Иерей Георгий Селин. Пальмовая ветвь с Афона

Часть вторая, часть первая

Костница афонского Пантелеимонова монастыря

Вода, водка и лукум

Русский монастырь на Афоне – это маленький слепок государства российского на греческой земле. Множеством куполов, зданий и построек широко раскинулся он по берегу моря и вполз в гору. Большая часть из них разрушена. Встреченные монахом О., едва успели мы дойти до архондарика, как разразился сильный дождь.

Архондарик – это монастырская гостиница, где странника первым делом потчуют неизменным в веках угощением из воды, лукума и узы, или анисовой водки, а затем устраивают на ночь. Всё, как в тех писанных в прошлые и позапрошлые века книгах: глоток анисовки, пересыпанные сахарной пудрой желейные кубики виноградного сока и стакан холодной воды.

– Откуда берёте воду?

Архондаричный послушник С., обладатель роскошного баритона, как потом выяснилось на службе, выставляя на столе закуски, машет рукой вверх. Из горных родников по пластмассовым шлангам, которые, бродя по Афону, можно увидеть в самых разных местах, вода течёт в монастырские трапезные и огороды, и по вкусу её можно судить о вкусе первозданной земной воды. Особенно хороша она холодная, когда в запотевших железных кувшинах выставляется на обеденных столах, и порция фасоли, уже начинающая во чреве медленное горение, усиленно требует влаги, тогда несколько крупных глотков из металлической кружки кажутся во рту слаще мёда и всякого другого напитка, стекая по желобам гортани к месту пожара.

Во времена императрицы Екатерины в её придворном кругу был в обычае шуточный штраф – стакан воды, выпитый без варенья. Несчастные царедворцы, они не знали вкуса живой афонской воды, как не знает его и новое поколение несчастных, пьющих химию «Кока-Кол» и «Фант» да за такие деньги.

После размещения и устройства по своим гостиным кельям мы должны были вновь встретиться с нашим гидом, монахом О., но из-за дождя знакомство с монастырём, его святынями и историей пришлось отложить до завтра.

Однако как не силен был дождь, через час после него всё вокруг высохло. Средняя температура июльских суток на Афоне 26 градусов, и, естественно, плодоносит там только то, что поливается. Тщетны были мои попытки отыскать в афонских зарослях, которые трудно назвать лесом, как не назовёшь лесом заросшие осинником места таёжных рубок, куст с ягодой или дерево с плодом, которые пока ещё дарят нам запросто наши леса. Разве только тутовые деревья, или шелковица, росшие самостоятельно у стен многих монастырей, а так непроходимая, бьющаяся за жизнь, хищная и сухая растительность колючками и шипами встречала рискнувшего ступить с дороги в сторону. Но, говорят, шумели некогда на Афоне каштаны и дубы.

По моему скудному разумению, северная природа произращает человеку лесные дары из грибов, ягод и прочего в утешение, или, как говорят, лица официальные, в качестве компенсации за долгую студёную зиму, которой не имеется у природы южной, но от которой зато не дождёшься плодов без полива и труда.

Когда восторги от увиденного, а их вызывает всё: и архондарик с мостиками и террасами, и монастырские корпуса, нависающие один над другим, и святые врата с пальмами и мраморными колоннами, и самый воздух, которым дышит в твоё лицо Афон, – когда восторги улягутся, тогда естественно возникает вопрос: а зачем? Как и зачем эти люди, такие разные, всех родов и возрастов, пришли сюда?

По нынешним временам, если и вызываем мы друг у друга взаимный интерес, то не сами по себе, но своими социальными оболочками. И нынешняя культура старательно приучает нас видеть человека не как такового, но как общественное место, которое он занимает.

Кто этот постоянно мелькающий на экране телевизора человек, чем он живёт и дышит? Что за человек автор этой книги, что он из себя представляет? Это всё неважно. Важно, что первый занимает такой-то пост, а у второго фамилия такая-то. И никого уже не интересуют их личные качества, потому что главной характеристикой стал имидж. Никто не скажет о себе: я, как и все люди, имею многие недостатки и живу так-то. Кому это интересно? Зато каждый охотно объявит: меня показывали по телевизору, и знаком я с тем-то.

Всё это очередной обман, который просто и неизбежно открывается в последний час, когда отверстая могила принимает на сохранение до Дня всеобщего воскресения не оболочку, не общественный статус и не громкое имя, но тело, на котором не написано, какую должность занимало, зато на веки вечные на каждом его атоме теперь проставлено клеймо: по Божией воле или по своей прожита жизнь.

Записка вместо замка

В стороне от монастыря, невидное за кипарисами стоит небольшое двухэтажное здание. В верхнем его этаже расположен храм апостолов Петра и Павла, а внизу дверь, которая не запирается, и только записка, призывающая хранить покой усопших братьев, вместо замка.

Это монастырская костница, или усыпальница. Посредине аналой с раскрытой Псалтирью, несколько стасидий у стены, сбоку окошко и от пола до потолка стеллажи. На них рядами уложены на чей-то просвещённый взгляд бренные останки, на чей-то невежественный – страшные черепа, а на взгляд человека верующего – самое драгоценное сокровище, которое есть на земле.

Приводимые ниже слова принадлежат старцу Тихону Пелиху (†1983). Их смысл выходит из границ понимания в таинственную область веры, но это обстоятельство только укрепляет их несомненную правду и красоту. «Можно сказать, что сокрытый в могиле прах дороже всех сокровищ! Что значат золото, серебро, блестящие каменья? Всё это – бездушная земля. А прах, лежащий в могиле, – чудный, таинственный, священный! Для этого праха – мiр сотворён, для этого праха Сын Божий страдал, умер и воскрес! Для этого праха приготовлен рай Небесный, устроено Царствие Божие! Этот прах был живым существом, носил в себе образ Божий, прославлял Бога и поклонялся Ему. Этот прах был омыт крестильной водою, запечатлен печатью мира Духа Святаго, напитан был Божественным Телом и напоен Животворящей Кровью. Этот прах в самой смерти – бессмертен, потому что он таинственно соединён с Богом».

Сокровища монастырской усыпальницы лежат строгими рядами, словно головы бойцов, выстроенных повзводно, в ожидании парада на дне победы жизни над смертью – Дне всеобщего воскресения. На каждом черепе – крест, имя и дата смерти, как дата рождения в вечность. А при входе слева от двери стоит что-то вроде кушетки с перильцами по бокам. После двух щелчков шпингалетами боковая загородка легко откидывается. Это афонский гроб, в котором усопший покоится и провожается в последний путь до могилы. Хоронят, обернув в мантию, глубоко не закапывают, потому что через три года надо могилу открывать для ответа на главный вопрос этой жизни, то есть на вопрос о загробной участи усопшего: приняла ли земля тело, а Бог душу или нужны усиленные о ней молитвы?

Извлекать из земли погребенные останки – древний обычай всего Востока, принявший в христианскую эпоху особое значение. Тело мученика за веру во Христа, даже если оно не прославлено от Бога силою чудотворения и нетления, хотя примеров совершавшихся у мощей чудес множество, служит неопровержимым доказательством этой веры. И до сей поры многие греческие семьи с любовью и честью хранят останки своих родных прямо в жилищах. А в православных храмах святые мощи необходимо полагаются внутри престолов, почивают также и в особо устроенных раках для поклонения верующих.

Чуть выше храма-усыпальницы на отнятой у горы террасе лежит небольшое монастырское кладбище. Около десятка крестов на нём. Возле подножий теплятся лампадки, которые по ночам мерцают, словно светляки. Последний крест поставлен в этом месяце, а первый в годах 50-х, когда прекратился, то ли за недостатком уходящих на строительство сил, то ли по ещё каким-то причинам, обычай справляться о могильном сне усопших братьев.

Впрочем, не по костям только: белого, желтого или чёрного они цвета, но уже по лицу лежащего во гробе можно многое заключить. Некоторые из них от того посинели и скошены, что страсти, скрывавшиеся во глубинах души при жизни, теперь ничем не сдерживаемые, явились наружу и уселись победителями на теле, как на поверженном враге. Тогда как на другого, тихо и светло лежащего во гробе, приятно смотреть, как на уснувшего после выполненного жизненного урока труженика, вполне удовлетворённого своей работой.

Как приходят люди в монастырь? У каждого свои обстоятельства, но цель и смысл монашеского жития лежат на этом кладбище, среди этих белых косточек и черепов, где отдавшие свои жизни Иисусу Христу с несомненною верою в Его Божество теперь спокойно ожидают Архангелова гласа, когда под новым небом на новой земле начнётся новая жизнь по правде Божией в вечные веки.

Обо всём этом вели мы неспешный разговор с послушником А., в то время, как доливал он масло в кладбищенские лампады, счищал нагар с фитилей и откидывал боковину афонского гроба-кушетки. Прервал нашу беседу колокольный звон к вечернему богослужению.

Жизнь посолонь

Время на Афоне исчисляется по солнцу и называется византийским. С последним солнечным лучом, как с последним сигналом, наступает полночь, 00 часов, с которых начинается отсчёт нового дня. В таком счёте времени нет нашей, отмериваемой по механическим часам условности в смене суток. Византийское время натурально, оно идёт не по стрелкам, оно идёт по солнцу. Зашло солнце, значит, кончился день – ложись спать или становись на молитву, встаёт оно – поднимайся и ты и воздевай руки в молитвенном восклицании: Слава Тебе, показавшему нам свет!

Этот возглас, полагающий начало великому славословию, в афонских храмах раздаётся в самый рассвет. В это время в распахнутые окна Свято-Пантелеимонова храма уже льётся вместе с долгожданной прохладой тонкий свет нового дня. А в российских церквях, где служба утрени из практических соображений совершается вечером, этот возглас священника посреди слепящих электричеством люстр хранит память, впрочем, может восприниматься и как призыв к той жизни по солнцу, которой жила некогда целая империя, и которой ещё стараются жить на Афоне.

Двое часов висят в архондарике. Одни, сверяемые с солнцем раз в неделю, показывают время давно ушедших веков, другие – современное греческое, отстающее от московского на час. Сейчас разница между ними составляет около трёх часов, зимой она будет доходить до пяти-шести.

Понять арифметику взаимоотношений греческого и византийского времён с непривычки сложно, поэтому во многих афонских монастырях из пощады к паломнику говорят о начале служб, обеда и прочего по греческому времени, опуская византийское, иначе пришлось бы гостю крутить стрелки своих часов в разных монастырях в разные стороны. Дело в том, что в каждом афонском монастыре наряду со своим уставом действует и своё время. При жизни посолонь это неизбежно, потому что, если на восточном берегу Афона солнце встаёт раньше, то как можно уравнять его время с временем западного побережья? Как можно праздновать Христову Пасху не по красной заре, а по сигналам точного времени? А то, что в мiру называется новым годом, это лучше назвать новым строем, в который весь народ в едином порыве становится под звон курантов с экранов телевизоров. Причём, нынешний их бой раздаётся намного раньше прежнего российского боя. Этот факт доносит до нас драматургия А.П.Чехова.

В его пьесах, где работает всякая сценическая деталь и висящее на стене ружьё непременно стреляет, есть такие о времени замечания. В самом начале «Вишнёвого сада» Лопахин спрашивает: «Который час?» «Скоро два, – отвечает Дуняша, – уже светло», и тушит свечу. «Рассвет, скоро взойдёт солнце. Уже май, цветут вишнёвые деревья», – делает ремарку автор.

В другой пьесе, «Чайка», Треплев говорит: «Вот тебе и театр. Занавес, потом первая кулиса, потом вторая и дальше пустое пространство. Декораций никаких. Открывается вид прямо на озеро и на горизонт. Поднимем занавес ровно в половине девятого, когда взойдёт луна».

Докторская точность, с которой Чехов проставляет в диагнозе дня часы его рассвета и заката, свидетельствует о том, что с поры написания его пьес российское время ушло на несколько часов вперёд и встало в единый мiровой строй своего счёта по Гринвичу, условность которого позволяет столько раз вернуться во вчерашний день, сколько раз будет пересечена граница суток. И всякий пересекающий её становится даже бо́льшим, чем вождь израильского народа Иисус Навин. Он повелел остановиться солнцу, когда увидел, что не успевает одолеть врага, а пересекающий эту черту не только останавливает время, но и возвращает его из прошедшего дня в нынешний.

Этот совершенный абсурд материализуется благодаря счёту времени по стрелкам, перекрути их назад, и ты во вчерашнем дне. Лишённое солнечного света, болезненно отрешённое от реальности, похожее на галлюцинацию, на жёлтый лондонский туман, время по Гринвичу, якобы учитывающее солнечный ход, в действительности уже почти автономное, возвело культ своего счёта на высоту нового механического солнца по имени циферблат. И что с этим поделаешь?

Часы с двойным циферблатом просто необходимы иноку А. По своему водительскому послушанию он держит связь с мiром, корабли которого давным-давно перестали ходить по византийскому времени. Много забот доставляет ему обширный монастырский автопарк: бортовой КамАЗ, Мерседес с фургоном, джип Defender, на котором он и повезёт нас сейчас к восточным берегам Афона.

Наш монастырь благодаря отцу О. мы, как смогли, осмотрели. Обошли храмы, приложились к святыням. Всё насквозь наше, родное. От росписей и икон до крашенных в рыжий цвет полов. Только наличие стасидий говорило о нашем афонском местонахождении. Конструкция этих премудрых сооружений, во всех монастырях совершенно одинаковая, отрабатывалась веками. В них можно, во-1-х, стоять, опершись локтями на высокие поручни, во-2-х, полусидеть, сложив Z-образно сиденье, и, в-3-х, сидеть совершенно, откинув сиденье вниз.

– О, гладкие и выгнутые, как лебединые шеи, подлокотники! Прикосновения скольких монашеских рук помнят ваши изгибы, сколько молитвенных воздыханий вы выслушали на своём веку, и сколько всенощных бдений отстояли вы, поддерживая утомлённые земным притяжением монашеские тела? Скольким из них вы стали крыльями в таинственном духовном полёте?

Но оставим монологи со стасидиями и шкафами персонажам чеховских пьес. Нас ждёт живой и прекрасный Афон, ждёт путь, несколько десятков километров которого стали длиннее многих тысяч, но измерить их и осознать ум не в силах ни сейчас, за письменным столом, ни тем более тогда, в то чудесное афонское утро, когда напутствованные Богослужением и трапезой, оставляли мы позади стремительного джипа булыжник русского монастыря, обдаваемые сквозь опущенные окна ветром, солнцем и морской далью.

Зеленобородые старцы

Маршрут, предложенный отцом А., был прост. Доехать до крайней точки полуострова – Великой Лавры, а от неё уже без спешки и суеты двигаться от монастыря к монастырю, насколько хватит сил, времени и Божьего благословения. Всё гениальное просто – говорят в мiру, в монастырях эту мысль выражают иначе: где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного. Благослови, Господи, путь непотребных рабов Твоих!

Гремящие и дымящие по святым афонским горам железные колесницы вызывают в среде верующих многие соблазны и споры. Современный человек разбит цивилизацией, как расслабленный параличом. Монаху тем более опасны оцепеневающие прикосновения комфорта. Однако факт остаётся фактом: автомобили на Афоне множатся, и растёт число дорог. Впрочем, кто не хочет ехать, тот всегда может пойти пешком. Пешком даже лучше: не так страшно на поворотах с обрывами, да и дороги афонские – сплошные виражи, и от них, а не от восхитительных пейзажей, кружится голова. Но нам надо ехать уже потому, что для выполнения намеченного, пользуясь услугами своих двоих, понадобится много дней и ночей, которых нет. Афоризм “автомобиль не роскошь, а средство передвижения” похож на правду, только прежде устройства на этом средстве нужно решить для себя вопрос: к Богу или от Бога будет его передвижение?

Великая Лавра стоит между подножием Афона и морем, и такое её название указывает не на величину зданий, размеры которых уступают многим другим афонским монастырям, но на почётное среди всех них главенство. Своему поставлению на верху иерархической лестницы Афона Лавра обязана святому Афанасию (†1000) и материальной помощи царя Никифора Фоки.

Изменения в монашеской жизни, совершённые на Афоне святым Афанасием, писатель Б. К. Зайцев сравнил с преобразованиями императора Петра в России: настолько радикальны они были. Но преподобный Афанасий не поднимал Афона на дыбы, он его благоустроил.

В современном русском языке слово «благо» опустошено настолько, что стало возможным говорить о «благоустройстве» чего-либо как о наведении чистоты и порядка. Но изначально слово «благо» целиком принадлежало небу и не служило выражению земных понятий. Благоустройство Афона преподобным Афанасием было подчинено главной цели монашеской жизни, как и всякой земной жизни, всякого земного дыхания – хвалению Божьему. Имя Христово, прежде едва слышимое по отшельническим лачугам и пещерам, его блаженными трудами было возглашено на многие лета во все концы земли. Потому как камни возведённой им Лавры стали буквами, кладки – строками, стены – страницами, и вся она – многоэтажным славословием Христу, написанным на все грядущие поколения. И написание этой изящной каменной книги было, несомненно, делом богодухновенным.

Доказательством того, что постройка Лавры и перемены, произведенные святым Афанасием в монашеской жизни Афона, а это и устройство водопровода с виноградниками, и строительство пристани с банею и больницей, были совершены им по Божьему внушению, служат не только эти евангельские слова, что не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба (Ин. 3: 27), но и необыкновенное впечатление, которое производит Афон на всякого паломника. Даже фотографии, не передающие и тысячной доли живого ощущения, показанные мною по приезду людям, далёким от веры во Христа, зажигали их скептические взоры. Конечно, впечатление это носит внешний характер, с не меньшим изумлением можно смотреть на пирамиды и небоскрёбы, но афонские переживания – особые. Рука помимо воли крестится на купола Лавры, и все существо замирает в стенах её, уразумевая в слове «замирать» корень «мир».

Два зеленобородых старца, метра по два в диаметре, высятся по углам лаврского собора, молчаливо взирая вот уже вторую тысячу лет на происходящее вокруг движение. Тридцать поколений, тридцать людских родов, сменяя друг друга, искали защиты от южного солнца в тени этих высаженных преподобным Афанасием кипарисов.

Сфотографировались и мы, присев на устроенный вокруг одного из деревьев каменный парапет. Шишки, упавшие с кроны, или трава у корней – кто мы для этих великанов? И сидел бы, размышляя об этом, ещё тысячу лет, да надо идти исполнять свои паломнические обязанности.

Лето 2002
Продолжение следует

Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
26 февраля 2024