Ольга Второва-Яфа. Авгуровы острова

Отрывок

Первое мая

Лед еще лежал на заливе, и окрестные холмы были покрыты сугробами снега, но, ввиду приближающегося Первого мая, уже шли подготовительные работы для достойной встречи великого пролетарского праздника.

У древних белокаменных монастырских ворот плотники сооружали триумфальную арку фантастической архитектуры, женщины вязали гирлянды из ельника, в живописном цехе выводили белилами по кумачу очередные лозунги, а на сохранившемся еще амвоне, служившем эстрадой для антирелигиозных постановок, шли спевки лагерного хора, репетировавшего революционные песни.

Оставалось еще одно необходимое дело: очистить от снега площадь перед зданием бывшего скита, на которой должен был происходить первомайский митинг, и усыпать его песком.

В Анзере среди заключённых было много крестьян и рабочих физического труда, но поручить это дело им администрация сочла, по-видимому, «идеологически невыдержанным»: ведь его можно было использовать в качестве лишнего фактора антирелигиозной пропаганды среди заключённых «религиозников» и «религиозниц», ещё не освободившихся от своих прежних предрассудков.

И вот, как раз в Великий Четверг — день этот, по-видимому, был выбран не случайно — с Троицкой, отдалённого и засекреченного пункта, в котором было сосредоточено духовенство высших иерархий, затребованы были в Анзер все находившиеся там в то время православные и католические епископы.

И они пришли — и старые, и ещё сравнительно молодые, но все одинаково изнурённые, одинаково неприспособленные к грубой физической работе — и в сосредоточенном, спокойном молчании принялись за дело: скалывали железными ломами утоптанный, слоями слежавшийся и заледенелый снег, складывали его в тачки и носилки и сбрасывали в овраг, соединявший озеро с заливом. Потом внизу, у нагорного берега, брали из-под откоса жёлтый чистый песок и, нагрузив им телегу, общими усилиями с невероятным трудом втаскивали её вверх, на расчищенную перед домом площадку.

В сельхозе были и лошади, и даже волы для перевозки тяжестей, но использование их на этот раз, видимо, рассматривалось тоже как идеологически неуместное облегчение.

У всех двадцати семи окон второго этажа стояли люди и смотрели, как четырнадцать слабосильных мужчин в рясах, надрываясь, втаскивали в гору большую, нагруженную песком телегу: одни тянули её за оглобли, другие, навалившись на воз, толкали его сзади, остальные поддерживали телегу с боков.

Соединившись в одном усилии, шли рядом ещё молодой, видимо, очень близорукий католический епископ, бритый, в круглых роговых очках, и сухонький измождённый старичок с белой бородой, православный епископ — ветхий денми, но сильный духом, с неослабным старанием напиравший на воз.

В женской кустарке все побросали работу и столпились у окон; монашки плакали и причитали:

— Господи, Господи! И это — в Великий Четверг!.. Им бы теперь как раз участвовать в торжественной службе омовения ног — а они вместо того чем занимаются!

Я тоже смотрела — и тоже плакала. Мне казалось, что страницы Четьих Миней ожили перед нашими глазами. Эти четырнадцать епископов не были сейчас в подобающем их сану облачении и не находились в храме, не участвовали в обряде омовения ног — этой ежегодно повторяющейся мистерии, символизирующей подвиг смирения; но для меня было ясно: то, что происходит сейчас перед нами, — гораздо больше и выше, ибо это уже не условный символ, не обряд, а подлинный подвиг смирения истинных пастырей Церкви, самоотверженно и до конца твердо отстаивающих веру Христову «противу учений мира сего».

И вот Бог сподобил нас, недостойных маловеров, быть самим очевидцами мученических подвигов этих новых страстотерпцев — безымянных и «неявленных», но от этого не менее достойных «славу многу от Бога принять», как говорится в каноне всем святым, в земле Российстей просиявшим…

И тем из нас, кому удастся когда-нибудь вернуться отсюда в мир, выпадет на долю свидетельствовать людям о том, что видим мы здесь сейчас…

А видим мы — возрождение чистой и стойкой веры первых христиан, видим — воссоединение Церквей в лице единодушно участвующих в общем подвиге православных и католических епископов, воссоединение в любви и смирении, помимо всяких Соборов и догматических споров. Как произошло всё это? — Да ведь роковым образом этому способствовали, сами того не подозревая, люди, имевшие целью унижение и поношение Христовой веры! Поистине, неисповедимы пути Господни!

[…] Победа человеческого духа, победа веры — налицо! Не в колокольном звоне, не в хоре славословий — в душах людских воскреснет Бог, и, как тает воск, как исчезает дым, расточатся Его враги…

Горячие, неудержимые потоки слез струились по моему лицу. Я не утирала их…

К вечеру работа была выполнена. Площадь перед фасадом скита была выровнена и густо усыпана золотисто-жёлтым песком.

И они ушли — все четырнадцать — усталые, не евшие целый день, — по лесной дороге на Троицкую.

И думалось, что, вернувшись, они не лягут отдыхать, а станут, наверное, читать Двенадцать Евангелий.

С залива потянуло холодным ветром, стало пасмурно — и вскоре густой и обильный снег повалил на землю и шёл, не переставая, всю ночь, покрывая пушистой пеленой лёд на заливе, прибрежные холмы, лесные дороги, крышу скита и только что расчищенную перед ним площадь.

Утром взошедшее солнце осветило сверкающие девственной белизной анзерские просторы.

В первый день Пасхи была чудесная погода, в воздухе впервые запахло весной, а к первому мая весь новый снег, выпавший на Страстной, растаял и, смешавшись на площади перед домом с обильным песком, превратился в жидкую грязь, в которой вязли ноги согнанных на митинг подневольных людей…

Но перед глазами ослепительно блестел на солнце своей снежной пеленой морской залив, и над ним любовно склонялось северное бездонное небо, благое и безгрешное, говоря людям о вечной Правде и Красоте, в которых когда-нибудь растворятся все их временные, земные страдания.