Иеромонах Роман. Там моя Сербия

18 июня. Пяток. Ранее утро. По-скорому пьем кофе и — в дорогу. Находимся на пути к городу Крушевац — некогда столице царя Лазаря. Шоссе тянется вдоль неширокой Западной Моравы. Навстречу попадаются трактора, грузовики, доверху набитые домашним скарбом. Беженцы. Это слово, как эхо войны.

Крушевац. Остатки древней стены. Храм. Памятник в честь Косовской битвы. Ослабевший раненый воин со знаменем. Ангел венчает его терновым венцом. Подруливаем к киоску купить карточки с видами города. Взгляд наталкивается на обложку паскудных журналов. Такого откровенного безстыдства я еще не встречал нигде. Несчастное растущее поколение! Кто не захлебнется в мутных потоках блуда, несущих утопающих в бездну адову?

Профессор ведет в комнату-музей, расположенный при мэрии. Показывает мозаику своего друга Сербиновича. Яркие разноцветные кусочки, повинуясь руке мастера, вводят нас в далекое прошлое. Портреты участников Косовского сражения. Наряду с изображениями каноническими — современное авангардное исполнение. Пытаюсь прочесть надпись на оконном стекле.

— Человек, если ты ступишь на Сербскую землю, кто б ты ни был, свой, пришлец, посетив Косово поле, увидишь многие кости мертвых, камни. Знай, что мы и доныне стоим, как эти камни.

На входных дверях надпись:

— Сколько сможем, столько будем сплетать нашу песнь!

У памятника царя Лазаря — группа вооруженных солдат с фотоаппаратом. Крестятся, делают групповой снимок. Может, кто-то и не увидит себя на снимке. Достаю фотоаппарат, прошу проходящую девушку снять нас с ними. Воины с удовольствием снимаются со священниками, подымают руки в знак благодарности, спешат к своим потрепанным машинам.

Мы направляемся к Храму. Неподалеку на скамейке ссутулился молодой капитан. Вид у него потерянный. Входим в Храм, прикладываемся к Престолу. Появляются местные священнослужители, радостно приветствуют, ведут к себе. Рассказывают об этом капитане:

— Не хотел уходить из Косово. Когда прибыл в разграбленный албанцами монастырь, не выдержал, хотел снять военную форму — надеть монашескую.

Трудно без слез это слушать. Окликаем капитана, просим подойти, сфотографироваться у Храма. Капитан встает, снимает пояс с оружием, кладет на траву, и лишь после этого становится рядом.

Получаем от гостеприимных священнослужителей ладан, фотографии Храма. Оставляю им свои кассеты, капитану — иконку. Жаль расставаться. Иерей Драган, диакон Милан провожают до машины. Подъезжают старые военные грузовики с солдатами из Косово. Выпрыгивают, направляются в сторону Храма. Отец Антоний прав: здесь молятся только священники, монахи и воины. Тяжело смотреть на измученных солдат. Продажные политики! Лизуны-правители! Что взывать к вашей совести? Иуды ее не имеют!

— В этом Храме, — объясняет профессор, — причащались воины перед Косовским сражением.

Потому-то и приезжают военные. Радует единство священников и солдат.

Трстеник. Сидим в кабинете друга профессора — президента электродистрибуции. Должность большая, но непонятная. Рассматриваем большие металлические стаканы, наполненные маленькими клубочками с графитным волокном. Составные графитной бомбы. Натовцы бросали контейнеры, начиненные такими стаканчиками; взрываясь, они извергали из себя клубочки, которые разматывались, повисали на проводах, делали короткое замыкание — выводили из строя электростанции.

Монастырь Любостынья. Основан Мелицей (в монашестве Евгения), женой великомученика царя Лазаря (стоим у ее гробницы). Фресок сохранилась совсем малая часть.

Выходим в аккуратный зеленый дворик, знакомимся с очень живой, приветливой игуменией Харитиной. Торопится нас покормить, просит пожить, послужить — сокрушается, что мы спешим далее.

Наша следующая цель — монастырь Жича, резиденция епископа Стефана. Переезжаем через Западную Мораву. Тормозим у разбомбленного моста. Безпомощными взглядами провожаем беженцев. (Еще вынужденная остановка — дорогу преграждает колонна военных грузовиков.)

Вдали вырисовываются красно-коричневые монастырские башни. Входим в Собор XII века. У входа, возле зажженных свечей, стоят мужчины и женщины в черном.

— Родственники погибшего в Косово, — поясняет сопровождающий нас архимандрит.

— Помоги, Господи, — крестимся, проходим вглубь Храма.

В скорбном безмолвии рассматриваем фрески. Они почти не сохранились. Лики святых в Алтаре соскоблены. Идем к выходу. У горящих свечей протирает пол одинокая искушеньица. Родственников уже нет. Поем «Со святыми упокой». Скрывая слезы, послушница отворачивает лицо. В утешение оставляем ей иерусалимский Крестик, с цветочными лепестками от Святой Плащаницы. Благодарно целует руку.

Епископ Стефан. Старенький, простой. Встречая нас, кланяется:

— Спасибо очень много, что пришли.

Приглашает в архиерейские покои. Профессор подписывает ему свою книгу. Следуя его примеру, также оставляю книгу и кассету.

— В 1941 году, — тихо говорит мне профессор, — усташами было уничтожено двадцать восемь родственников епископа Стефана. Убили отца, двух братьев и все потомство.

Мы в шоке. Двадцать восемь родичей! И нужно ж было пережить такое! Мало пережить — не сломаться, не озлобиться! Без веры сие невозможно.

Входит почтенного возраста (80 лет) архимандрит. Видно, чем-то расстроен, возбужденно жестикулирует. Слышу слова:

— Ельцин… 700 миллионов долларов… Продали. Джидове, масоны!

Переводчик не требуется.

— Отец Юлиан, — представляет его профессор, — очень духовный монах в Сербии.

— Самый духовный, — смиренно поправляет епископ.

Записываю, где остались монашествующие в Косово. Мужской монастырь Грачаницы, женский Соколица, мужской — Дечаны, и еще женский — в городе Печ.

После совместной трапезы прощаемся с кротким епископом. Архимандрит Юлиан обещает ждать нас в монастыре Студеница.

Игумения Елена ведет в монастырскую иконописную. Повсюду строгие византийские лики. Слава Богу, пишут не в живописной манере.

— Пора, пора, труба зовет, — слышится знакомый голос.

Откланиваемся, садимся машину.

— Хорошая матушка.

— Да, да-да, — отзывается на мою похвалу Неделькович, — у нее судорожная энергия.

Отец Антоний закатывается.

— Я хотел сказать: сдержанная энергия.

Возле местечка Мостарушка Баня останавливаемся. Впереди столпотворение. Скопление беженцев. Сербская полиция преграждает дорогу. Вы ходим с профессором.

— Где командир? — спрашивает Драган Расткович.

Подходит усталый человек с рацией.

— Профессор Драган Неделькович — гость из России. Едем в монастырь Студеница.

Тут же меня плотно обступают беженцы.

— Где русские? Что Россия? — с возмущением напирает рослый, средних лет мужчина.

Остальные стоят молча, ждут ответа.

— Что, русские? Жиды правят в России! Нас продали! Вас продают! — с болью, почти кричу в ответ.

Кажется, другого они и не ждали.

— Браво! Мы вемы все! — пожимает мне руку.

Командир просит местного жителя провезти нас объездной дорогой. Едем по колдобинам, застреваем в глине. Из идущей за нами машины выскакивает парень, машу нашему ведущему — втроем выталкиваем автомобиль. Немного попетляв, выезжаем на шоссе. Благодарим проводника, дарим ему иконки — горной дорогой идем на спуск.

Частые беженцы на тракторах, старые военные грузовики, взорванные мосты, разрушенные дома крестьян. Приветствую тебя, Третье Тысячелетие! Каково же ты само, если твое дыхание смертоносно живущим?

Места красивейшие. Проезжаем горную речушку Студеницу. Вот и монастырь с одноименным названием. Иеромонах Антоний (учился в Сергиевом Посаде, знает русский) предупрежден о нашем визите, первым делом ведет в трапезную. После традиционного стакана воды с медом, кофе, встречаемся с Настоятелем — дивным Старцем Юлианом. Он уже здесь. Обнимает нас, как давних знакомых. Да, Простота — сестра Мудрости, мать Любви.

Идем на службу в Собор. На двух клиросах — четыре певчих, по два на каждом. Монастырь трудовой, братия немногочисленна. У входа, с правой стороны прикладываемся к мощам Симеона Мироточивого. На амвоне, по правую и левую стороны — гробницы со святыми мощами преподобной Анастасии — матери Саввы Сербского и ее сына, короля Стефана, в монашестве Симона. Святое семейство. Прикладываемся к Престолу, осматриваем храмовую роспись. Фрески древние — конец XII-начало XIII века. Служащий иеромонах и протоиерей Антоний совместно читают Акафист Божией Матери. Сзади сиротливо ютятся три прихожанина. Негусто. За окнами слышится мощный гул дождя. Каждый день дожди.

Трапезничаем. К отцу Наместнику наклоняется служащий иеромонах, что-то шепчет.

— Простите, — встает тот, — я вынужден вас оставить, из Косово едут автобусы с солдатами и полицейскими.

Выходим вместе. Смотрю, как военные — молодые ребята — быстро идут в летнюю монастырскую трапезную. Шумно рассаживаются за мраморными столиками. Настоятель подает поднос с множеством стопочек со шливовицей. Кто залпом, кто потягивая осушают стопочки. Подхожу ближе. Увидев русского священника, затихают.

— Можно ли мне попасть в Косово?

Как по команде замотали головой:

— Не можа се. Французы, албанцы.

Смотрю на их простые лица. Радуюсь теплому общению священства и солдат. В России такого единства я не видел. Что значит — жить в постоянной опасности, ходить возле смерти. Говорю об этом сидящим. Все согласно кивают, показывают нательные Крестики, крестятся — преображаются. Немного общаюсь с ними, благословляю всех и иду готовиться ко Святому Причащению.

Дождь. Непрекращающийся дождь. Небо плачет над Сербией.