Размышление о тропаре Великого канона преподобного Андрея Критского
Продолжение, часть первая
Багряный или пурпурный? Красный!
Возникает вопрос: чем «багряница» не угодила синодальным переводчикам Священного Писания, что они заменили её «пурпуром»? Зачем они оскорбили русский язык обращением к латыни, как будто в нём нет собственного слова для перевода греческого πορφύρα?
Да, именно так приходится ставить вопрос, потому что даже далёким от филологии людям известно, что прозвание византийского императора Константина VII Порфирородного (905-959) издревле переводилось как Багрянородный. Причина этого прозвания кроется в названии зала императорского дворца, где рожали императрицы — Порфирный. Дело в том, что Константин был рождён императором Львом VI в четвёртом браке и считался незаконнорожденным, как незаконными считался и продолжает считаться для православных третий брак. У католиков, говорят, даже второй брак не допускается. Поэтому для уверения в законности рождения Константина, и, следовательно, законности его власти, к нему прикрепляется имя Πορφυρογέννητος (Багрянородный).
Но это к слову. Вернёмся к вопросу о переводе слова «порфира» словом «пурпур». Чем объяснить эту замену? На мой взгляд, русский язык в XIX веке, а вместе с ним и переводчики перестали понимать значение слова «багряный». Они, конечно, понимали, что багряный это красный, но какой именно красный, какой оттенок красного цвета это слово означает, русский язык уже забыл. Чтобы убедиться в правоте этой догадки, обратимся к словарям.
Багряныи – багъряныи – червленый, purpureus. (И.И. Срезневский, 1893).
http://etymolog.ruslang.ru/doc/sreznevskijA-D.pdf
Багровый — червленый, пурпуровый, самого яркого и густого красного цвета, но никак не с огненным отливом, а с едва заметною просинью… Багряный — червленый же, но менее густой, алее, без синевы; это самый яркий, но и самый чистый красный. (В.И. Даль).
В толкованиях непререкаемых знатоков Руского и Русского слов помимо всего прочего читаем и то главное, на что мне хотелось обратить внимание: цвета багряный и червлёный не различаются. Багряный это червленый, говорят оба толкователя. Но тогда как быть со Священным Писанием? Как понять данное Богом повеление Моисею: взять нити багряной и червлёной шерсти? Выходит, наши знатоки не смогли бы этого повеления исполнить, поскольку не различали этих цветов? Но тогда, выходит, что они далеки от слова Божьего?
Если мы обратимся к церковнославянскому словарю прот. Г.Дьяченко, то увидим ту же путаницу. «Червленица — 1) шерсть багряного цвета; 2) багряница, одежда багряного цвета…», — пишет он. Справедливости ради надо сказать, что в этом словаре в статье «Багряный» чётко написано, что это «пурпуровый, тёмно-красный» цвет, но статья «Червленица» эту четкость перечёркивает.
Если же заглянем в современные словари, то увидим, что в них уже и та разница, которую старался сохранить В.И. Даль в оттенках цветов багряный и багровый, утрачена. «Багряный это — багровый» (Ожегов). Вот и всё. Если Даль не отличал багряного от червленого, но старался отличить его от багрового, то Ожегов и эту разницу потерял. Впрочем, словесные потери начались намного раньше, ибо, если бы не была утрачена разница между червлёным и багряным цветами, то не было бы нужды и слово «пурпурный» из латыни в русский язык вводить.
А ведь есть ещё и чермный цвет в церковнославянском языке. Вечеру бы́вшу, глаго́лете: ве́дро, чермну́етбося небо (Мф. 16:2). И обведе́ Бог люди путе́м, и́же в пустыню к Чермно́му морю (Исх. 13:18). Прочтём, что пишет В.И. Даль в статье «Че́рмный», ставя ударение в этом слове на букву «е». «Че́рмный, червленый, багровый, темнокрасный; мутнаго краснаго цвета; рыжий». Теперь давайте в его же определение слова «червлёный» заглянем. «Червлёный, червча́тый, багряный и багровый, цвета червца, ярко-малиновый». Странно: багряный и багровый через союз «и». Как будто не Даль в статье «Багровый» написал, что багряный это не багровый, и будто кто-то другой там же заметил, что багровый цвет слегка отливает синевой. Итак, всё смешалось, как в доме Облонских… Будем разбираться?
Хотим мы этого или не хотим, дорогой читатель, а разбираться придётся, иначе мы ничего не поймём. Не поймём, почему пророку Моисею заповедано было взять два оттенка одного цвета для изготовления завесы, и не только завесы, но для всех других покрывал скинии свидения (Исх. 26:1), а также для священных одежд Аарона (Исх. 28:8), как будто нет других ярких цветов: жёлтого, зелёного, фиолетового… Не поймём и словесного образа, который соткан преподобным Андреем в песне, обращённой к Богородице: Яко от оброщéния червленицы, Пречистая, умная багряница Емманýилева…
Беда нашей жизни — в упрощении. Вернее сказать, мы невероятно запутываем и усложняем глупости, а главные житейские смыслы обходим стороной. Взять хотя бы смерть. Что мы о ней знаем? То, что все там будем? А где там? Там обителей много (Ин. 14:2). В какую из них будет помещена моя душа навечно? Это необозримое и плодороднейшее поле для размышлений, способное произрастить самые добрые плоды для живота настоящего и будущего. Но мы стараемся не думать о смерти, зато изо всех сил стремимся к бесполезным предметам и разговорам. Мы всячески улаживаем, устраиваем, украшаем эту мгновенную, как вспышка, жизнь и ничего не хотим сделать для вечности. Ну не глупость ли это?
Вот, например, слово «красный». Каким богатством смысловых оттенков оно обладало! Красный угол, красный молодец, красное крыльцо, красное солнышко, красный денёк, красное словцо, даже красная лавка и красное окно были в русской избе… Целый лист толкований приводит В.И. Даль, из которых видно, что слово «красный» заключало в себе помимо, а лучше сказать, прежде цветового значения, нравственный смысл: красный, значит духовно красивый. Но после 70-ти лет жизни под красным флагом один только и остался от этого слова смысл — советский. Главные, то есть духовные составляющие слова «красный» оказались опустошены и разграблены, а наш великий и могучий лишился драгоценной жемчужины. Впрочем, так всегда бывает с теми, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет (Лк. 12:21).
Мiр умственный и мiр чувственный и посредствующее между ними слово
Мне думается, что изначально слова́ «червлёный» и «багряный» не только обозначали определённые цвета, но несли в себе некие духовные смыслы. Как, впрочем, и все другие слова, какими мы пользуемся. Да, уважаемый читатель, мы пользуемся словами для обозначения видимых вещей и явлений, а они, оказываются, обозначают невидимые вещи и явления. Откуда это известно? Из слов преподобного Максима Исповедника: «умственный мiр для могущих видеть весь открывается в мiре чувственном, таинственно изображаясь в символических видах, а мiр чувственный весь существует в мiре умственном своим основанием». И ещё: «Для обладающих [духовным] зрением весь умопостигаемый мiр представляется таинственно отпечатленным во всем чувственном мiре посредством символических образов. А весь чувственный мiр при духовном умозрении представляется содержащимся во всем умопостигаемом мiре, познаваясь [там] благодаря своим логосам. Ибо чувственный мiр существует в умопостигаемом посредством своих логосов, а умопостигаемый в чувственном — посредством своих отпечатлений». (Мистагогия, или Тайноводство, гл. 2 «О том, как и каким образом Святая Церковь есть образ мiра, состоящего из сущностей видимых и невидимых»).
https://azbyka.ru/otechnik/Maksim_Ispovednik/mistagogiya/#0_8
В духовном мiре нет земных красок, но там есть нечто, о чём мы можем составить представление с помощью красок, а также с помощью слов, определяющих эти краски. В духовном мiре нет горчичных зёрен и вскисшего теста, но из притч Господа, которые Он рассказал, беря в пример эти предметы, мы можем понять, что Царство Небесное — возрастает. И потом, возросшее и созревшее, оно будет собрано, как урожай с поля (см. Мф. 13:24-30, притча о плевелах), или извлечено в сосуды, как рыбы из невода (см. Мф. 13:47-50, притча о худых рыбах). В духовном мiре нет багряного и червлёного цветов, но через повеление Моисею сделать ткань с использованием этих цветов, мы можем составить представление о… Я бы мог уже сейчас сказать, о чём, но мне нужно дописать статью, вернее, чтобы вы её дочитали. Поэтому потерпите меня немного.
Непонятно, где искать духовный смысл слова? Кто знает? Александр Семёнович Шишков это знает. Духовный смысл слова — в корне слова. Почему там? Потому что корни слов — на Небе. С Небес растут слова. Нам об этом только что преподобный Максим Исповедник поведал: «мiр чувственный (а вместе с ним и слова, с помощью которых мы этот мiр выражаем. — Г.С.) весь существует в мiре умственном своим основанием». Слово, речь, язык как и вообще всё в этой жизни, даны нам от Бога. Теряя разумение слов, через обрубание и высушивание их корней, мы теряем связь с Богом.
Когда слова «червлёный» и «багряный» перестали пониматься в тех значениях, которые они имели изначально, и которые были даны Богом (а это происходит, когда корневые смыслы слов утрачиваются), и в словарях стали писать, что багряный это червлёный, а червлёный это багряный, тогда, скажите, как быть переводчику? Как ему при такой неразберихе поступить? Ничего другого не остаётся, как взять слово из другого языка, где оно ещё не утратило своего первоначального значения по причине путаного и бессмысленного употребления.
Когда корень в слове усыхает, и слово перестаёт правильно пониматься, тогда то явление духовного мiра, которое это слово выражало, перестаёт различаться. Духовная зоркость притупляется, язык духовно слепнет, и переводчик для выражения данного явления вынужден обратиться за помощью к другому языку, находя в нём то, что утрачено в его языке — духовное ви́дение, корневое разумение.
Корень слова «червлёный» — черв, червь. И цвет, закреплённый за этим словом — цвет червя. Оторвать цвет от корня слова, значит потерять смысл цвета. Смысл цвета? Разве у цвета бывает смысл? А как же! У цвета есть духовный смысл, то явление умственного мiра, которое он выражает, называясь так, а не иначе. Например, что такое «багряный закат»? Это нечто великолепное и торжественное. «Роняет лес багряный свой убор…» Именно роняет, с царским небрежением снимает с себя дорогую одежду. «В багрец и золото одетые леса…». Пушкин понимал смысл багряного цвета. А что такое «червлёный закат»? Такого выражения я не встречал и привожу его в качестве примера. Это уже нечто менее величественное, хотя цвет почти тот же, и небо в червлёном наряде будет выглядеть не менее пышно, чем в багряном, но смысл неба меняется в зависимости от того, каким мы назовём закат: багряным или червлёным. У неба есть смысл? Ещё какой! Небеса поведают славу Божию… Бессмысленна деятельность человека и вся его жизнь, если он не заглядывался на небо.
А ещё бывает, что небо чермнуетбося (Мф. 16:2). И по слову, которым окрашивает говорящий небо, можно заключить, какие ощущения владеют им, когда он называет закат чермным, багряным, червлёным… Но, увы, уже и словари не понимают смысла этих слов, поэтому о чём говорить?
Я плохо знаю греческий язык, чтобы судить, какой именно цвет вкладывал преподобный Андрей в слово «αλουργίδος» в словах: Ως εκ βαφης, αλουργίδος (Яко от оброщения червленицы)… Червлёный? Багряный? Пурпурный? Багровый? В словаре А.Д. Вейсмана сказано: αλουργίς — пурпуровое платье, но мы только что убедились в дальтонизме словарей. Предлагаю вновь обратиться к ветхозаветному образу, к скинии свидения. И да сотвори́ши завесу от синеты́ и багряни́цы, и червлени́цы ска́ныя и виссо́на пря́деного: де́лом тка́ным да сотвориши ю херувимы (Исх. 26:31).
Согласно сведению Д.В. Щедровицкого, краска для нитей из червлёной шерсти «добывалась из особого насекомого, поэтому она именуется «тола́ат», от слова «тола́» — червь, насекомое. Но ведь от слова «червь» происходит и славянское слово «червленица». Замечательно, теперь сомнений не остаётся, и я могу сказать, что, поскольку сердечные очи пророка Моисея и святителя Андрея были обращены к одному и тому же духовному мiру, постольку цвет, который святитель называет в начале тропаря в слове «αλουργίδος», должен быть переведён именно так, как он переведён в церковнославянском тексте: «червленица». А почему не пурпур? Потому что речь о пурпуре (порфире, багрянице) идет во второй части этого предложения, после упоминания Богородицы.
Что же мы видим в большинстве переводов?
Как из цветного пурпура, во чреве Твоем, Пречистая, соткалась мысленная порфира… (Богословский, 1836).
Как бы из пурпурового состава, Пречистая, внутри чрева Твоего соткалась мысленная багряница… (Ловягин, 1861).
Мысленная порфира — плоть Еммануила соткалась внутри Твоего чрева, Пречистая, как бы из вещества пурпурного… (Адаменко, 1926).
Необходимо заметить, что автором этого перевода является священномученик Василий Адаменко († 20.11.1937), в монашестве иеромонах Феофан. Его же святыми молитвами, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас. Но я в растерянности, можно ли ему так молиться, потому что его имени в Церковном календаре я не нашёл, хотя в Базе данных Новомучеников и исповедников Русской Православной Церкви ПСТГУ сведения о нём имеются. https://clck.ru/QuqyN
Как из пурпурового состава, Пречистая, мысленная багряница — плоть Эммануила… (митрополит Никодим (Ротов), 1970-е годы).
Словно из пурпурных потоков, Пречистая, невидимая багряница царственная… (Кротов, 1993).
Как бы из пурпурного состава, Пречистая, мысленная багряница — плоть Эммануила… (о. Амвросий (Тимрот), 2000-е годы).
Словно пурпурная ткань выткана во чреве Твоем, Пречистая, духовная багряница — Плоть Еммануила. (Архиепископ Ионафан (Елецких), 2000-е годы).
Мы видим в большинстве переводов пурпур вместо червленицы. Видим искажение цветопередачи и, следовательно, искажение образа, созданного преподобным Андреем. Русские переводчики, увы, не различили тех оттенков красного цвета, которые понял и передал церковнославянский толмач. Но возникает вопрос: может, я уже лишнее выдумываю? Может, нет в тропаре никаких цветовых оттенков? Может, один только цвет — пурпурный, то есть багряный, то есть не пойми какой, если справляться о значении цветов по словарям, имел в своей палитре преподобный песнописец, а я ему туда ещё голубой, белый и червлёный цвета добавляю?
Думайте, как вам угодно, дорогой читатель. Хотите думать, что я переусердствовал в изыскании глубинных символов этого тропаря? Думайте. Только в таком случае, зачем всё это? Зачем Писание? Зачем Предание? Зачем святые отцы? Откройте любой русский перевод Великого покаянного канона и читайте в своё удовольствие и назидание. Всё в них ясно и хорошо написано. В некоторых даже в рифму. Без запинок, без сомнений, без раздумий. Читайте. Только глубины в этих переводах нет. А если и осталось где-то её жалкое подобие, то глубина эта опасная. Начнёте погружаться, а там железный штырь торчит. Напоретесь, не дай Бог, и придут кирдык с каюком.
Но почему я решил, что два этих цвета, червлёный и багряный, причём в той именно последовательности, как они расставлены в церковнославянском переводе, должны были быть названы преподобным Андреем в тропаре? Потому что иначе разрушится единство образов, и мы вынуждены будем признать, что ветхозаветный пророк и новозаветный поэт созерцали разные духовные мiры, обращались умами к разным областям «умственного мiра» (прп. Максим Исповедник). Но разномыслия между ними не может быть, и вот почему.
Завеса, которую повелел Бог сделать Моисею в скинии свидения перед святая святых, прообразовывала собой плоть Христову. Об этом говорит апостол Павел: Итак, братия, имея дерзновение входить во святилище посредством крови Иисуса Христа, путем новым и живым, который Он вновь открыл нам через завесу, то есть плоть Свою… (Евр. 10:19, 20). Соткать словесную завесу, или Богородичный тропарь точно такой, как соткал её пророк Моисей, должен был святитель Андрей. Пророк ткал из нитей, а святитель из слов, но цвета должны быть одинаковы, потому что с их помощью должны быть переданы одинаковые духовные смыслы. Какие смыслы? Прежде, чем сказать о них, я должен вновь просить вашего прощения за буквализм своего толкования. Пророк ткал из нитей, святитель из слов, а Богородица соткала эту завесу из Своих пречистых кровей.
Нет, это ещё не буквализм, потому что на некоторых иконах Благовещения, чтобы подвести молящихся к высказанной только что мысли, Божия Матерь изображается или с красной нитью в руках, или ткущей полотно. То есть для выражения мысли о том, что Богородица должна была из собственных кровей соткать плоть Христову, прообразованную завесой ветхозаветной скинии, Она изображается на иконах с веретеном в руках. Поэтому (и вот здесь начинается мой герменевтический натурализм, или физиологическое богословие) на два вида крови указывают как цитаты из книги Исход, так и два цвета тропаря преподобного Андрея — на артериальную и венозную.
Два цвета крови
Слова́ «артериальная и венозная кровь» в толковании церковного песнопения не могут не смутить благочестивого читателя. Признаюсь, и сам я боюсь брать эти слова для дальнейшего размышления о тропаре, и вот почему. Художественный образ это не формула и не определение, но попытка передать непередаваемое, поэтому всякое истолкование образа нарушает его полноту. Создавая образ, поэт, музыкант или художник желал бы приподнять читателя, слушателя или зрителя до той высоты, в которой этот образ им был услышан или увиден духовными ушами и очами. Истолкователь же, напротив, низводит образ с небес на землю, ибо, разъясняя образ, он, по сути, расчленяет его. Так и я, если возьмусь толковать церковный тропарь в медицинских терминах, до чего договорюсь? В какой ров я могу нечаянно низринуть высокодуховную поэзию преподобного автора с таким подходом?
Прежде чем решить, сто́ит ли брать знания анатомической науки для истолкования церковного образа, хочу обратить внимание читателей на возникшее в статье выражение — высокодуховная поэзия. Сейчас принято всякое стихотворение на церковную тематику называть духовным, а сборник таких стихов — духовной поэзией. Это, конечно, нелепый обычай. Выходит, что «Евгений Онегин» — поэзия не духовная, а стихи о церковных событиях — духовная. Глупость какая-то. Всякая поэзия — духовна, но разной духовной высоты, потому что на разной духовной высоте находятся мiры, из которых поэты черпают своё вдохновение. Роман в стихах «Евгений Онегин» высокодуховен? Конечно, но дух, водивший пером поэта Пушкина, не был дружен с Духом Христовым. Зато сборник стихов, лежащий на церковном прилавке, с подтверждающим его право здесь лежать грифом Синодального отдела, если и писан в согласии с Духом Христовым, то невысокого полёта. Но может ли Дух Божий низко летать? А почему нет? Дух Божий, как известно, везде сый и вся исполняяй. И если Дух Божий вездесущ, то значит, Он и в анатомии присутствует, значит, и анатомические термины могут быть взяты для истолкования церковного песнопения.
«Цвет крови определяется наличием в эритроцитах особого белка — гемоглобина. Артериальная кровь характеризуется ярко-красной окраской, что зависит от содержания в ней гемоглобина, насыщенного кислородом (оксигемоглобин). Венозная кровь имеет темно-красную с синеватым оттенком окраску, что объясняется наличием в ней не только окисленного, но и восстановленного гемоглобина. Чем активнее орган и чем больше отдал кислорода тканям гемоглобин, тем более темной выглядит венозная кровь» (В.М. Покровский, Г.Ф. Коротько).
Предлагаю анатомировать (что буквально означает: рассечь) тропарь с помощью этого медицинского определения и сопоставить ярко-красную окраску крови, или артериальную кровь с червленицей, а тёмную венозную кровь — с багряницей. Что даёт нам эта операция? Неужели приближает к пониманию тропаря? Думаю, приближает. А если приближает, значит и возвышает? А вот это уже зависит от личного восприятия каждого. Можно, ведь, и изнутри видя организм человека хвалить Творца, давшего ему таковое устроение. А можно, видя разрезанное тело, думать: ну и каким же венцом творения может быть этот кожаный мешок с жилами, кровью и костями? Причём, один и тот же человек может думать по-разному в разные моменты жизни.
Однако я уверен, что кровеносная система человека, как и всё его внутреннее устройство, также является неким символом, или знаком, через который Бог хочет научить нас видеть невидимое. И потому Он попустил (именно попустил, а не благословил) разрезать человека хирургическим ножом, чтобы дать возможность тем, кто хочет всё знать (но знать не через смиренное молитвенное обращение к Богу, а по дерзкому желанию «я так хочу»), увидеть силу Божию даже в переплетении кровяных волокон. Впрочем, можно видеть те же образы, не прибегая к вскрытию человеческих тел. Как? Икона «Знамение» и рассматриваемый нами тропарь показывают их.
Икона Знамение есть образ общения с Богом. Две воздетых руки Богородицы на этой иконе образуют духовную круговую систему, по которой течёт молитва. Правая рука — артерия, левая рука — вена, пальцы — капилляры, обволакивающие непостижимое Божие существо. Правая рука, как вдох: слава Тебе, Боже, через который духовная кровь, насыщенная Божиим кислородом течёт сверху в тело. И левая рука, как выдох: Господи помилуй, по которой кровь от тела направляется вверх, горе́, чтобы там вновь наполнится духовным кислородом. И что происходит в результате? Зачинается Плод Богообщения, такой же непостижимый как и Сам Бог, соединяющий в Себе несоединимое — Бога и человека, вечное и временное, бессмертное и тленное.
У Симеона Нового Богослова читаем: После того, как Сын Божий и Бог, вошед во утробу Пресвятыя Девы, и восприяв от Нея человеческое естество, и соделавшись человеком, родился от Нея, как мы сказали, совершенным человеком и совершенным Богом, будучи один и тот же и Бог и человек неслиянно, — после сего, коль скоро и мы, человеки, веруем в Сына Божия и Сына Приснодевы и Богородицы Марии, и веруя приемлем верно в сердца свои слово о сем и устно сие исповедуем, каясь при сем от всей души во всех прежних грехах своих, тотчас сей Бог Слово Отчее входит и в нас, как и во утробу Приснодевы: мы приемлем Его, и Он бывает в нас, как семя. Слыша о сем страшном таинстве, ужасайся, но приемли слово о нем с верою и убеждением. Так зачинаем Его и мы, не телесно, как зачала Дева и Богородица Мария, но духовно, однакоже существенно. Мы имеем в душах своих Того Самого, Котораго зачала и пренепорочная Дева (Слово 45-е).
Читая эти слова, действительно, только ужасаться и остаётся. Поэтому поставим точку в этой главке словами А.С. Хомякова (к православию которого у меня есть вопросы, но это отдельная тема): «Кровь же Церкви — взаимная молитва, и дыхание её — славословие Божие». Таким образом, и через анатомию можно учиться Небесному, и через систему кровообращения постигать духовное и невидимое, потому что эта система также является делом Святаго Духа, потому что весь человек, как снаружи, так и изнутри создан по образу и подобию Божию.
Перевернутое дерево: корни сверху, ветви внизу
Выше говорилось о существовании у поэтических произведений неких смысловых полей. Говорилось, что главным силовым полем, формирующим вид словесного образа и выстраивающим слова в определённом порядке является не рифма и не размер, но последовательность неких смыслов. Именно к ним, к смыслам, услышанным поэтом где-то в небесах, присоединяются рифма и размер, помогая поэту явить свой словообраз в законченной форме. Для наглядности можно сравнить линии этого смыслового поля с магнитными линиями, по которым железные опилки слов выстраиваются в определённый рисунок.
Так вот, главный вопрос поэзии, как, впрочем, всех произнесённых и написанных слов, заключается не рифме и размере, красоте и возвышенности слов, но в том, линиями какого магнита они собраны. Дух — вот та сила, которая движет говорящим и пишущим человеком. Дух — вот тот магнит, в поле которого выстраиваются слова. И наоборот. Через слова передаётся действие духа, потому что не только пишущие, но и читающие, не только говорящие, но и слышащие попадают в смысловое поле, созданное этим духом. Так, посредством слов невидимый, неощутимый, бесплотный дух входит в наши сердца. Дружен ли этот дух со Христом? Вот главный вопрос поэзии.
Итак, рифмой и ритмом поэзии является смысл слов. Слова Богодухновеных поэтов собраны в смысловом поле Святого Духа. Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, … прииди и вселися в ны… Это ли не поэзия? И кто сказал, что она не в рифму? В самую что ни на есть рифму. Просто избалованные внешними рифмами, слушатели разучились различать глубинные, а не поверхностные, корневые, а не наружные рифмы и ритмы слов.
внутрь во чреве Твоем плоть исткася,
темже Богородицу воистинну Тя почитаем.
Перед нами рифмованные строки. Не по звуку рифмованные, но по смыслу. Впрочем, и звуковую рифму можно услышать, но прежде разговора о ней замечу, что все церковные тексты глубоко поэтичны, только поэтика их, увы, остаётся за пределами восприятия современных слушателей. Рифмы и ритмы церковных стихир, ирмосов, тропарей непонятны тем, кто воспитан на поэзии золотого и серебряного веков. Почему? Потому что церковная и золотосеребряная поэзия разнятся так, как классика и рок-музыка. Я говорю не о содержании: различие содержаний церковного и светского текста очевидно без объяснений, я говорю о поэтике, т.е. о способах выражения.
В качестве примера поэтического текста, который создан не по закону чередования ударных и безударных слогов с непременной рифмой в конце строк, но в совершенно ином поэтическом ключе, можно рассмотреть молитву святителя Василия Великого. Поэтика этой молитвы, т.е. форма выражения мысли, подчинена закону смыслового, а не внешнего созвучия. Чтобы стало яснее, о чём идёт речь, достаточно написать начало молитвы в таком виде.
На небеси и на земли,
Покланяемый и славимый,
Христе Боже,
Долготерпеливе, многомилостиве, многоблагоутробне,
Иже праведныя любяй и грешныя милуяй,
Иже вся зовый ко спасению обещания ради будущих благ,
Сам Господи,
Приими и наша в час сей молитвы…
Вот ритм значений, а не звучаний. Вот рифмы смыслов, а не окончаний слов. Вот созвучие понятий, а не форм. Вот музыка без барабанов. Вот пример духовной, а не эстрадно-цирковой поэзии. Чем рифмуются эти строки? Смыслами. «На всякое время» первой строки рифмуется с «на Небеси» второй строки, а «на всякий час» рифмуется с «на земли», потому что там вечность, а здесь скоротечность. Обращение «Христе Боже» стоит обособленно и иначе стоять не может. Потом строка со тремя многосложными эпитетами Божиими. Потом строка, перекликающаяся с первыми строками противопоставлением праведных и грешных. Потом строка, говорящая о Господе зовущем и Господе обещающем. Потом опять обособленное обращение к Господу… Мы видим смысловые круги, или периоды, которые рифмуют эти строки.
Но вернёмся к нашему тропарю. Я сказал, что в нём имеется звуковая рифма. Да, имеется, но она не выставляет себя, чтобы запомниться и поразить звучанием ради звучания. Она слышна не сразу, зато помогает лучше понять сказанное, хотя бы и незаметно для самих слышащих. О чём речь? О словах «червленица» и «чрево» в начале первой и второй строк тропаря. Разве созвучие этих слов не истинная поэзия в том смысле, что возводит ум слушателей к корням слов и обращает их сердца к первообразному?
Выше поэзия сравнивалась с ткачеством. Также я сравнивал поэзию с хирургией, говоря, что, как хирург вскрывает тела, чтобы оперировать внутренние органы, так поэт вскрывает слова, чтобы взрыхлять их корни. Теперь другой образ приведу. Слова даны нам Богом, значит корни слов — на Небе. Да, такая вот необычная картина: корни вверху, а ветви внизу. И чем гуще, ветвистее и раскидистее крона, тем легче взобраться по ней к корням слов, т.е. к Небу. Поэтому забота о сохранности корней языка, их жизненности и крепости есть, по сути, духовная забота. Хранить корни языка, значит хранить путь умного восхождения к Богу. И наоборот, небрежение о словесных корнях ведёт к духовному самоубийству.
Перевод лучше оригинала?
С этим рассуждением мы выходим ко второму золотому правилу церковнославянской кирилло-мефодиевской переводческой традиции. Первое правило называлось выше, это пословный перевод с сохранением словесного строя греческих текстов. А второе — «это стремление как можно точнее передать именно корень греческой лексемы в ее буквальном значении» (Н. Афанасьева). Возникновение этого правила, на мой взгляд, тем и объясняется, что от точности перевода корня слова зависит точность передачи духовного смысла слова.
Только не нужно думать, что данное правило предписывало переводчику механически-формальный перевод греческих текстов, хотя благодаря этому правилу в церковнославянском языке появились такие величественные кальки, как благосеннолиственный, светлоплодовитый, пешемореходящий, а в русском языке слова благословение, благообразие, благозвучие[1]… Данное правило не связывало творческой свободы переводчика и не обязывало его переводить слова по схеме, нет. Оно говорило ему: зри в корень, т.е. через лексический корень слова смотри в его духовный корень. Как это происходило на деле, как, например, совершался перевод различных греческих слов с помощью слова «уныние», можно прочитать в статье Н. Е. Афанасьевой «Дух праздности унылой…». Действие этого правила мы можем наблюдать и в переводе нашего тропаря.
Корень слова «αλουργίδος» — αλς, соль, морская вода. Корень слова «червленица» — червь. Корень слова «purpura» — пурпурная улитка, багрянка. Какое из двух последних слов ближе к оригинальному? Кажется, что к первоначальному αλουργίδος ближе именно purpura, потому что пурпурная краска добывалась из морских раковин. Однако и слово «червь» недалеко отстоит от «αλουργίδος», потому что червь и улитка — живые существа. Но давайте от лексических значений слов перейдём к рассмотрению смыслового ритма тропаря. Давайте рассмотрим то, что я называл смысловым полем, выстраивающим слова словесного образа в определённом порядке. Чтобы отчётливее услышать этот ритм, я вновь разобью тропарь на три строки.
внутрь во чреве Твоем плоть исткася,
темже Богородицу воистинну Тя почитаем.
Представив тропарь в таком виде, можно с уверенность сказать, что две его первых строки имеют одинаковый смысловой ритм. Какой? Слову «оброщение» первой строки соответствует слово «внутрь» второй, слову «червленица» первой — слово «чрево» второй, слову «Пречистая» — слово «Твоем», словам «умная багряница Еммануилева» — слова «плоть исткася». Эти две строки похожи друг на друга так, как похожи две параллельные линии магнитного поля. Смыслы обеих строк как бы восходят горе́, возвышаясь от низких понятий к вышним: от червленицы к багрянице, от чрева Богородицы к плоти Христовой. И в третьей строке тропаря, хотя и не столь отчётливо, как в первых, слышится тот же ритм смыслового возвышения.
Значит, на вопрос: какое слово уместнее поставить в первой строке тропаря «червленица» или «пурпур», можно ответить так: чтобы сохранить одинаковыми смысловые рисунки обеих строк, в первой строке уместнее поставить слово «червленица», потому что во второй строке на этом месте стоит слово «во чреве» (εν τή γαστρί). Иными словами, чтобы смысловые ритмы строк были одинаковыми, низкое понятие должно стоять напротив низкого, а высокое напротив высокого, ибо совершается восхождение от человеческого к Божьему, от земного к Небесному, от телесного к духовному, т.е. к умному. И поскольку слово «червленица», происходящее от слова «червь», имеет более низкое смысловое значение в сравнении со словом «пурпур», то именно ему, а не пурпуру уместнее стоять в первой строке тропаря.
Скажу со дерзновением, что перевод лучше оригинала передаёт образ, созданный святителем Андреем Критским, потому что в церковнославянском языке есть такие выразительные и духовно зрячие слова как «чрево» и «червленица». А лучше сказать, я плохо знаю греческий и потому лучше понимаю то, что мне ближе. Поэтому, говоря, что церковнославянский перевод лучше оригинального текста, я, наверное, выдумываю лишнее. Простите, читатель, если это так, просто я очень люблю церковнославянский язык.
Окончание следует.
Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
15 октября 2020
[1] Владимир Иванович Даль говорит, что образование многокоренных слов не свойственно руСкому языку: «Мы о сю пору затверживаемъ по всѣмъ граматикамъ руСкимъ, что языкъ нашъ весьма склоненъ къ образованію составныхъ реченій, и въ этомъ убѣжденіи дозволяемъ себѣ сочиненіе шарокатовъ (бильярдный стол. — Г.С.) и шаропеховъ (бильярдный кий, но по мне так удачнее было бы название сего предмета — шаропих — Г.С.); скажемъ напротивъ разъ навсегда, по правдѣ, что онъ вовсе не склоненъ къ тому и что это противно духу его; народъ не затрудняется пріискать въ сокровищницѣ своей новое выраженіе если оно ему понадобится, но у него на это совсѣмъ иные пріемы: берется одно только слово, ближайшее къ главному понятію, а затѣмъ, измѣненіемъ окончанія, приставкою одного или двухъ предлоговъ и иногда еще переносомъ ударенія, придается выраженію этому любой видъ и значеніе». (О наречиях руСкаго языка, 1852). https://www.libfox.ru/608478-vladimir-dal-o-narech-yah-ruskago-yazyka.html Может быть, В.И. Даль и прав, говоря, что руСкий язык «вовсе не склоненъ къ тому и что это противно духу его», чтобы составлять слова из разных корней. Однако такое словообразование свойственно языку церковнославянскому, хранящему корни языка руССкого, поэтому не нужно пренебрегать «составными речениями», в которых корни слов как бы переплетены и по-особому выразительны. ↩
Господь Бог любит разнообразие, это можно понять, рассматривая наш мір. Церковное искусство бездонно и безгранично, это показал отец Георгий на примере маленького тропаря из Великого канона преп.Андрея Критского. Но это искусство находится строго в церковной ограде. Что не скажешь о духовной поэзии, она сама идёт к людям, она близка людям. И в этом её миссионерское призвание.
Кстати, не всякое поэтическое произведение составлено в рифму, например, японская поэзия хайку.
Да, в хайку нет рифмы, но и там есть строгие законы, которым подчиняется стих, которые его «держат». Вот интересная статья о хайку:
https://arzamas.academy/materials/703