Иеромонах Роман. Земля Святая

18 апреля. Суббота праведного Лазаря. Рано утром почти все насельницы Горненской обители во главе с игуменией, гости прибыли в Вифанию. Стараемся не растягиваться, не отставать друг от друга. (Иногда из-за записей мне приходится нарушать правило. Часто достаю маленький блокнот, застываю и, как среднеазиатский акын, записываю все, что вижу.) Направляемся в нужную сторону.

…Пещерка, где был погребен Лазарь, находится почти под мечетью. Арабы неудобства от этого не испытывают, избрали решение с поистине восточной мудростью.

— Доллар за вход. (Пожилой, обожжённый солнцем и сребролюбием араб.)

— Ну, конечно! – матушки.

Внизу сыро. Еще ниже (забираться почти ползком) – другая пещерка. Место погребения Лазаря, брата Марии и Марфы. Приложились к сырым стенам. Отец диакон, паломник из Польши, прочел Евангелие (жаль, что читал на русском, а не на церковнославянском). Юноши и девушки, польские паломники, вместе с монашествующими пропели тропарь, величание. Выбираемся. (Позже сюда из-за великого стечения людей невозможно будет пробиться.)

В верхней пещере показали замурованный вход. Там вошел Иисус Христос.

— Лазаре, гряди вон!

(И четверодневный мертвец, обвитый погребальными пеленами, по Слову Божию оставил смертное ложе).

…Пешком идем к греческому монастырю. Звонят колокола. Толкотня. В Храм не попасть. Уже и на площади тесно. А народ все валит. Два потока, втекающий и вытекающий. Молиться тут непросто. Стою в тени с блокнотом.

…Началась служба. Микрофон свистит, фонит. Запах табака. Сбоку дымят. Шныряют подростки-торговцы. Предлагают картину «Тайная Вечеря».

— Калимера, — кивает пожилая гречанка.

— Калимера, — (с благодарностью вспоминаю грека Владимира, с которым жил в студенческие годы).

Оживилась, с радостью заговорила. Развожу руками. Закивала, ушла. Поговорили.

(Вытеснили на солнце. Отошел в тень, к стене.)

Шум невероятный. Подошла другая гречанка, принесла стульчик (как вовремя!). Благодарю, сажусь. Окружают гречанки, что-то оживленно говорят (они все делают оживленно), протягивают руки, целуют наперсный крест, руку. (Греки не подходят под благословение.)

Моя переводчица безпомощна: по-английски они понимают так же, как и я. Указываю на себя.

— Россия.

Весело глядят, кланяются, расходятся. (Россия! Здесь это слово звучит особо.)

…Затрещал, засвистел усилитель. Наконец, помехи устранены. Оглушительное пение с переливами покрыло шум на площади. Верующие закрестились. Было бы совсем хорошо, если бы не так блажили в микрофон (режет уши). Особенно выделяется баритональный тенор. Так уж старается. Эх его!..

…Внезапно на площади стихло. Диакон читает Евангелие. Разбираю одни имена – Мария, Марфа, Лазарь.

После Евангелия – проповедь. Страстность, интонация негодующего оратора на каком-нибудь политическом митинге в Москве. Вслушиваюсь дальше, пытаюсь объяснить напор, горячность живой душой проповедника. Удается с трудом. Некоторые фразы он просто кричит. Заканчивает громким пением.

Пытаются заговорить паломники из Афин.

— Шпрехен зи дойч? — спрашиваю, чтоб не казаться совсем оболтусом. Особо не огорчаюсь, когда разводят руками. (По-немецки я смог бы с ними еще попрощаться или сказать: «Руки вверх».)

— Католикос? Армянос? – Всех сбивает с толку мой дорожный куколь.

— Рашен. Ортодоксен, — перехожу на ломанный русский.

— О, рашен.

(Хором читают «Символ веры»). Все. Закрываю блокнот. Начинается Евхаристический канон.

…Ну что ж так орать в микрофон!

Закончилась служба. Крестный ход. Впереди – известные нам турки с жезлами, обычная давка. Священники, епископы. Неожиданно вижу белый клобук, фиолетовые камилавки. Гости из России. Митрополит и с ним плотненькие (очень смягчаю) бати. Особенно выделяется один. Я понимаю, сахарный диабет, больное сердце; не о полноте здесь речь. На физиях, кроме спеси, самодовольства, трудно что-то прочесть. Ну хоть здесь-то, здесь-то, на Святой Земле, склоните головушки! Безполезно. Как только не спотыкаются. А ведь приедут в свои ставропольские края, заблаговествуют красивыми словами о паломничестве, и даже в головы ораторствующим не придет, что такое паломничество не прибавило чести Святой РУССКОЙ Православной Церкви (да, я видел, как греки посматривали на отцов).

Беда, читатель, беда! Казалось бы, нужно радоваться, встретив брата из России, а радости нет. Я завздыхал. Пытаюсь отогнать невеселые мысли.

— Какая здесь святыня?

Арина, путаясь, объясняет. Здесь Господь беседовал с Марией и Марфой. Втискиваюсь во входящий поток. Осматриваю Храм. Печально: итальянская живопись. Впереди – не подступиться. Гвалт. Птичий базар – еще не шумовой предел. Причащают. Давя друг друга, лезут к Чаше. Протискиваюсь к мраморной плите. Просовываю голову, выворачивая шею. Боком, виском прикладываюсь. Вылезаю изрядно потрепанный. Отхожу ко входу (священник с Чашей пробивается в Алтарь Северными дверями).

— Вы из России? – чистейшая русская речь. (Священник. В очках, с бородкой, нос картошкой.)

Облобызались. Подошел другой, помоложе, латыш. Оба — отцы Иоанны из Зарубежной Церкви. Разговорились. Тот, что постарше, скис, узнав, что я принадлежу к Московской Патриархии, заторопился.

— Мы еще увидимся, — забормотал он, отводя глаза в сторону. Ну что ж, насильно мил не будешь.

— Обязательно, — киваю ему.

Вышли с отцом Иоанном (помоложе). Обступили паломники, гречанки. Расспрашивают на греческом.

— Шпрехен зи дойч? – вопрос на засыпку. Но на этот раз опростоволосился.

— Йаа. – Средних лет паломница, с крестом навыпуск.

— Зер гуд, — говорю я, — ду ю спиик инглиш?

— Ноу, – к моему удовольствию отвечает она.

— Размавляете на ридний мови?

— Ноу.

Начинаем каждый говорить на своем. Отец Иоанн переводит. Паломники из Фессалоник. У говорящей по-немецки мать — русская. (Тут же стоит, но ни бум-бум по-русски.) Разглядывают крест, целуют. Велчинова увековечивает нас на фоне арабских строений…

…Идем дальше, в гору. Солнышко уже печет. Выше, выше. Снимаю зимний свой куколь, мантию. Начинаю дымиться… (Отцу Иоанну полегче, он с Афона, так и идет в поддевочке-безрукавке поверх подрясника.)

…Зашли в Елеонский женский монастырь.

— Мустафа! – позвал отец Иоанн.

Пришаркал привратник – старый подслеповатый араб-мусульманин. Позволил войти.

…Ухоженная земля. Чистота. В Церкви – отрадная прохлада. Наш новый знакомый опасается:

— Могут быть неприятности, если узнают, что из Московской Патриархии.

Киваю. Возвращаемся…

…У мечети попрощались с отцом Иоанном. Думаю, в Зарубежной Церкви много таких священников. А это значит, что соединение возможно. Дай Бог!

На ступеньках в тени – два молодых араба. Один постукивает пальцем по зубам (нужно платить).

Да, такова жизнь. Часовенка, воздвигнутая на месте Вознесения Христова, находится на арабской территории. Через стену — мечеть. Деньги, как известно, не пахнут. Арина покупает билеты, ступаем за ограду…

…Уложенная плитами дорожка. Когда-то здесь царица Елена поставила величественный Храм, круглый, без купола. Молящиеся могли созерцать из Храма то самое небо, куда вознесся Спаситель.

Персы разрушили Храм. Из развалин его была возведена стена, высотою в два метра. В центре, над самым камнем Вознесения, восьмиугольная круглая часовенка. Входим. Кругло и внутри. На полу – мраморное ограждение. Небольшой природный камень. Четко видно оплавленное, как от огня, углубление – след стопы Христовой.

Прикладываемся, втыкаем в песок свечи, уходим.

(Группа американцев покупает билеты. Простая, привычная ситуация. А если поменяться местами? Представьте, христианин пропускает мусульманина к месту его поклонения. Трудно представить. Реакцию же оскорбленных арабов угадать не составляет никакой сложности. Страшная была бы реакция.)

…Спускаемся. Гефсимания. Переходим дорогу. Снова подымаемся. Стефановыми (Овчими) вратами входим в Старый Град. Стараюсь держаться теневой стороны. Благословенная прохлада!

…Церковь святых праведных Иоакима и Анны. Узкий лестничный спуск. Дом родителей Пресвятой Девы…

…Спускаемся ниже. Небольшая пещерка. Земной поклон. Лобызаем место, где родилась Благодатная, Невеста Неневестная. Поднимаемся наверх. Остываю, сидя на плетеном стульчике.

— Кофе? – спрашивает блюститель-проводник. Щегольская полоска усов, услужливость во взгляде.

— Батюшка, соглашайтесь, — просит Велчинова.

Соглашаюсь. Приносят в маленьких чашечках кофе. Не было бы от него худо. Осторожно пью полчашечки. Благодарим, оставляем деньги, прощаемся. Сегодня еще нужно посетить. Лифостротон.

…Лифостротон. Мрачное подземное помещение. Низкие потолки. Широкие, неровные плиты ТОГО времени. На плитах – рисунки римских воинов. Солдатские игры. Потешались воины, не зная еще, КОГО им вскоре приведут на ПОТЕХУ!.. Прочитываю из Евангелия главу…

…Здесь хочется быть. Но спешка. (Как она удаляет от нужного нам, окрадывает нас! Каждый день молимся – избави мя, Господи, от диавольского поспешения – и все равно спешим.)

…Завтра – вход Господень в Иерусалим.

Около шестнадцати часов прибыли в Горненскую обитель. Звонят ко Всенощной. Наскоро обедаем и в Храм.

…На Утрени, после Евангелия, освящали ветви ваии. Такими ветвями устилали дорогу Господу, когда Он на осле въезжал в Иерусалим. Устланная ветками дорога похожа на ковёр. В России ваии заменяет верба. После службы – легкий ужин. Исповедовал. Краткий отдых…

…Около двенадцати часов ночи. Сижу у Церкви. Нас повезут в Храм Воскресения на ночную службу. Хочу причаститься…

…Завтра еврейская и католическая пасхи (о, как много…).

Католики будут праздновать в этом Храме (видимо, в другом приделе). Представляю, что будет. Орган, толчея, давка. Господи, помоги!

…Храм Воскресения Христова.

Звучит орган. Пасхальная католическая служба. Ко Гробу Господню не подойти. Там играют и поют. Мессу правят на своем переносном престоле-подставке (в Кувуклии)…

…Прикладываюсь к Камню Помазания.

— Отец Роман! — ко мне под благословение подходит высокий человек. Средних лет, в очках. Улыбается, как давнему знакомому. Радостно сообщает:

— Мы к Вам приезжали.

Всматриваюсь, тщетно пытаясь припомнить.

— Я из Питера, а он из Москвы, — рядом помоложе, с бородкой, приятной внешности. Кланяется.

Благословляю, извиняюсь:

— Как-нибудь потом, — указываю в сторону Голгофы. Понимающе кивают, отходят…

…На Голгофе пусто. Редкие паломники, можно спокойно постоять. Достаю распухший от переданных записок синодик. Поминаю о здравии и о упокоении. Сзади вполголоса поют гречанки. Зажигаю три большие восковые свечи.

— Господи, спаси Россию! Укрепи маловерных (меня, Господи), родных моих и близких, всех православных христиан…

…Взыщи души погибающих… (мою, Господи).

…Спускаюсь с Голгофы. Новые мои знакомые терпеливо поджидают.

— Батюшка, а вы были здесь у других святынь? — высокий, в очках.

— Нет, не был.

— Так давайте мы покажем.

Вместе обходим необъятный Храм Воскресения Христова…

…Место обретения Креста Господня. Открываю путеводитель. Животворящее Древо Креста Господня обнаружено святой царицей Еленой с большим трудом в заброшенной цистерне, куда оно было сброшено с другими крестами после распятия. Эта цистерна находится глубоко в земле, и вход в нее из полутемной галереи, идущей вдоль стен Храма Воскресения, вправо от лестницы на Голгофу.

Тридцать ступеней ведут вниз в армянскую церковь святой Елены; в правом углу церкви – темная лестница в тринадцать железных ступеней приводит в пещеру (бывшую цистерну) Обретения Креста. В глубине, на самом месте обретения, лежит мраморная плита.

…Идем дальше, к месту явления Господа Марии Магдалине…

Залезаем в погребальную пещерку Иосифа Аримафейского. Темно. Выбираюсь после всех. Привожу себя в порядок, отряхиваюсь. Подходит с бородкой, врач. Молча смотрит. Вижу, как ему хочется поговорить, но не решается. Подбадриваю взглядом, помогаю:

— Из бывшего Союза?

— Да, из Москвы.

— Давно здесь?

— Несколько лет.

— Вы еврей?

— Еврей.

— Как Вам здесь?

— Не могу я здесь! – быстро, точно ожидая этого вопроса, глухо проговорил мой собеседник, — не могу! Только здесь я понял, что такое Россия! Здесь все не так. Уеду я, — боль в голосе, слезы на глазах, — уеду отсюда.

Я кивнул, замолчал. И здесь (порадуйся за меня, читатель), внутри у меня что-то защемило, дрогнуло, отпустило. Вряд ли бы это произошло на моей Родине. Там я встречал лиц еврейской национальности, идущих за Христом, но так, чтобы ничем не ущемить безбедное свое житие, более ноющих о своих гонениях, чем на деле испытывающих гонения, говорящих о боли и не имеющих боли. Что говорить, нация непростая. Я не жаловал эту нацию, не доверял ей. Но здесь, на Святой Земле, Господь исцелил меня! Я увидел страждущую душу. (О, высота души человеческой! Ты в страдании. Большая душа вмещает его.) Боль его коснулась меня — и я принял эту боль, принял его.

(Мир душе твоей, мой далекий брат. Если бы ты знал, как я благодарю Бога за ту случайную (?) встречу. Мне она оказалась нужнее…)

— Скоро начнется служба, — инокиня Мария, монастырский водитель.

— Станем у Кувуклии?

Тихо проходим.

…Католики уже отпраздновали. Ксендз еще причащает (три-четыре женщины), а уже нет никого. И это католическая пасха? Слава Богу, у нас не так…

…Началась греческая Литургия. Поет народ. (В один голос.) Непонятно, что служат. Спрашиваю у инокини (стоит рядом).

— Часы уже читали?

— Келейно, – объясняет Мария

Непривычно. Ожидаю, когда запоют прокимен, но его прочли. После Евангелия, без ектений (о здравии, о упокоении, об оглашенных) – сразу же Херувимская. Великий вход. Предстоящий иерей, двое сослужащих (в одном узнаю иеромонаха Иринея). Поворачивают обратно. Надеваю на мантию епитрахиль, поручи…

…Народ хором декламирует «Отче наш». Из Кувуклии выходит монах-грек, машет мне рукою. Иду широким проходом. Декламирующие оборачиваются, глядят. У входа в Кувуклию крещусь, кланяюсь народу – одобрительный гул, слова. Прикладываюсь к Камню Ангела, становлюсь на колени, целую плиту Гроба Господня. Все служащие тоже на коленях. Рядом – отец Ириней. Молча кланяемся друг другу. Но между нами – преграда. Оба это чувствуем.

(Когда-то мы были в одном монастыре. Управлял некий архимандрит, о самодурстве и грубости которого ходили легенды. Много худой славы принес он монастырю. Не раз, внимая мольбам верующих, в конфликты лично вмешивался патриарх Пимен. Но даже и он не мог убрать распоясавшегося наместника. Слишком уж любила благонадежного товарища власть советская. Как же, сам генерал КГБ стоял горою за своего тайного сослуживца-приятеля. Скорбели и роптали все, начиная от послушников, кончая старцами. Но голос подали немногие, десять человек. Нас тут же изгнали из монастыря. Народ залихорадило. И тогда Священный Синод, следуя желанию оставить овец целыми и волка сытым, принял мудрое решение:

— Архимандрита такого-то сделать епископом таким-то.

Все пришли в ужас. Как, для того, чтобы убрать сексота с семинарских лет, хулиганствующего самодура в рясе, нужно было его хиротонисать во епископа?! Пропеть аксиос?! Болью и возмущением в сердцах верующих отозвалась эта хиротония. Что ж, было такое…

…Но причем здесь отец Ириней? Совсем ни при чем. Как и большинство насельников, он поступил по поговорке – «Моя хата с краю». Принял безопасный нейтралитет. Эта позиция с юности была мне чужда. Какая-то в ней ненадежность).

— Отче, — тихо шепчу ему, — прости, дело прошлое. Я к тебе имел неприязнь.

Отец Ириней смотрит, глаза теплеют.

— Прости и меня, отче.

Лобызаем друг друга в плечи. Милость Божия! Еще одной язвы во мне нет. Я обрел брата. И он меня тоже. Теперь можно причащаться…

…Прибыли в Горненскую обитель в пять часов утра. В 8.30 выбираемся снова в Старый Город.