Иерей Георгий Селин. Когда религиозное чувство говорит языком любви

Посвящается 191-й годовщине написания
А. С. Пушкиным стихотворения «В часы забав иль праздной скуки…»

Ко­гда ре­ли­ги­оз­ное чувст­во го­во­рит язы­ком плотс­кой люб­ви, то­гда рож­да­ют­ся та­кие сти­хи:

Даль­ше ци­ти­ро­вать не бу­ду. Не столь­ко по­то­му, что даль­ше идёт текст 18+^[1], сколь­ко по­то­му, что цель, ра­ди ко­то­рой я об­ра­тил­ся к этим сти­хам, не в них заключается, а в том, как их понимает пушкиновед Валентин Семёнович Непомнящий. Что он делает? Соединяет строки этого стихотворения со строками стихотворения, посвященного митрополиту Филарету, и говорит следующее.

Непомнящий: Два стихотворения (строки из первого обозначены мною единицей, а строки из второго двойкой. — Г.С.) помечены одним днем, 19 января (1 февраля н.ст. — Г.С.) 1830 года. Завершение их — кто знает^[2] — разделяется, быть может, какими-нибудь часами:

Две темы излагаются почти одним языком. Религиозное чувство говорит языком любви, и наоборот: как в «Песни песней» (везде курсив Непомнящего. — Г.С.).

Г.С.: Говорят, что все великие стихи — религиозны, что они, как небо и звёзды, не могут быть безбожны, но я с этим утверждением не согласен. Звёзды и землю создал Пиит и наполнил их Своим содержанием, а вот стихи пишут поэты, и их мнение часто может не совпадать с мнением Небесной Редакции.

Что такое стихи? Картина, написанная словами. Стихотворец описывает созданный Богом мiр и через это описание даёт то или иное представление о Создателе. Поэтому стихи и, тем более, их толкования могут быть как христианскими, так и нехристианскими. Небо и звёзды — да, не могут быть атеистическими, но их анализ^[3], простите, понимание зависит от исследователя. Можно и в небо глядя, слышать славу Божию (небеса поведают славу Божию, и творение руку́ Его возвещает твердь (Пс. 18:2))^[4], а можно и в космосе Бога не увидеть. Каждому своё, и ничего с этим не поделаешь. Не небу и звёздам дают характеристики космонавт Гагарин и пророк Давид, но самим себе.

Прежде дальнейшего разбирательства со стихами А. С. Пушкина и с их толкованием В. С. Непомнящим, позвольте ещё раз сказать о причинах моего трепетного отношения к творчеству первого. Как священник я напрягаюсь, когда литературу Пушкина пытаются ввести в церковную ограду. А среди таковых проводников помимо пушкиноведа Непомнящего обретаются священнослужители: митрополит Антоний (Храповицкий), архиепископ Никанор (Бровкович), священномученик протоиерей Иоанн Восторгов, другие досточтимые владыки, святые и несвятые отцы. Да, я напрягаюсь и вынужденно обращаюсь к критике художеств как самого Пушкина, так и его церковных почитателей. Подчёркиваю, я не против любви к творчеству Александра Сергеевича в свободное от службы время, но я против чтения его сочинений в церковных стенах. Поэтому ещё раз повторю, что специально критикой литературы Пушкина и всей русской классики не занимаюсь, антиправославных смыслов целенаправленно в них не выискиваю и только для обнаружения нескладностей в речах тех, кто доказывает православие поэта (NB: поэта, а не человека) Александра Пушкина и желал бы поставить его посреде церкве (Пс. 21:23), я вынужден прибегать к первоисточникам. Я не критикан, но готов называться реакционером в том смысле, что моё критическое отношение к так называемой великой русской литературе (ВРЛ) является реакцией на попытки введения её в круг церковной культуры. Культура Церкви это — культура возделывания Креста. А поэзия Пушкина и ВРЛ имеют к этой культуре весьма далёкое отношение. По-моему.

Уже говорилось, что восприятие В. С. Непомнящим поэзии Пушкина весьма специфично. Местами он приписывает Пушкину прямо-таки талмудические мысли. Например, Непомнящий пишет: «Идеал же человека воплощен Пушкиным в Татьяне: он так и говорит — „мой верный идеал“. Почему же этот идеал воплощен в женщине? Потому, вероятно, что женщина во многом сильнее мужчины, часто бывает мудрее его — ибо она более цельное существо, в ней меньше разлада между мыслью и чувством, её интуиция бывает глубже, ей более свойственна верность своему чувству и убеждению, она нередко взрослее и ответственнее, чем мужчина».

Валентин Семёнович заблуждается, говоря так. Во-первых, назвать женщину своим идеалом Пушкину не пришло бы в голову уже потому, что в стихотворении «Разговор книгопродавца с поэтом», написанном вскоре по приезде в Михайловское и опубликованным в качестве предисловия к первой главе «Евгения Онегина», он пишет следующее.

Из этих стихов явствует, что, если и назвал поэт Пушкин «Татьяну» (имею обыкновение брать имена литературных персонажей в кавычки, чтобы не путать их с людьми) своим верным^[5] идеалом, то не женщину, но музу в образе «Татьяны». Известно, что музы представали перед поэтом в разных видах (вакханочкой, «Ленорой», шестикрылым серафимом^[6]), и одним из таких образов была «Татьяна».

Очевидно, что речь в этих стихах идёт не о барышне, а о печальной думе в ея очах и о французской книжке в ея руках. Барышень на своём веку Пушкин видел многих и общался с ними разнообразно, и отношение к ним в «Разговоре с книгопродавцем» высказал, а вот муза — существо духовное, и главное в ней, конечно, не женская природа, но духовная составляющая.

А, во-вторых, откуда Валентин Семёнович взял, что «женщина во многом сильнее мужчины (!), часто бывает мудрее его (!) — ибо она более цельное существо (!), в ней меньше разлада между мыслью и чувством (!), её интуиция бывает глубже (!), ей более свойственна верность своему чувству и убеждению (!), она нередко взрослее и ответственнее, чем мужчина (! — здесь и выше восклицательные знаки мои. — Г.С.)»? Эти слова Непомнящего напоминают мне учение советских мудрецов, внедрявших в головы советских граждан наряду с лозунгом «Всё лучшее детям!», отмеченную мною восклицательными знаками чушь. «Всё лучшее мужу» (а муж уже решит, как и кому всё лучшее распределить) — вот единственно правильное учение о мiропорядке, который Богом установлен, а не людьми придуман, и когда этот порядок нарушается — рушится всё.

Мои восклицания нуждаются в пояснениях? Извольте, объяснюсь. Валентин Семёнович прав и не прав одновременно. Всё зависит от точки отсчёта. Если установить её на земле, то сказанное Непомнящим верно. В самом деле, в отношении земного женщина сильнее, мудрее, цельнее, вернее, ответственнее и взрослее мужчины^[7]. И это понятно, ей нужно жизнь продолжать, а не в облаках витать. Дети рождаются на земле, а не на небе, и от выбора женщины зависит качество потомства, а от её материнских трудов — продолжение рода. Поэтому ради жизни на земле ей надо быть мудрее, ответственнее и взрослее мужчины^[8]. Но если точкой отсчёта является Небо, то, простите меня, читательницы, я присоединяюсь к мнению Александра Сергеевича.

Но должен сказать, что «наше всё»^[9] мудрствует земная^[10], называя вдохновенье «признаком Бога». Нет, я согласен, что вдохновенье посылается свыше, и что красиво выразился поэт, называя его признаком бога, но вот вопрос: какого бога? Богов на свете много. Так, например, один из своих голов футболист Диего Марадона назвал «рукой Бога», потому что мяч оказался в воротах англичан не самым правильным образом^[11]. И что? Прав был Марадона, назвав так свой гол? По-моему, прав, только надо уточнить имя бога, который помог Марадоне. Это была рука бога Зевса, покровителя Олимпийских игр и спортивных состязаний. Так же и Пушкину помогал писать стихи бог по имени Аполлон, о чём сам поэт говорил так: «Когда не требует поэта к священной жертве Аполлон…». Действительно, поэтическое вдохновенье — признак бога Аполлона. Только некоторые священнослужители наводят тень на плетень, называя этого бога Иисусом Христом. Зачем? Зачем, отцы святые и несвятые, обманываться и обманывать свою паству? Господь наш Иисус Христос не заповедовал писать стихов, и потому не обязан посылать вдохновенье для их написания^[12].

Но вернёмся к словам Непомнящего о женщинах. Почему они (слова) названы мною талмудо-советским учением? Талмудическими слова Непомнящего являются по преимуществу, а советскими по случаю, потому что не успели советские мудрецы дойти до вершин талмудической мысли^[13], хотя начали неплохо. Всё же 70 лет под рукой советской власти, это не 700 лет под властью Талмуда и каббалы. Что же произошло под их властью? То, что отцовство у так называемых евреев стало считаться по матери. Однако тему «еврейской» матрилинейности, при которой «евреем» или «еврейкой» считаются сын или дочь «еврейки» независимо от того, кто отец, отложим на будущее, и вернёмся к «Татьяне».

Называя «Татьяну» верным идеалом, Пушкин, разумеется, говорил не о женской природе своей героини, а о её духовном устроении. Каково оно? Внутренний мiр «Татьяны» можно узнать из круга её чтения. Перефразируя известное выражение «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу кто ты», я бы изрёк: «Скажи мне, какие книги ты читаешь, и я скажу, кто ты».

В Википедии имеется отдельная статья о том, что читала «Татьяна». Много в этой статье перечислено писателей, но о главной книге нет ни слова, имею в виду Мартина цадика, или Задеку. Пушкин говорит о нём весьма двусмысленно — Задека с «Татьяной» спит. «Он утешенья ей дари́т и безотлучно с нею спит»^[14]. По всей вероятности, определяя таким, мягко говоря, неудачным словом взаимоотношения «Татьяны» (напомню, что это муза поэта) и Задеки, Пушкин хотел подчеркнуть то обстоятельство, что перечисленные в Википедии книги читались «Татьяной» днём, а по ночам она читала Задеку.

Как всё мною сказанное относится к заголовку статьи? Подходим к главному. Собирались долго и, наконец, подошли. О двух стихотворениях Пушкина говорит Непомнящий. Рядом с «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…» Валентин Семёнович ставит широко известное в узких церковных кругах обращение к митрополиту Филарету «В часы забав иль праздной скуки…».

Сопоставляя эти стихотворения, пушкиновед делает вывод: «Две темы (первая описание половых отношений, вторая впечатление от проповеди митрополита Филарета. — Г.С.) излагаются почти одним языком. Религиозное чувство говорит языком любви, и наоборот: как в «Песни песней».

Вывод потрясающий. «Религиозное чувство говорит языком любви», — пишет пушкинист. Это, как я полагаю, относится к стихотворению «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…», потому что в нём поэт говорит языком любви. «И наоборот: как в «Песни песней», — продолжает свою мысль Непомнящий. А это относится к стихотворению «В часы забав иль праздной скуки…», потому что там любовное чувство выражается языком религиозным. Или я неправильно понял мысль Валентина Семёновича? Точно ли он говорит о том, что при написании обоих стихотворений Пушкиным двигало одно чувство? Не ошибаюсь ли я, думая так? Но перечитываю слова Непомнящего и убеждаюсь, что не ошибаюсь. Так именно он и говорит, что, описывая плотское соитие и делясь восхищением от проповеди митрополита Филарета, Пушкин был поглощён одним чувством, и это чувство пушкиновед называет религиозным.

Может ли религиозное чувство говорить языком плотской любви? Для меня такого не может быть никогда. Почему же это возможно для Непомнящего? Для меня религиозным является только то, что связывает меня и других со Христом. Слово «религия» означает воссоединение, а поскольку Богом для меня является Христос, то религиозно для меня только то, что воссоединяет с Ним. Чувство, которое говорит языком любви к женщине, не может быть религиозным уже потому, что связывает говорящего с женщиной, а не с Богом. Но для Непомнящего, похоже, здесь проблем нет. Он даже говорит: «и наоборот». То есть чувство плотской любви говорит языком религиозным. Может ли такое быть? Может, но не в христианстве, а в религии резания кур, которая называется хасидизм.

Бааль Шем Тов, или БеШТ (1698–1760), каббалист, основатель хасидизма, учит: «Не отвергай красоту девушки, но стремись, чтобы признание красоты возвращало тебя к её источнику — Б-гу. Если человек овладеет этой мудростью, то его физическое наслаждение будет влечь за собой и духовный рост».

Как видим, физическое наслаждение красотой девушки и духовный рост для хасида БеШТа — одно и то же. Во всяком случае, они не исключают, но дополняют друг друга: физическое наслаждение вызывает духовный рост, а духовный рост увеличивается по мере физического наслаждения. Почему? Да потому что и то, и другое имеет своим источником — Б-га.

Мнение хасида БеШТа разделяет Непомнящий, говорящий, что, когда религиозное чувство говорит языком эротическим, тогда Пушкин пишет стихотворение, которое я не стал цитировать, а когда любовное чувство выражается языком религиозным, тогда он пишет стихотворение, обращенное к митрополиту Филарету. Последнее я сейчас процитирую, снабдив параллелями Непомнящего и своими комментариями.

В этом четверостишье две перекликающихся строки со стихотворением «Нет, я не дорожу…» находит Валентин Семёнович:

Непомнящий:

Непомнящий:

Выделяя курсивом определённые слова, Непомнящий, надо полагать, хочет подтвердить свою мысль о едином чувстве, которое владело поэтом во время написания обоих стихотворений. «Завершение их [стихотворений] — кто знает — разделяется, быть может, какими-нибудь часами», — пишет пушкиновед. Допустим, так и было. Тогда уместно спросить, а какое из стихотворений было написано первым? То, что обращено к митрополиту Филарету, или то, что посвящено смиреннице? Позвольте предположить, что первым было написано «Нет, я не дорожу…». Почему? Потому что физическое наслаждение влечёт за собой духовный рост, как говорит Бааль Шем Тов.

В этих четверостишьях Непомнящий не нашёл перекличек с «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…». Но, развивая мысль Валентина Семёновича, я могу поискать их самостоятельно, тем более что найти их не трудно, имею в виду «слёзы нежданные» и связанное с ними покаяние, которое состоит в том, что поэт прерывал звон «струны лукавой», когда звучал митрополита «голос величавый». Покаяние отыскивается и в эротическом стихотворении, где поэт говорит, что не дорожит мятежным наслажденьем, и что ему милей стыдливая холодность смиренницы. Что это, если не метаноия^[15], уважаемые читатели и читательницы?

Непомнящий:

Проводя эту словесную параллель, Непомнящий, видимо, хочет сказать, что Пушкин ведёт себя по отношению к митрополиту так, как угодившая поэту смиренница ведёт себя по отношению к нему. Здесь мы можем видеть тот самый духовный рост, о котором говорит БеШТ — физическое наслаждение женской красотой влечёт за собой смирение. Поэт через телесный опыт постигает духовную мудрость — нужно быть смиренным.

Непомнящий:

Из последнего сопоставления, сделанного Непомнящим, можно заключить, что огонь проповеди митрополита схож с пламенем телесной страсти поэта, потому что, как в первом стихотворении Пушкин горит пламенем вожделения, так во втором стихотворении митрополит Филарет опаляет его таким же огнём. А какой ещё вывод можно сделать из этой параллели Непомнящего и из выделенных им слов? К сожалению, Валентин Семёнович не объясняет смысла своих курсивов, приходиться это делать за него.

Однако не слишком ли рискованно соединяет пушкиновед столь разные горения? Нет, всё нормально, говорит Валентин Семёнович. Одним чувством, одним вдохновением и в один день написаны оба стихотворения, и огонь речей высокопреосвященного проповедника вдохновил Пушкина на написание стихотворения «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем…». Так что, изучайте труды пушкиниста В. С. Непомнящего, любители поэзии Пушкина. Они научат вас глубокому пониманию творческого наследия поэта и приведут к источнику премудрости — Б-гу.

Иерей Георгий Селин
1 февраля 2021