Одна из родственниц монаха Михаила (Чихачёва)[1], Мария Павловна Фермор, была замужем за петербургским генерал-губернатором Кавелиным. Чихачёв нередко навещал ее. Однажды, когда он сидел у Кавелиной, к ней приехал с прощальным визитом известный Рубини[2]. Кавелина, знакомя встретившихся гостей, сказала Рубини, что Чихачёв — ее дядя и что он, хотя и монах, но прекрасно знает музыку и обладает превосходным голосом…
— Я думаю — воскликнул Рубини, — вы не запретите мне спеть при вашем дяде.
— Я буду в восторге.
— А вы ничего против этого не имеете? — обратился, живо вставая с места, Рубини к самому Чихачёву.
— Я очень рад слышать знаменитого Рубини.
— В таком случае Рубини поет с двойною целью, чтобы доставить удовольствие хозяйке дома и своему собрату, а в то же время, чтобы сделать неудовольствие грубым людям, не понимающим, что музыка есть высокое искусство.
Мария Павловна Кавелина открыла рояль и села аккомпанировать, а Рубини стал и пропел для Чихачёва несколько лучших своих арий.
Чихачёв слушал с глубочайшим вниманием, и, когда пение было окончено, он сказал:
— Громкая слава ваша нимало не преувеличивает достоинств вашего голоса и уменья, Вы поете превосходно.
Так скромно и достойно выраженная похвала Чихачёва чрезвычайно понравилась Рубини…
— Я рад, что мое пение вам нравится, но я хотел бы иметь понятие о вашем пении.
Чихачёв сейчас же молча встал, сам сел за фортепиано и, сам себе аккомпанируя, пропел что-то из какого-то духовного концерта.
Рубини пришел в восхищение и сказал, что он в жизнь свою не встречал такой удивительной октавы и жалеет, что лучшие композиторы не знают о существовании этого голоса.
— К чему же бы это послужило? — произнес Чихачёв.
— Для вашего голоса могли быть написаны вдохновенные партии, и ваша слава, вероятно, была бы громче моей.
Чихачёв молчал и, сидя боком к клавиатуре, тихо перебирал клавиши.
Рубини встал и начал прощаться с Кавелиной и с ее гостем. Подав руку Чихачёву, он еще раз сильно сжал его руку, посмотрел ему в глаза и воскликнул с восторгом:
— Ах, какой голос! Какой голос пропадает безвестно!
— Он не пропадает: пою Богу моему дондеже есмь, — проговорил Чихачёв по-русски.
Рубини попросил перевести ему эту фразу и сказал:
— Да, да… это другое дело.
Листки Святогорского монастыря. 2007. N 2