col sm md lg xl (...)
Не любите мира, ни яже в мире...
(1 Ин. 2:15)
Ветрово

Александр Буздалов. Образы святителей у Лескова

В твор­чес­ком на­сле­дии Ни­ко­лая Лес­ко­ва, час­то об­ра­щав­ше­го­ся к те­ме жиз­ни цер­ков­ных лю­дей, встре­ча­ет­ся лю­бо­пыт­ное про­ти­во­пос­тав­ле­ние лич­нос­тей двух бу­ду­щих свя­ти­те­лей Рус­ской Церк­ви – Иг­на­тия (Брян­ча­ни­но­ва) и Фи­ла­ре­та (Дроз­до­ва), яв­ля­ю­щих­ся в опи­са­нии ли­те­ра­то­ра пред­ста­ви­те­ля­ми двух про­ти­во­по­лож­ных ти­пов рус­ско­го ду­хо­венст­ва то­го вре­ме­ни. Ес­ли вто­рой пред­ста­ет в ти­пич­ном для Лес­ко­ва са­ти­ри­чес­ком об­ра­зе ис­пол­нен­но­го нравст­вен­ных «язв» по­па (хан­жи, карь­ериста, обс­ку­ран­та, плу­та и т.д.), то пер­вый ока­зы­ва­ет­ся од­ним из не­мно­гих ис­клю­че­ний из это­го пра­ви­ла (то есть изображается как человек «искренний» в своем стремлении к благочестию). Аналогичный прием использовался Лесковым уже в «Соборянах». «Наряду с редкими фигурами идеальных служителей (Филарет Амфитеатров) он выдвигает на первый план разоблачительные сценки церковного взяточничества, вражды светских и церковных властей, лицемерия, ханжества и самодурства церковников»[1]. Это говорит о том, что в самих религиозных воззрениях сатирика присутствовала оппозиция истинного и ложного христианства, подлинного и искаженного православия, исходя из которой, он и производил «классификацию» современного ему духовенства Русской Церкви, подавляющее большинство при этом помещая в разряд лжехристиан. Следовательно, выяснив качества, которые оцениваются положительно в характере беллетристического «Брянчанинова», мы сможем понять и критерии «истинного христианства» в понимании Лескова.

В повести «Инженеры-бессребреники» (впервые: «Русская мысль», 1887, ноябрь) Лесков следующим образом определяет основные формы христианского исповедования, которые практиковались в русском обществе 30-х годов XIX в. «Из различных путей, которыми русские образованные люди подобного [стремящегося к благочестию] настроения в то время стремились к достижению христианского идеала, наибольшим вниманием и предпочтением пользовались библейский пиетизм и тяготение к католичеству, но Брянчанинов и Чихачев не пошли вослед ни за одним из этих направлений, а избрали третье, которое тогда только обозначалось и потом довольно долго держалось в обществе: это было православие в духе митрополита Михаила. Многие тогдашние люди с благочестивыми стремлениями и с образованным вкусом, по той или по другой причине, никак не могли “принять все как в катехизисе”, но не хотели слушать и “чуждого гласа”, а получали успокоение для своих мучительных противоречий в излюбленных толкованиях и поучениях Михаила» (Лесков Н.С. Собр. соч. в 11 томах. М., «ГИХЛ», 1957. Т.VIII. с.236). «Библейским пиетизмом» изначально называлось направление в лютеранстве, делавшее ставку на личное благочестие, и, по всей видимости, в этом же значении этот термин употребляется у Лескова. Получается, протестантскому, католическому и православному пиетизму как «благочестию по катехизису», то есть не соответствующему объективным истинам Христианства, писатель противопоставляет некое «православие в духе митрополита Михаила». Зная симпатию Лескова к старообрядчеству, можно с большой долей вероятности утверждать, что Петербургский митрополит Михаил (Десницкий) в данном случае оказывается представителем именно этого (внеконфессионального) типа религиозности, что произвольно ассоциируется у писателя с русской стариной. О том, насколько противопоставление благочестия отдельных представителей русского духовенства (Десницкого, Брянчанинова, Чихачева) официальному (когда «все как в катехизисе») носит здесь принципиальный характер, можно судить по частной переписке Лескова, где он высказывается на эту тему уже со всей откровенностью, не смягчая своих оценок с оглядкой на цензуры. «…катехиз<ис> Филарета — это мерзко. Припоминаю всегда слова, сказанные стариком Соловьевым (С. М.) — старику А. Д. Галахову: “Николай погубил тысячи, а Филарет тьмы”… Ф. Дроздов “употребляет бога”, как обманщик, на обманные дела. Кат<ехизис> Ф<иларе>та — это систематизированное мошенничество величайшими делами веры”[2]. Отсюда мы и делаем вывод, что «митрополит Михаил» в повести Лескова – это отнюдь не то же самое, что Петербургский митрополит Михаил (Десницкий), который сам являлся автором катехизического труда, разумеется, вероучительно не отличавшегося от Пространного Катехизиса митрополита Московского Филарета. Хотя бы потому, что будущий митрополит Московский Филарет сам являлся воспитанником митрополита Михаила (Десницкого). Все это и говорит о том, что «православием в духе митрополита Михаила» в терминологии Лескова обозначается «православие в духе» самого Лескова, для характеристики которого достаточно одного определения им как «систематизированного мошенничества» догматического учения Церкви. Соответственно, и все остальные определения, оценки и производимая (на их основании) классификации «направлений благочестия» и их представителей у Лескова носят столь же субъективный характер. Заявленная степень оппозиции основной Символической книге Русской Церкви (а в другом письме Суворину Лесков в том же духе высказывается о преп. Иоанне Дамаскине, авторе основного догматического труда уже Вселенской Церкви)[3] позволяет ставить вопрос о серьезных проблемах с духовным здоровьем у писателя.

По этой причине высокая оценка личности будущего святителя Игнатия (Брянчанинова) не должна вводить в заблуждение. Потому что тот благочестивый образ студента Инженерного училища Дмитрия Брянчанинова, который рисует перо Лескова, как выясняется, складывается совсем не из ортодоксальных воззрений автора, но всего лишь проецирует на своего героя собственные «эзотерические» («древле-христианские») мифы, то есть какие-то солипсические химеры гностического сознания. «Набожность и благочестие были, кажется, врожденною чертою Брянчанинова. По крайней мере по книге, о нем написанной, известно, что он был богомолен с детства, и если верить френологическим системам Галя и Лафатера, то череп Брянчанинова являл признаки “возвышенного богопочитания”» (Инженеры-бессребреники. Цит. изд. С.232). То есть, «истинное христианство», по Лескову, может быть «природным» свойством человека; особенности строения черепа могут предопределять подлинное «благочестие»… Тогда как в катехизисе сие соделывает с человеком благодать Божия… Не отсюда ли у Лескова «мошенничество» этого сочинения?

Следующая примета «истинного пиетизма» (или еще один принцип «истинного христианства»), по Лескову: «Находить религиозное примирение с своею совестью — кому не дорого из людей, имеющих совесть?» (с.236). И опять в «древнем православии» все как-то идеалистически-субъективно, романтически-неопределенно, адогматически-иррационально, одним словом, пиетично… Кто же может знать о себе, примирена его религиозная совесть сама с собою или ей это только кажется, а на самом деле она только убаюкала себя приятной ложью? И не отсюда ли у Лескова гностическая фронда всем общецерковным катехизисам как догматически строгим формулам веры, как раз препятствующим подобным солипсическим туманам как скрытой рефлексии своего «благочестия»? Как «с отходом первого своего основателя и руководителя Брянчанинова и его друга Чихачева она [“секта Брянчанинова” в инженерном училище] утратила преобладание религиозного направления, но зато еще более повысила требования общей честности и благородства» (с.250), так же примерно отличается и характер «религиозности» и «духовности» Лескова от церковной религиозности и духовности: в первой тоже «требования общей честности и благородства» преобладают над аналогичными требованиями Христианства как такого, поскольку последние как раз и содержатся в церковных катехизисах. Поэтому мысль автора так непросто понять: непонятно, чему он, собственно, возражает у Филарета и на что так не скупится в комплиментах у Игнатия, ведь и там, и тут речь идет об одних и тех же христианских категориях (благочестие, духовность, аскеза, подвижничество, нравственность, добродетель, верность Евангелию, служение истине). И суть именно в том, что все эти категории в одном случае – категории канонической Церкви, а все другие – категории «общечеловеческой» религиозности, первым отличительным свойством которой и является ее принципиально внецерковный характер. Иными словами, религиозное вольнодумство Лескова либо по ошибке приняло «монаха Игнатия» за своего (носителя ценностей и качеств «истинного христианства»), либо (что более вероятно) просто воспользовалось его нравственно выигрышным образом для «накачки» его своими гностическими «идеалами». Поэтому носителями «одних и тех же стремлений к водворению в жизни царства правды и бескорыстия» (с.290) в повести Лескова оказываются и будущий святитель Игнатий, и помешавшийся Дон-Кихот «правдолюбия» Фермор, и итальянский тенор Рубини («музыка возвышает чувства, и театр может наводить на очень глубокие размышления» (с.246)). Потому что «наводить на глубокие размышления» в этом гностицизме – это и значит «возвышать чувства», улучшать человеческую природу, то есть делать то же, что делают церковные Таинства, вернее – как раз чего они и не делают, согласно убеждениям гностика («держать языческий обычай пожирания тела и крови, прощать обиды, сделанные другому, оказывать протекцию у создателя или проклинать и делать еще тысячи пошлостей и подлостей, фальсифицировать все заповеди и просьбы повешенного праведника — <…> нимало не сходное с учением Христа, есть “православие”)[4]

В другом произведении того же года – рассказе «Человек на часах» (впервые под названием «Спасение погибшего»: «Русская мысль», 1887, апрель) – Лесков живописует уже одного митрополита Филарета и делает это, разумеется, исключительно в сатирических красках. «В письмах, статьях и рассказах Лесков не уставал исповедовать, что не может “чтить” этого бессердечного святителя, который в своем постничестве “одну просфору в день ел, да целым попом закусывал”[5]. Однако и здесь, чтобы оттенить фарисейское безукоризненное следование «регламентам» и «катехизисам» церковного начальства, сатирик противопоставляет Филарету людей, так сказать, более «живой веры», а именно, пару светских персонажей, которые поступают милосердней, великодушней, самоотверженней и, тем самым, оказываются более истинными исповедниками Христа. Отсюда и сарказм Лескова: «В мире многое берут крайне легкомысленно и “суесловят”, но живущие в обителях и на подворьях ко всему относятся гораздо серьезнее и знают о светских делах самое настоящее» (Человек на часах // Лесков Н.С. Полн. собр. соч. в 11 т. Цит. изд. Т.VIII. с.172). И это снова говорит о том, что истинный «христианский гуманизм» у писателя носит «общечеловеческий» (гностический) характер, и выбор автором персонажа, который окажется его носителем в произведении, произволен и никак не обусловлен конфессиональной принадлежностью героя, но, напротив, именно с этим принципом и полемизирует.

Оттого-то «мораль» Лескова в финале рассказа так напоминает (по гремучей смеси самого язвительного сарказма и самого высокого пафоса) монологи магистра каббалы Парацельса из романа братьев Вайнеров «Лекарство против страха», схожим образом обреченного пасть в неравной борьбе со «средневековым мракобесием» канонических христиан: «Если бы я имел дерзновение счастливых избранников неба, которым, по великой их вере, дано проницать тайны божия смотрения, то я, может быть, дерзнул бы дозволить себе предположение, что, вероятно, и сам бог был доволен поведением созданной им смирной души Постникова. Но вера моя мала; она не дает уму моему силы зреть столь высокого: я держусь земного и перстного. Я думаю о тех смертных, которые любят добро просто для самого добра и не ожидают никаких наград за него где бы то ни было. Эти прямые и надежные люди тоже, мне кажется, должны быть вполне довольны святым порывом любви и не менее святым терпением смиренного героя моего точного и безыскусственного рассказа» (с.173). Ирония, или антифразис (противоположный смысл высказывания), в отношении мнимых «избранников небес» (представителей Церкви как «официального христианства»), как мы видим, работает и в отношении тех, кто им противопоставляется («простых смертных», «прямых и надежных людей»), которые и оказываются носителями подлинной (гностической) «святости» («святой любви», «святого терпения», «смирения», «веры») и, в частности, в отношении летописца их «безыскусного» жития – самого гностического сатирика, который и является здесь истинным «избранником неба, которому, по великой его вере, дано проницать тайны Божия смотрения», а именно, зреть самые сердца людей, видеть ложность благочестия одних и истину благочестия других.

Таким образом, идеалистический образ будущего святителя Игнатия как носителя подлинной праведности в повести Н. Лескова «Инженеры-бессребреники» свидетельствует вовсе не о благочестии самого писателя и его верности Церкви, как это может показаться и порой преподносится[6], но лишь демонстрирует, какие причудливые формы может принимать новый гностицизм как квазихристианская религия Нравственного Сверхчеловека. «Диалектическая» симпатия одному святому Русской Церкви (Игнатию) и одновременная антипатия другому (Филарету) убедительно говорит нам о том, что дух, который вдохновил Лескова на подобное противопоставление, никак не может быть определен как христианский. Так же, как образ святого Амвросия Оптинского в последнем романе Достоевского (то есть образ старца Зосимы в «Братьях Карамазовых») или собирательный образ «архиерея» Тихона в «Бесах», романтическая «иконография» святого Игнатия (Брянчанинова) в повести Лескова является не более чем переносом гностических воззрений писателя на Христианство; проекцией на подвижника истинного благочестия – ложного благочестия религиозного вольнодумства, полуоккультного гуманизма, получившего, увы, широкое распространение в среде самого образованного и талантливого русского общества того времени.

Александр Буздалов
Сайт «Ветрово»
20 января 2020

[1] Гебель В. А. Лесков // История русской литературы: В 10 т. // АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом). — М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941—1956. Т. IX. Ч. 2. С.140-141.

[2] Лесков Н.С. – Суворину А.С. 9.03. 1888 // А. С. ИРЛИ, ф. 268, № 131, л. 133 // Лесков Н.С. Собр. соч. в 11 томах. М., «ГИХЛ», 1957. Т.VIII. С.593.

[3] «…Вы спрашиваете о Дамаскине?.. <…> По историч<еским> источн<икам> он, надо думать, был "песнотворец" и вообще "художеств<енная> натура" и порядочный интриган. Христианство он понимал навыворот и был неразборчив в средствах борьбы. <…> Дамаскин вредил людям, которые стояли за христианский идеал, и довел дело до "иконопоклонения"» (Лесков Н.С. – Суворину А.С. 25.03.1888 // Там же. Т.XI. С.371).

[4] Лесков Н.С. – Веселитской Л.И. 27.01.1893 // Литературная мысль, альманах III, стр. 268. Исторический вестник, 1895, № 4, стр. 198.

[5] Батюто А.И. Комментарии // Лесков Н.С. Полн. собр. соч. в 11 т. Цит. изд. Т.VIII. С.577 // Лесков Н.С. Избранные произведения. Петрозаводск, 1952. Т.3. С. 326-327.

[6] «Лесков отважился указать на “немощи” и “нестроения” тех церковнослужителей, которые не стоят на должной духовно-нравственной высоте и тем самым вводят в соблазн не одного, а многих из “малых сих” (Мк. 9: 42), верующих в Господа. И в то же время писатель создавал замечательные образы православных священников – вдохновенных христианских наставников, которые способны “расширить уста своя” честным словом церковной проповеди. Писатель изображал таких светочей Православия на протяжении всего своего творческого пути…» (Новикова-Строгонова А. «Исполнить, что Богу угодно, чтобы все приходили в лучший разум и в познание истины...»).

Уважаемые читатели, прежде чем оставить отзыв под любым материалом на сайте «Ветрово», обратите внимание на эпиграф на главной странице. Не нужно вопреки словам евангелиста Иоанна склонять других читателей к дружбе с мiром, которая есть вражда на Бога. Мы боремся с грехом и без­нрав­ствен­ностью, с тем, что ведёт к погибели души. Если для кого-то безобразие и безнравственность стали нормой, то он ошибся дверью.

Календарь на 2024 год

«Стихотворения иеромонаха Романа»

Сретенские строки

Новый поэтический сборник иеромонаха Романа

Не сообразуйтеся веку сему

Книга прозы иеромонаха Романа

Где найти новые книги отца Романа

Список магазинов и церковных лавок