8 марта, современный праздник женщины, имеет давнюю историю и весьма туманное происхождение.
Вообще-то поклоняться женщинам именно 8 марта начали еще древние римляне. В этот день матроны — свободнорожденные женщины, состоящие в браке, — получали от своих мужей подарки и были окружены вниманием и заботой. Кроме того, 8 марта даже рабыни освобождались от всяческих обязанностей. Облаченные в лучшие одежды, с благоухающими венками на голове, римлянки приходили в храм богини Весты — хранительницы домашнего очага.
Историю же празднования Международного женского дня принято связывать с именем революционерки Клары Цеткин. Именно она на международной конференции женщин в 1910 году в Копенгагене провозгласила идею ежегодно отмечать 8 марта как день рождения женского пролетариата. Выбор Цеткин именно 8-го марта в качестве даты празднования Международного женского дня вызывает разноречивые объяснения.
Согласно официальной, широко известной версии, Женский день был приурочен к событиям 1857 года, когда 8 марта текстильщицы нью-йоркских фабрик прошли маршем по улицам города. Они требовали 10-часовой рабочий день, светлые и сухие рабочие помещения, равную с мужчинами заработную плату. Работали в то время женщины по 16 часов в сутки, получая за свой труд гроши.
Мужчинам после решительных выступлений удалось добиться введения 10 часового рабочего дня. На многих предприятиях в США возникли профсоюзные организации. В то историческое 8 марта во многих городах Нью-Йорка сотни женщин вышли на демонстрацию, требуя представления им избирательного права.
Однако ряд историков называют и другую — религиозную — причину возникновения праздника, согласно которой в намерения Цеткин входило связать историю женского социалистического движения с историей ее народа — евреев. А именно с той страницей этой истории, которая рассказывает о Есфири, жене персидского царя Ксеркса.
Царица Есфирь, воспользовавшись неотразимым воздействием на Ксеркса своих чар, спасла свой народ, иудеев, от истребления. Взяв с царя, не знавшего о ее происхождении, обещание, что он уничтожит всех врагов, которые покушаются на ее народ, Есфирь предотвратила планировавшиеся «еврейские погромы».
Есфирь обратила царский приказ против самих персов, желавших истребить иудеев, в честь чего день 13 Адара (этот месяц еврейского календаря приходится на конец февраля — начало марта) стал праздноваться как праздник Пурима.
Дата празднования Пурима в иудейском религиозном календаре является «скользящей», как в православном — дата празднования Пасхи. Однако, число празднования Пурима, пришедшееся в 1910 году на 8 марта, закрепилось и прижилось.
В 1911 году Женский день впервые отмечался 19 марта в Австрии, Дании, Германии и Швейцарии. Тогда более миллиона мужчин и женщин приняли участие в манифестациях. Кроме права избирать и занимать руководящие посты, женщины добивались равных производственных прав с мужчинами.
В России впервые Международный женский день отмечался в 1913 году в Петербурге. В прошении на имя градоначальника было заявлено об организации «научного утра по женскому вопросу». Власти дали разрешение, и 2 марта 1913 года в здании Калашниковской хлебной биржи на Полтавской улице собралось полторы тысяч человек. Повестка дня научных чтений включала следующие вопросы: право голоса для женщин; государственное обеспечение материнства; о дороговизне жизни.
В следующем году во многих государствах Европы 8 марта или приблизительно в этот день женщины организовали марши в знак протеста против войны.
В 1917 году женщины России вышли на улицы в последнее воскресенье февраля с лозунгами «Хлеба и мира». Через 4 дня император Николай II отрекся от престола, временное правительство гарантировало женщинам избирательное право. Этот исторический день выпал на 23 февраля по юлианскому календарю, который в то время использовался в России, и на 8 марта по григорианскому календарю.
Международный женский день 8 марта с первых лет Советской власти стал государственным праздником. С 1965 года этот день стал не рабочим. Существовал и его праздничный ритуал. В этот день на торжественных мероприятиях государство отчитывалось перед обществом о реализации государственной политики в отношении женщин.
Постепенно Международный женский день в стране терял свою политическую окраску. В 1977 году Организация объединённых наций объявила 8-е марта Международным женским днем. После распада Советского Союза день 8 марта остался в перечне государственных праздников Российской Федерации. Отмечается Международный женский день и в странах СНГ: в Азербайджане, Грузии, Казахстане, Киргизии, Молдавии, Таджикистане, Туркмении, Украине, Белоруссии.
Как видите, ничего радостного в истории и содержании этого праздника нет, и празднуют его сегодня в России скорее по привычке и по невежеству. Многие ли захотели бы принимать поздравления с праздником женщины-революционерки?
По материалам сайта Православие.ru
7 марта 2019
Начало марта всегда связано с оттепелью, обилием солнца. Но и с весенним пробуждением природы. Женщины после долгой зимы радуются первому теплу. И что бы там ни говорили, но для мужчины женщина значит очень много. Она и мать, и жена, и сестра, и дочь. Она и хранительница очага, и наше мужское всё. Судя по тому, как празднуют этот день сегодня, то мало кому интересны исторические изыски. Мы просто отдаём дань женщине и по большому счёту 8 марта превращается в праздник весны. Безо всяких политических подтекстов и социальных нагрузок.
Не бывает праздников без подтекстов. Не бывает книг «просто так». Не бывает картин «ай, да так». Не бывает памятников просто «это наша история». День весны начинается 1 марта. По старому стилю тоже никак не восьмое. Значит была веская причина выбрать именно этот день, вложить подтекст и наполнить смыслом. Можно играть в страуса, принести дань императору с поклоном, но за занавесом будет стоять идол.
У Татьяны Толстой есть рассказ «Женский день»: http://rulibs.com/ru_zar/prose_contemporary/tolstaya/4/j99.html
Он начинается словами: «У нас дома восьмое марта презирали: считали государственным праздником. Государственное — значит принудительно-фальшивое, с дудением в духовые инструменты, хождением строем, массовым заполнением карточек, называемых поздравительными открытками. «Желаем успехов в труде!..» Государственное — это когда на тебя кричат, унижают, тыкают в тебя пальцем: стой прямо и не переминайся с ноги на ногу! Это когда все теплое, домашнее, хорошее и уютное вытащено спросонья на мороз, осмеяно, подвергнуто оскорблениям…»
И заканчивается:
«… У государственной открытки — две простые стороны: на одной красная лента восьмерки, запрещенная, женская, преступная лента, змея, кусающая саму себя за хвост; под ней веточка мимозы, — цыганского, несуществующего в природе растения, — оно появляется раз в году, весенними вечерами, оно светит желтыми шариками в питерском сыром мраке, его приносят домой, и оно сейчас же умирает, не выдержав насилия.
На другой стороне картонки — белая, разлинованная поверхность, и на ней, под диктовку краснолицых, толстых надсмотрщиков, пристукивающих костяшками пальцев по столу, мы покорно пишем: «Дорогая мама! Желаю тебе счастья в личной жизни… успехов в труде… мирного неба над головой».
Крупным, как тыквенные семечки, семилетним почерком я вывожу на меловой бумаге государственные, пустые слова. Чужие слова, потому что своих у меня еще нет. Ладони мои покрыты бородавками, — бородавки заразны и перебегают от школьника к школьнику, — скоро весь класс, весь «коллектив», все «дружные ребята» покроются ими, потому что все должны быть как один, потому что так говорит огромная женщина с костяшками, и женщина в синем чехле, со стальными зубами, и слепой ильич, задыхающийся от гладиолусов, — все, все должны быть как один. На спине моей — черный бант в косе… наверно, черный, должен быть черный, как государственная ночь, но я дергаюсь и проверяю испуганно: точно ли? не цветет ли там, сзади, между лопаток, беззаконие и беззащитность? не принесла ли я с собой в эту коричневую, глухую тюрьму милую домашнюю метку, милый, домашний цветок на поругание и осмеяние?— но и этих слов у меня еще нет, как нет никаких слов, чтобы крикнуть — кому?— об унижении и поругании — каком? чего?— откуда я знаю!
Я подписываюсь: «Твоя дочь Таня». Я думаю без слов, я представляю, как я понесу эту страшную, государственную карточку, эту заразную бородавку в дом, маме, ни о чем не подозревающей маме, как я принесу ей эти неправильные, лживые слова, — без запаха, без поцелуя, без чувства, без невысказанной нежности, без тех снов с сердцебиением, когда она выпускает мою руку и растворяется в толпе, — а я беззвучно кричу ей вслед, — я принесу и поднесу ей эту страшную, бородавчатую, мертвую карточку, и она испуганно уставится на красную восьмерку со стальными государственными зубами… я заражу дом, и мертвая мимоза бородавками расползется по маминым рукам.
…Я иду домой, проходными дворами, мимо почерневших и осевших сугробов, и по Кировскому проспекту, освещенному негаснущей, весенней, желтой зарей, и через мостик, и мимо цыганок, темными тенями стоящими на перекрестках, в сгущающихся сумерках; я не вижу, что они делают, не вижу, что у них в руках, — только запах, — райский, желтый, южный, — веет мне вслед, — мамин запах, мой запах, ничей, свободный, женский, весенний, вечный, невыразимый, без слов.
Я подхожу к дому, высящемуся надо мной серой громадой: окна уже зажглись, хлопья вечерней музыки валятся из форточек, небо охвачено желтым пожаром, смутное чувство томит, и я не знаю, что с ним делать. Я не знаю, что делать с собой, и кто я, и что мне надо думать, и какие бывают слова, и за что наказывают человека, и что ему можно, и что ему нельзя.
В моем ранце — мертвая карточка, чумной билет; мне велели передать его дальше, но почему-то я не хочу, но надо, но я не хочу, но они ждут, но я не хочу. Стая женщин с криком и стуком навалились на меня, стучат в моем мозгу, давят и пихают: передай, передай, пусть она тоже… как мы… И ты тоже… и все… и каждый… никто не уйдет… Желтое небо на влажном западе изнутри наливается тьмой, сгущается, створаживается, горит, не угасая. Что я должна думать? Что? Я сажусь на твердую скамейку, — холод через рейтузы, маленькие боты в почерневшем снегу, ранец комком у ног. Я опускаю голову к коленям, я быстро и коротко плачу, а потом подбираю ранец, подбираю себя, прерывисто вздыхаю, вытираю варежкой лицо и, решившись, шагаю в кошачью тьму парадной».