Иеромонах Роман. Земля Святая

27 апреля. Последний день в Иерусалиме.

В последний раз взошли на Голгофу. Расфуфыренная группа немцев куда-то волокла небольшой крест. Время от времени они разом начинали грустить, хором декламировали на своем командном языке молитвы…

…В последний раз прикладываемся ко Гробу Господню, долго молча стоим у Кувуклии…

…В последний раз целую теплое старое дерево входной двери ХРАМА ВОСКРЕСЕНИЯ…

…В Горненской обители уже знают о нашем отъезде. Мать Иулиания встречает у входа, дарит букетик красных маков, сует платочек:

— Это когда Господь даст вам дар слез.

Отговариваюсь:

— По моей жизни вряд ли мне платочек понадобится…

…Сестры ведут в пещерную Церковь святого Иоанна Предтечи. Это недалеко, в монастырских пределах. Открывают дверь, включают свет, спускаемся. Глубоко внизу – небольшое помещение. После жаркого воздуха – бодрящая свежесть, сырость…

…Заходим к матушке игуменье. Вместе фотографируемся, благодарим, просим прощения. Раскланиваемся.

С вещами идем к машине. Там уже стоят почти все насельницы Горненской обители. Матери, сестры. Не ожидал. Ведь и знать-то мало кого знаю (приезжали в обитель поздно, выезжали рано). Сгрудились, как овцы, не имущие пастыря. Последний снимок.

— Батюшка, скажите что-нибудь на прощанье, — инокиня Таисия.

Молчат, смотрят. Растерялся совсем. Что-то пробормотал, попросил прощения, глянул на собравшихся и, как ни крепился (да, дорогой читатель, и здесь ты не ошибся)… Скорей сел в машину, отвернулся… Больше уже не выходил.

(Мир вам и Божие Благословение, матери, сестры! Что мог я сказать вам на прощанье? Все, что бы я тогда ни сказал, было бы ложью. Боюсь громких слов. В них мало правды. В юности в дальнюю дорогу меня провожала мать. Что-то желали соседи, прохожие. Мать молчала. У автобуса перекрестила, заплакала.

РОДНЫЕ НЕ ГОВОРЯТ. ПЛАЧУТ.)

…Мариюшка везет в Тель-Авив. Вместе с нею нас провожают монахиня Иулиания, инокиня Ольга. Направляемся в Яффу. Там есть русский участок. Молодой иеромонах показывает пещерку – гроб праведной Тавифы. Смотрим Церковь, по винтовой лестнице забираемся на колокольню, обозреваем Тель-Авив, Средиземное море. Потом в трапезной пьем чай. Неожиданно слышится резкий неприятный крик.

— Павлин, — поясняют старожилы.

Украдкой, боясь спугнуть, крадемся к сказочной птице.

…Ярко-лиловая длинная шея. Хвост свисает с каменной ограды. Гордо поводит головой, издает мерзкий крик, спрыгивает за ограду, исчезает.

…Темнеет. Просим сторожа-араба показать улицу, куда нас пригласили переночевать. Араб идет впереди, тычет пальцем в нужную сторону.

…Хозяева ждали нас в своем книжном магазине.

Сестры заносят наши вещи, подходят в последний раз под благословение. Бодро, почти весело (так они мне и поверили) благословляю. Провожаю до перехода. Смотрю на белые удаляющиеся апостольники. Одни-одинешеньки в иноязычном людском потоке. Одни ли? Не с ними ли Господь Иисус Христос? Не о нем ли они благовествуют, не осуждая плюющих в них иудеев, бросающих в них камни мусульман? (Стою, пока не исчезает машина.)

Да сохранит вас Пресвятая Богородица, матери, сестры! Время уже недалече. Случись что, вас на заклание поведут первыми. И вы об этом знаете. Да укрепит вас Господь, за Которого и плевки и камни! И да соединит Он всех нас в Новом Небесном Иерусалиме!

…Велчинова еле сидит. Прошу хозяйку Елену дать возможность где-нибудь ей отдохнуть. Предоставляют хозяйскую комнату…

…Сижу в книжном магазине, просматриваю книги. Беру тоненькую брошюрку о почитании субботы. Автор – американский раввин. В субботу не положено зажигать огонь. Искра, возникающая при зажигании, приравнивается к огню. Потому ходят пешком. В субботу не положено отрывать туалетную бумагу. Нарезают заранее (а вдруг хозяева ошибутся, гостей придет больше?). В субботу не положено переносить вещи. Одного нарушителя субботы за то, что нес хворост, побили до смерти камнями. Раввин поясняет: его не убили. Как нарушитель закона он уже был мертв, просто камнями констатировали смерть. О как! Я, может, всех иудеев, мусульман, еретиков, безбожников считаю мертвецами (Святым Духом всяка душа живится), так что ж мне, взять кирпич и заняться констатацией?

Откладываю интересную книжечку, вспоминаю иерусалимских иудеев. Они отличаются друг от друга внешним видом. Одни ходят в цивильной одежде, с круглой шапочкой на затылке. Другие носят большие черные меховые плоские шапки. Третьи – в строгих черных костюмах, с бритыми затылками, лбами, длинными пейсами. Пейсатые живут в южной части Города. Занимают целые кварталы. Нигде не работают. Добрая Америка их кормит. Они самые ревностные, могут плюнуть в нарушителей Моисеева закона, а то и проконстатировать. Многих я встречал с признаками вырождения на лицах. Евреи из Союза объяснили мне причину деградации. Оказывается, пейсатые могут жениться только на членах своей секты. Кровосмешение неизбежно, а значит, и вырождение. Все они ждут мессию – антихриста. В кибуцах для него вырастили белого, без единого пятна теленка. (Для жертвоприношения.) Ожидали мессию на эту иудейскую пасху. Не объявился… Непросто олимам из Союза. Кто принимает иудаизм, кто православие, кто становится ярым антисемитом-антииудеем, кто уезжает, кто кончает жизнь самоубийством…

Чувствую усталость. Евгений (полный, средних лет хозяин, вылитый Карл Мардох, только в очках) весело шутит, приглашает на какой-то театральный вечер. Собрание русскоязычной публики. Говорю, что нет ни сил, ни желания. Отказываюсь. Уходит один. Елена закрывает магазин, ведет наверх.

…Мы на крыше. Два старых дивана, кресла, стулья, стол. Ширмою служат два огромных флага с шестиконечными звездами. Оптимизма эта ширмочка мне не доставляет. Сажусь подальше от нее, боком (так не видно). Чтоб не спутали с раввином, из-под свитера на грудь выпускаю наперсный крест. Пытаюсь сидя задремать. Безуспешно. Орава гостей. (Тель-Авив — ночной город.) Все изрядно навеселе. У всех желание побогословствовать. Местный актер русскоязычного театра, развалясь в проваленном кресле, говорит, что человек – скот и прочие безумные глаголы. Пожилая стриженая иудейка в мини-юбке, в длинных кожаных чулках-сапогах пристально посматривает на меня, изучает, полностью соглашается со мной до Нового Завета. Актер входит в роль (ему кажется, что в его руках судьбы мира), закуривает.

— Простите, не могли бы вы покурить там? Иначе придется уйти мне.

Сорокалетняя Светочка (тоже под градусом) громко возмущается, учит меня жить:

— Это насилие! Нельзя быть максималистом.

Актер извиняется, отходит к краю чердака, застывает в позе непонятого демона.

— А разве не насилие – травить дымом некурящих?

Меня поддерживает пожилая иудейка. Пустое кресло занимает Давид Маркиш, писатель, гордость тель-авивской интеллигенции.

Известный всему миру (как он считает), любимый всем миром (опять же, не мое мнение), он закладывает ногу за ногу.

— Отец Роман, прости, что я на ты, в иврите «вы» нет.

Киваю, показывая, что никаких претензий к ивриту не имею.

— Прости, я не верю ни попам, ни раввинам.

— Ваши проблемы, — нарушая правила иврита, не совсем вежливо прерываю его, — кому ж вы верите?

— Я верю в высшее существо. Мне противно, чтобы между мною и им были посредники.

(Песенка не новая, но слушать придется).

— У меня есть все – слава, деньги. Книги мои издают повсюду (длинная глубокая затяжка), я обязательно подарю тебе свои книги.

Мягко намекаю, что багаж мой плотно упакован и что вообще-то пью из другого источника.

— Нет, я вышлю тебе.

(…О, знатоки душ человеческих! Поэты, писатели, художники, мыслители! Нужно ли миру наше скудоумие, тщеславно украшенное слепящими перлами словоблудия? Не соблазняем ли малых сих, выдавая собственную пену за кладези живительной воды? Или не видно, какая страсть питает наше творчество? Все уже сказано до нас. Нам бы только усвоить, донести, не замутить Христом данный Родник мутными потоками своих измышлений, идущих от падшего разума. Вне Церкви Правды нет! Вне Церкви любой талант – украшение диавольской короны. Неправославные глашатаи правды, вы к ней пока не прикасались!)

— Вам никогда не бывает плохо? – обращаюсь к Давиду.

— Никогда!

— Вы счастливы?

— Абсолютно!

— И вы не знаете, что такое боль, отчаяние?

— Никогда в жизни. (Светочка затихает, кутается в шаль, садится на диван.)

— Я вам не завидую: только у мертвых ничего не болит.

Как-то враз все загомонили, заспорили. Обо мне все забыли. Облегченно вздыхаю, смотрю на стол: всего хватает. Водка, вино, пиво, фрукты, овощи – все, но это только для плоти. И ничего для души. Я представил себя на месте хозяина, что я здесь живу, что это мои гости, и от нарастающей тоски перекрестился. Избави, Господи! Лучше сидеть последним нищим на паперти в России, чем тут, в таком изобилии, жить без Храма, без Христа!

Мне стало не по себе… Я поблагодарил Бога, что здесь не присутствует моя переводчица…

…Маркиш подсаживается ко мне, спрашивает с надеждой:

— Отец Роман, ты еврей?

— Нет, — разочаровываю его, — русский.

Не верит:

— Странно, у тебя ярко выраженные семитские черты лица.

— Не вы первый так считаете. И, тем не менее, я русский.

И здесь устранился великий писатель, уступая место человеку, может быть, даже и страждущему. Таким он мне нравился больше.

— Скажите, вы в самом деле ждете мессию?

— Да, — оживление на лице, но замялся, помедлил. — Если это будет не то? Тогда мы должны принять Христа?

— Остаток примет. Так учит Церковь.

Маркиш в раздумьи. Потом встает, прощается, уходит. Мне его искренне жаль: все он нашел в этой жизни, кроме души своей. С ним вместе уходят и остальные. Протрезвевший хозяин закрывает за ними. Теперь полегче. Светочка укрылась пыльным пледом, дремлет.

— Я здесь на своей земле, — возвращается хозяин, усаживается в кресло. — Мне надоело быть национальным меньшинством.

Молча слушаю.

— Скажи, отец Роман, ты видел, чтоб евреи брали у христиан деньги за вход к святыням?

— Нет, не видел.

— Арабы сдирают! Представь, если бы за вход платили евреям? На весь бы мир разнесли, столько б шуму было!

Молчу.

— Было бы?

— А кому шуметь? Би-Би-Си? «Голосу Америки»? Так они все забиты евреями.

— Было бы! А арабам можно! – заводится Евгений.

За оставшиеся до самолета часы мне не решить арабско-еврейские проблемы. Пытаюсь перевести беседу на нейтральную тему.

— А кто живет в Тель-Авиве?

— Евреи – и, подумав: — И неевреи.

— А как вы разделяете весь мир?

Твердо:

— На евреев и неевреев.

Да-а, круто! Меня такая классификация не устраивает. Другие нации уже и не имеют права именоваться? Тогда почему в Союзе вы скрываете свою настоящую национальность? В Украине вы за свою свободную Украину, в Молдавии – за свободную Молдову, в Литве…

— Не-ет! Я всегда писал свою настоящую фамилию — Лейбович. Не-ет. Я всегда! – добродушно поблескивает очками.

— А как же мне привезли анкету для поездки — там была графа «бывшая национальность»?

…? – недоумение во взгляде.

— Ну да, сам читал.

— Бывшая национальность? – отваливается в кресло, долго хохочет.

Появляется Велчинова, радуюсь подкреплению.

Светает быстро. Спускаемся в магазин за вещами. Заспанная Светочка просит помолиться о ней, подходит под благословение.

Лейбович ловит такси, помогает с Еленой донести вещи.

—Деньги есть? Пятьдесят шекелей.

От денег отказываемся. Благодарим. Тепло прощаемся. Они оказались хорошими людьми, приютив нас на ночь, уступив Арине единственную комнату с единственным диваном. Сами маялись со мной до утра на крыше. На русском же участке в Яффе нам не могли предложить и этого. Не по вине гостеприимного иеромонаха. Он с горечью говорил, что не имеет права пускать на ночлег паломников, и тех принимают на ночлег представители Зарубежной Церкви. И не только на ночлег. Большинство остается там, испытывая искусственно насажденную неприязнь к Московской Патриархии. Наши же архиереи не видят в этом для себя никаких неудобств, им-то ночевать есть где…

(Грешный я человек, трудно мне любить архиереев. Все они «нимало вопреки глаголют» при хиротонии, витийствуют о Промысле Божием (который, по их словам, всю жизнь только и вел к этой высоте), обещаются служить народу Божьему, — но какие же потом получаются китайские мандарины! Все им можно, все им позволено. Обо всем они могут судить, одобряя или отвергая (не беда, что обсуждаемые предметы не входят в их компетенцию: недостаток интеллекта, культуры с лихвой компенсируется самоуверенностью, безграничной властью). Какую бы чушь ни выдали их велеречивые уста – все принимается единогласно подзаконным окружением…

…Не радуйся, недруг Святой Православной Церкви. Не о всех пишу. Слава Богу, видел архиреев-старцев, архиреев-отцов, и вряд ли тебе есть оправдание, если немощь человеческая не пускает тебя в Церковь, закрывает облик Христов. Суди о горах по вершинам.)

— Хорошие они. И он такой добрый – уже в такси сказала Велчинова.

Молча соглашаюсь…

…Аэропорт. Сдаем экзамен на терпение. Безчисленные вопросы, осмотр багажа. Вино, подаренное нам в Кане Галилейской, вскрывают. Та же участь постигает коробки с ладаном, пакет с соком. У Велчиновой сломали маленький магнитофон.

За ширмой настороженный агент безопасности заставил меня разуться, раздеться, поднять руки вверх, общупывал, оглядывал, обнюхивал – все искал бомбу.

Наконец, отпустили. Осматривавшая багаж девица попросила извинения, улыбаясь, протянула в подарок ручку. Я хмуро отказался (вот и вся моя духовность). Она покраснела.

В самолете я не раз пожалел об этом (она исполняла то, что от нее требовали)…

Пристегиваем ремни. Крещусь. Взлетаем.

Прощай, страна контрастов и противоречий.

Страна купли и продажи.

Страна любви и ненависти.

Страна света и мрака.

Страна святости и нечестия.

Страна, давшая пророков и избившая пророков.

Страна, родившая Богочеловека и распявшая Его.

Страна, ожидающая антихриста.

Страна Израиль. ЗЕМЛЯ СВЯТАЯ.

1992