Александр Буздалов. Гностицизм Пушкина и масонство

В продолжение разговора о деструктивном использовании христианской символики в искусстве Нового времени, когда эта символика наполняется неогностическим содержанием (то есть оккультной идеологией самоспасения как эрзацем религии «нового человека»), можно обратиться уже к более ранним эпохам романтизма и классицизма. В предыдущей работе мы показали примеры такой подмены в искусстве авангарда и постмодерна, которые обычно противопоставляются «классике» как что-то низкое – «высокому», революционное – традиционному, либеральное – консервативному, антихристианское – христианскому… Между тем более углубленный анализ произведений самой что ни на есть «классической русской литературы» на предмет их идеологического наполнения, к сожалению, не позволяет сделать такое противопоставление, обнаруживая и здесь во многом те же самые религиозно-философские установки, отстаиваемые «ценности» и смыслы, то есть ту же самую, по сути, квазихристианскую символику, в которую вкладывается содержание новой религии оккультного типа. В качестве объекта мы возьмем пушкинского «Пророка», потому что эта тема уже не раз поднималась в исследовательской литературе, и хотелось бы попытаться ее систематизировать.

По имеющимся сведениям, «в больших масонских чинах» состояли отец и дядя будущего поэта, Сергей и Василий Львовичи, и Пушкин с самого детства «рос в масонской атмосфере». «…Весь круг его чтения, а его дом был очень читающий, всё были масонские книги. Там были новиковские альманахи, журналы, которые издавал Гамалея, там был “Сионский вестник” Лабзина. Там были журналы розенкрейцеров, там были переводные сочинения немецких, французских масонов, т. е. имя Сен Мартена, властителя дум тогдашних масонов Европы и России, он знал, будучи ещё ребёнком, дошколёнком по нынешним временам. Поэтому для него масоны как люди не представляли никакой тайны, это были его родственники. И он, естественно, не разделял никаких дурацких предрассудков, которые в ходу до сих пор. Он знал, что это хорошие люди, ничего дурного в масонстве он не видел. Кроме того, строй его мыслей, фундамента мировоззрения закладывался под влиянием масонских сочинений. Для него это был абсолютно естественный выбор. <…> Где-то в 19 лет он подал прошение о приёме в петербургскую ложу “Трёх добродетелей”» (Мацих Л. Братья. История масонства. Цикл передач на Радио «Эхо Москвы», 2010. Ч.20), но ему отказали как известному «повесе и гуляке» (то есть не прошел нравственного ценза). Однако учитывая так называемый «эдипов комплекс», или бунт «сыновей» в отношении «отцов», к которому Пушкин был наклонен, даже такие серьезные факторы как атмосфера воспитания и круг чтения в данный период не могут считаться однозначно определяющими векторами дальнейшего развития личности, но, напротив, могут послужить катализатором полного отторжения системно прививаемой идеологии (как, например, это было в случае Иосифа Джугашвили, которого мать хотела видеть священником и отдала в семинарию, но получилось ровно наоборот; вернее – он стал даже «первосвященником», только в богоборческой религии «исторического материализма»).

Косвенно на масонское (а не христианское) содержание «Пророка» (1826 г.) может указывать то, что использованию в стихотворении Пушкина образности из фрагмента Книги пророка Исайи (6:6-10) предшествовало обращение к этому же месту Священного Писания декабриста Ф. Глинки в своем стихотворении «Призвание Исайи» (1822 г.), которое было известно Пушкину и которое исполнено характерных для масонской идеологии идей: нравственное совершенствование личности и общества; духовное просвещение ходящих во тьме (к которому масон считает себя призванным в качестве пророка); широкие социальные преобразования; борьба за истину и готовность ради этого на революционные действия; одним словом, типичная гностическая политика, «творчество» в масштабе всемирной истории, или теургия. «…Где правота, где суд народу? // Где вы, творящие добро? // <..> А ваши сильные и князи, // Пируя сладкие пиры, // Вошли с грабителями в связи…» (Цит. по изд.: Глинка Ф. Н. Сочинения. М.: Советская Россия, 1986). Менее явственно, но все-таки звучал здесь и основной мотив пушкинского «Пророка», а именно идея пересоздания человека, превращения «ветхого человека» в «человека духовного» (в гностическом смысле этого понятия): «Иди к народу, мой Пророк! // Вещай, труби слова Еговы! // <..> Будь черен ты, как сумрак ночи, // Тебя, как день, я убелю!» Однако и это тоже еще ни о чем не говорит, и обращение Пушкина к этой теме могло иметь своей мотивировкой обратную интерпретацию, то есть христианское прочтение искаженных в масонском стихе Глинки библейских тем.

Более весомым является тот факт, что о своем членстве в масонской ложе Кишинева сообщает сам Пушкин в дневниковой записи от 4 мая 1821 г.: «4 мая был я принят в масоны» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М., 1937 – 1949. Т.12. С.303), а также в более позднем письме В. Жуковскому (январь 1826г.): «Я был масоном в Кишиневской ложе, т.е. той, за которую уничтожены в России все ложи» (там же; т. 13, с. 257). «Кишиневская ложа «Овидий» была учреждена 7 июля 1821 г. Протоколом от 17 сентября 1821 г. Великая Ложа Астрея, удовлетворяя просьбу, с которой к ней обратилась группа лиц во главе с П. С. Пущиным, «…даровала конституцию новой ложе, открывшейся… в Кишиневе, в Бессарабии под названием «Овидий», и назначила ей номер 25» (Трубецкой Б.А. «Пушкин в Молдавии». Кишинев, «Литература артистикэ», 1990 / Кульман Н. «К истории масонства в России. Кишиневская ложа». Журнал Министерства народного просвещения, 1907. С.348). К тому же времени относится адресованное П. С. Пущину стихотворение Пушкина, где звучит масонская риторика и используется масонская символика:

Но опять-таки дистанция в пять лет между этими событиями и временем написания «Пророка» не делает и эти доказательства масонской идеологии стихотворения прямыми. Хотя процесс над декабристами и Глинкой в том числе вполне мог и послужить причиной возвращения Пушкина к событиям и идеям его «кишиневского» периода. Не случайно в упомянутом письме Жуковскому начала того же 1826 г. эта тема вновь всплывает, что говорит о том, что поэт думал об этом в то время. Однако сам Пушкин в этом письме говорит о своем масонстве в прошедшем времени, и у нас нет оснований его словам не доверять.

Между тем другой исследователь творчества поэта К. Кедров в своей статье «Под градусом Пушкина» (Известия. 05.06. 2008) утверждает, что в «Пророке» «описаны все стадии масонского посвящения в кишиневской ложе «Овидий»». «Известен эпизод, когда жители Кишинева бросились спасать местного архимандрита. Они увидели его с повязкой на глазах, ведомого в подвал. Повязка на глазах – деталь обряда, символ духовной слепоты. Таким же знаком было символическое рассечение груди, когда к ней приставляли циркуль, по которому ударял молотком мастер». Хотя в этой небольшой газетной публикации автором не делается ссылок на используемые материалы, которые подвигли его к сделанному им заключению, ограниченное количество таких сведений из числа общедоступных с большой долей вероятности позволяет говорить о том, что основным источником исторических фактов ему послужило исследование «Русское масонство» Т. Соколовской. «Акт посвящения в первосвященники невидимого капитула у масонов заканчивался вручением новопосвященному хлеба и вина со словами: “Сие есть пища и питание священного ордена, мир да будет с тобою!” В обряде посвящения в первосвященники, которых по правилам могло быть всего семь на земле, совершалось помазание елеем на челе и руках со словами: “Помазую тебя елеем премудрости и святости во имя Отца и Сына, и Святого Духа, аминь”. При крестообразном возложении рук на голову кандидата говорилось: “Дух Святый да снидет на тя и да пребудет над тобою, да восприимиши духа разума, духа совета, духа ведения, духа крепости, духа благочестия и духа страха Господня; гряди с миром”. Далее делался горящим углем, взятым из кадильницы, троекратный крест над языком с возгласом: “Мы касаемся языка твоего огнем Святого Духа и прилагаем к оному печать скромности во имя Отца, Сына и Святого Духа”. Посвящение в первосвященники должно было производиться в церкви или часовне (греческой или латинской)» (Соколовская Т. Русское масонство и его значение в истории общественного движения (XVIII и первая четверть XIX столетия) / Башилов Б. История русского масонства. М., «Энциклопедия русской цивилизации», 2003. С.40).

Несмотря на то, что в данном историческом документе содержится, на первый взгляд, прямое подтверждение сделанного К. Кедровым вывода об «описании» в стихотворении Пушкина «всех стадий масонского посвящения», на самом деле, данное свидетельство, напротив, скорее опровергает это заключение. Потому что, как мы видим из документа, процедура данного «посвящения» совершалась в случае посвящения в масонские «первосвященники», то есть очень высокий «градус» этой оккультной иерархии («которых по правилам могло быть всего семь на земле»), чего никак не могло быть в отношении неофита, каковым был Пушкин в тот момент. То есть о таких деталях тайного масонского «обряда» поэт вряд ли мог даже знать. Поэтому более вероятным объяснением такого совпадения действий, описанных в стихотворении Пушкина и совершаемых в процессе масонского посвящения в «первосвященники», будет независимое друг от друга использование ими одного источника, а именно, все того же фрагмента Книги пророка Исайи (Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен (Ис. 6:6-7)). Этим же объясняются и имеющееся здесь разночтение (в реальном посвящении «делался горящим углем, взятым из кадильницы, троекратный крест над языком», тогда как в стихотворении «угль» вкладывается в грудь вместо сердца).

«Масоны – дети эпохи просвещения – слишком верили в силу разума. Эта вера не оставляла Пушкина никогда» (Кедров К. Под градусом Пушкина). Только для этого было вовсе не обязательно «оставаться масоном до конца своих дней». В «силу человеческого разума» как «солнца жизни» в то время верили представители всех направлений нового гностицизма как религиозного гуманизма, за исключения тех из них, кто отдавал предпочтение человеческому «сердцу» как истинному средству того же «просвещения» как самоспасения. То есть, речь идет о том, что Пушкин был носителем самого духа нового гностицизма (носителями которого тогда были все «просвещенные» на светский манер представители образованного общества), который, собственно, и привел его в Кишиневе в масонскую ложу. Формально порвав с этой конкретной деструктивной сектой, поэт остался носителем духа нового гностицизма, сродного по основному своему содержанию с масонской идеологией. Поэтому наиболее достоверным (выражающим суть описываемого явления) следует признать другое утверждение К. Кедрова: «когда речь идет о масонстве Пушкина <…> следует понимать, что это чисто эстетическая причастность к новой символике» (там же). А если эстетическая, то, значит, и идеологическая причастность.
Сам культ свободы, исповедуемый новым гностицизмом (и вступавший в противоречие с принципом строгой субординации масонской организации), не мог позволить «избраннику небес» долго находиться в данной (равно как и любой другой) структуре. Как сказал другой неогностик, «никогда не вступил бы в клуб, который согласился бы терпеть меня своим членом». То есть оставаться в положении старшего ученика в масонской ложе для самосознания Пушкина было столь же неприемлемым, как быть камер-пажом при дворе Николая I (в то время как чувствуешь себя сущим «царем духа», обладателем «черного пояса» по «силе воли» и т.д.). Поэтому «масонство» Пушкина было больше заочным по принципу «сочувствия» основным идеям масонства, что, опять же, можно сказать обо всех представителях «золотого века» русской культуры, включая тех, которые даже были негативно настроены в отношении масонства. Последнее было продиктовано лишь тем, что они являлись представителями тех направлений неогностицизма, которые сами претендовали на доминирующее положение в области массовой идеологии, то есть почитали самих себя (а не каких-то «тайных братьев» из английских, французских, немецких и т.д. «великих лож») наиболее близко стоящих к «Абсолюту» по степени «просвещения».

Иными словами, каббала, масонство, «просвещение» энциклопедистов, «философия всеединства» Шеллинга, романтизм Шлегеля, «абсолютный идеализм» Гегеля, антропотеизм Фейербаха, славянофильство Хомякова, почвенничество Достоевского, «софиология» Соловьева, толстовство и т.д. – все это было сообщающимися сосудами (в плане общего набора неогностических идей) и противоборствующими партиями одновременно, конкурирующими лагерями в борьбе за одну и ту же власть над умами. Это внутренне противоречие как самоотрицание заложено в сам демонический дух этого явления, тотально ложного, нигилистического и деструктивного, в том числе – в отношении самого себя. Поэтому одинаково верными являются положения, что Пушкин к 1825 году был уже критически настроен в отношении революционных идей масонов, и что «Жуковский в ответ на просьбы Пушкина выцарапать его из ссылки пишет, что все декабристы назвали его поэзию одной из главных причин своего желания выйти на Сенатскую площадь» (Кедров К. Изгнание в свободу. 24.08.2009). Потому что этот критицизм был продиктован не обращением поэта к Православию (то есть истинному покаянию как изменению ума, что возможно только действием Божественной благодати посредством участия в Таинствах Церкви), но все той же внутренней борьбой конкурирующих направлений нового гностицизма. В этом смысле символичной была сама передача Н. С. Алексеевым Пушкину в 1822 году (когда закрылась кишеневская ложа «Овидий») трех пустых тетрадей с масонской символикой на обложках (предназначаемых для бухгалтерских записей ложи), которые стали рабочими тетрадями поэта. Конечно, это можно истолковать и, наоборот, как «экспроприацию ценностей» масонства для использования их в благих целях (как для первых христианских храмов порой использовались переоборудованные языческие капища). Но в данном случае имела место скорее именно преемственность, почему и титульная символика как бы продолжала работать, указывать на гностическое содержание тетрадей.

Поэтому более существенным в приводимых Соколовской исторических сведениях (всегда скудных в случае масонства по причине сугубой закрытости организации) является то, что здесь мы воочию можем наблюдать ту технологию подмены Христианства, которую осуществляет религия нового гностицизма в целом, и оценить масштаб этого беззакония, который носит здесь тотальный характер.

Всемирная масонская «церковь» должна занять само место Вселенской Церкви. Гностическое «богослужение» должно совершаться по шаблону канонического богослужения, но – с гностическим наполнением каждого «священнодействия». В масонском «храме» и масонской «кельи» должна звучать масонская «молитва» и осуществляться масонское «богообщение». В гностическом монастыре должны медитировать на «икону» «Абсолюта» гностические «монахи». И, в частности, на пути к осуществлению всего этого гностическим «глаголом» должен «жечь сердца людей» гностический «пророк». «Масоны совершали еще обряд воспоминания о погибшем брате, так называемые траурные ложи. В сороковой день по смерти достойного брата братья собирались в ложи, чтобы почтить его память и воздать ему должное. В траурной ложе произносились ритуальные слова, воспевались гимны, разжигался спирт, и гроб осыпался цветами, а вития говорил слово, где раскрывалась перед братьями вся жизнь покойного брата и совершалась оценка исполненного им на земле труда». «Есть намеки и на желание русских братьев по примеру западноевропейских масонов ввести масонское крещение детей. Ответственность за такого ребенка всецело падала на братство, которое принимало на себя попечение об удовлетворении его духовных и материальных нужд, о его воспитании и образовании. Такой ребенок, получивший в патронат весь орден, почитался как принятым в масонство и при достижении им известного числа лет все его принятие ограничивалось принесением обета верности братству: обычные испытания отсутствовали». То есть, не только христианская символика, но, как мы видим, сами таинства могут похищаться и похищаются адептами новой лжерелигии. Само апостольство и священство присваивается себе неогностиками. Тем более это должно быть свойственно их идеологии в отношении положения ветхозаветного пророка.

«Масонское сообщество было внеисповедным, а потому и члены его не могли, конечно, быть добрыми сынами какой-либо церкви с ее раз установленными ритуалами и точно указанной догматикой». «Поставляя идеалом для себя деятельных христиан масоны отказывали в уважении священнослужителям — “по имени лишь таковым” и не считали грехом исполнение христианских таинств любви из своей среды братом; если из числа братьев и был священник, ему в этом случае отдавалось предпочтение. В ритуале торжества Иоаннова дня сказано: “все братья всех степеней собираются во всех украшениях их степеней и в запонах (фартуках) в такую церковь, где и священник есть масон”» (Соколовская Т. Русское масонство и его значение в истории общественного движения (XVIII и первая четверть XIX столетия). Цит. изд. С.39-40). Именно таким «внеисповедным» («всечеловеческим» – в терминологии Достоевского, или «экуменическим» – в терминах новейшего гностицизма) и является пушкинский «пророк». Под таким провозглашенным Достоевским гностическим девизом «Церковь в параличе» и прошла религиозная революция русского декаданса и обновлеченства. Каноническая «церковь в параличе», духовенство «по имени лишь таково», не выполняя своего назначения. Поэтому за дело берутся гностические «самосвяты», истинные просветители и спасители человечества. Да, Пушкин формально отошел от масонства, а Достоевский и Хомяков никогда масонами не были. Но при этом они были и оставались носителями самого духа нового гностицизма, осуществлявшего подмену христианских понятий их ложными, гностическими подобиями. И в храме Божием сядет он, как Бог (2 Фес. 2:4). То есть, гностицизм – это как раковая опухоль в организме земной Церкви, где «мертвые» клетки мимикрируют под «живые» и вытесняют их. Или это как ложные грибы, которые собирает грибник-дилетант и потом травится ими. Или как поддельный сайт, созданный для обмана ни о чем не дозревающего юзера, проходящего по знакомой ссылке, но попадающего совсем в другое место с теми же самыми декорациями… Так и здесь, ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: “я Христос”, и многих прельстят (Мф. 24:5). По этому принципу и действуют лжепророки нового гностицизма.

Поэтому нельзя согласиться с теми исследователями, которые говорят о полном преодолении Пушкиным увлечения масонством в молодости и «духовной победе» над ним в последующем. Потому что сама риторика, которая при этом используется, остается вполне гностической по своей идеологии. «…Пушкин одержал духовную победу над циклом масонских идей, во власти которых он одно время был. <…> Пушкин — самый русский человек своего времени. Он раньше всех, первый изжил трагические духовные последствия Петровской революции и восстановил гармонический духовный облик русского человека. Среди декабристов были, конечно, отдельные выдающиеся и высококультурные люди, но декабристы не были отнюдь лучшими и самыми культурными людьми эпохи. Оставшиеся на свободе и не бывшие никогда декабристами Пушкин, Лермонтов, Крылов, Хомяков, Киреевский и многие другие выдающиеся представители Николаевской эпохи, Золотого века русской литературы были умнее, даровитее и образованнее самых умных и образованных декабристов» (Башилов Б. История русского масонства. Цит. изд. С.316-317) Получается, один сверхчеловек победил других в титаническом дерби. Те (масоны) были просто культурными людьми своего времени, а этот – «высококультурный» человек, «обогнавший свое время». Те были умными, а этот еще «умнее». У них был гнозис («образование», «просвещенность»), а него – супергнозис (он был «образованнее») как та же масонская степень более высокого «градуса». Гностический «пророк» осознал свои былые ошибки и богатырским усилием воли обратно пересоздал себя в «русского человека»: вырвал из себя все то «огненное» и «змеиное», что в него «вложил» масон в костюме «серафима»… Но в Христианстве так не бывает. Это все та же идеология самоспасения, что только лишний раз подтверждает, что ничего собственно христианского в пушкинском «Пророке» нет. Убедительно говорит об этом иер. Георгий Селин в своей книге «Загадка 2037 г.» (М.: НИЦ «Академика», 2016): «образы стихотворения “Пророк”, связанные с вырванным языком и вставленным углем, взяты из духовного мира, несогласного с духовным миром Священного Писания. И даже более, эти образы продиктованы нехристианским духом, ибо, если какой-либо дух не согласуется с Писанием и Преданием Церкви, то он чужд православию».

Помимо прочего, выражается этот чуждый Православию дух нового гностицизма в том, что в его носителях (независимо от принадлежности к направлению) мы всегда можем наблюдать характерный антиклерикализм (более или менее выраженный) и еще более характерный снобизм «истинно-духовного человека» (эксклюзивного «пророка») в отношении «попа-толоконного лба» (то есть темного и неумного человека) и безошибочно идентифицировать их по этому признаку. «Проповеди Георгия просты, и даже несколько грубы, как поучения старцев первоначальных; но их искренность увлекательна [виден дух мыслящий]» (Пушкин А.С. Собрание сочинений Георгия Кониского, архиепископа Белорусского (1836). Полн. собр. соч. М., 1977-79. Т.12. С.225). Получается, поучения мужей апостольских («старцев первоначальных») «несколько грубы», но наличие «мыслящего духа» дает надежду, что с течением времени эта «первоначальная грубость мысли» святителей разовьется, достигнув уровня рецензента («поэт живущий на высотах создания яснее видит <…> что скрывается от взоров волнуемой толпы <…> гений, какое направление ни изберет, остается всегда гений» (Пушкин А.С. Наброски предисловия к «Борису Годунову» (1830). Полн. собр. соч. М., 1937-49. Т.11. С.141-142). Потому что если «просвещение духовенства, ему подвластного, было главною заботою» даже «грубовато мыслящего» архиепископа, то тем более это «просвещение духовенства подвластно» «гению, живущему на высотах создания» (и это, заметим, уже самый поздний Пушкин, больше уже никакая духовная эволюция не была возможна).

«Поп толоконный лоб» (рисунок А. Пушкина, 1830)

Другими словами, здесь у Пушкина мы слышим то характерное для нового гностицизма настроение самозваного религиозного просветительства, которое у Достоевского очень верно подметил К. Леонтьев: «Я думаю, если бы Достоевский прожил дольше <…> он еще гораздо ближе подошел бы к Церкви и даже к монашеству, которое он любил и уважал, хотя, видимо, очень мало знал и больше все хотел учить монахов, чем сам учиться у них» (Леонтьев К. О всемирной любви). Это наблюдение подтверждают и другие очевидцы: «Федор Михайлович Достоевский, например, вместо того чтобы послушно и с должным смирением внимать поучительным речам старца-схимника, сам говорил больше, чем он, волновался, горячо возражал ему, развивал и разъяснял значение произносимых им слов и, незаметно для самого себя, из человека, желающего внимать поучительным речам, обращался в учителя. По рассказам Владимира Соловьева (он был в Оптиной Пустыни вместе с Достоевским), таковым был Федор Михайлович в сношениях не только с монахом-схимником, но и со всеми другими обитателями Пустыни, старыми и молодыми, будучи, как передавал Соловьев, в то время в весьма возбужденном состоянии, что обыкновенно проявлялось в нем каждый раз при приближении припадка падучей болезни» (Стахеев Д.И. Группы и портреты / Ф.М. Достоевский в забытых и неизвестных воспоминаниях современников. СПб., 1993. С. 246), то есть при приближении как раз того самого «серафима», у которого «жало мудрыя змея». Именно поэтому стремление учить Христианству других, мало его зная самому, и является одним из отличительных свойств «нового религиозного сознания», ибо человек, которого посетили такие «инопланетяне», лишается способности адекватно воспринимать реальность.

Таким образом, «масонство» Пушкина носило общий характер разделения ценностей неогностической идеологии титанического гуманизма, характерного для эпох Просвещения и романтизма как периода религиозной революции, отступления образованных слоев общества от Христианства и замены всех его атрибутов и инструментов квази- и антихристианскими подобиями нарождающейся религии «сверхчеловека». Пушкин «сочувствовал» масонству примерно так же, как Б. Гребенщиков сейчас «сочувствует» оккультной идеологии нью-эйдж. Более того, сама «великая русская литература» в этом плане была не чем иным, как формой нового гностицизма (как поэзия того же Гребенщикова и прочих нынешних властителей дум). Поэтому она стала тем источником «духовной жизни», что заменила миллионам людей следующих поколений церковную жизнь. Люди заучивали наизусть всего «Онегина», как прежде – Псалтирь и Евангелие; поклонялись изящной словесности и беллетристике как откровению «Абсолюта»; отдавали значительную часть времени своей жизни (большую, чем «десятина») на чтение и изучение произведений художественной литературы; выстраивали всю свою жизнь по нравственному и эстетическому образцу этих произведений; при этом никакое количество времени не выделяя для Церкви, то есть для истинного самопознания, богопознания и богопочитания. И так происходило именно потому, что все это они мнимо находили в ложном гнозисе «великой литературы», все это им заменял «культурный продукт», потому что сами его создатели имели такое расположение духа и мнение о себе.

Александр Буздалов
Сайт «Ветрово»
15 сентября 2019