Мария Егоровна Мелези была замужем за итальянцем Мелези Иваном Антоновичем. Он был глубоко верующим и добрейшей души человеком. А Мария Егоровна была простая и бесхитростная; некрасивая, с грубоватым, покрытым прыщами и обезображенным оспой лицом. Она была глубоко привязана к своему мужу. И когда он неожиданно умер, она совершенно растерялась. «Ивана Антоновича нет! – твердила она всем. – Ивана Антоновича нет! Что же мне делать?»
Сильно затосковала она. Родственники, желая утешить ее, предложили (перейти) к ним на житье. Она послушалась. Продавши свой домик, Марья Егоровна перевезла к ним имущество, а потом и отдала им его; понемногу перешли к ним и деньги. Постоянными слезами и вздохами: «Ах, Иван Антонович! Ах, Иван Антонович!» – она утомляла и раздражала своих родственников, и они стали ею тяготиться, потом начали упрекать ее, грубо обращаться, оскорблять. Из комнаты перевели ее на кухню, а затем – в маленький холодный коридорчик. Но и там она мешала им; хотя она переносила все это безропотно.
Однажды она услышала о Прасковье Фоминичне[1] и как-то пришла к ней. Очень ей понравилось у нее: тишина, никто не ругает, тепло. И скоро она, с согласия Прасковьи Фоминичны, перешла к ней жить совсем, как бы на положение домработницы, или точнее, приживалки.
Однажды П. Ф. сказала ей:
– Марья Егоровна! Сходи-ка ты в Инкерманский монастырь!
– Что вы, что вы, Прасковья Фоминична! Да я никогда там не была и дороги-то не знаю.
– А ты иди по рельсам, все по рельсам, и спрашивай, где Инкерманский монастырь? Тебе и укажут. Дойдешь до мостика, перейди его и иди по дороге.
– Да как же так, Прасковья Фоминична? Я боюсь.
– Иди, иди, не бойся.
Нечего делать, надо идти, раз П. Ф. велит. Пошла. Прошла неделя, другая. На третьей неделе вернулась М. Е., да такая веселая:
– Ах, как хорошо там! Все – такие добрые, хорошие. Так меня кормили, так кормили! Марья Егоровна да Марья Егоровна! Все мне так рады. Один батюшка, старенький такой, даже в ноги мне поклонился: благодарил! А я им подштанники, носки, рубашки починяла. Так уж рады мне были они! Так кормили – и хлебом, и борщом. Поживи у нас да поживи! Так хорошо, так хорошо!
Прошло несколько времени. П. Ф. опять говорит:
– Марья Егоровна! Сходи-ка ты в Херсонес. Там поговеешь, поживешь.
– Что вы, что вы, Прасковья Фоминична! Я никогда там не бывала и дороги не знаю.
– Спросишь, тебе люди и укажут.
– Да я боюсь.
– Иди, не бойся.
Пошла. Вернулась недели через три веселая:
– Ах, хорошо! Как мне были рады! Один батюшка говорит: «Поживи», другой: «Роживи». Да кормят все меня. А я ем да ем. Одному – подштанники, другому рубаху починила, другому носки заштопала. Поговела у них. Так хорошо! Так хорошо!
Спустя некоторое время П. Ф. отправила ее в Георгиевский монастырь, затем – в Бахчисарай, в Козьмодемьяновский монастырь и, наконец, пешком же, в Киев…
Прошло много времени. В пасхальную ночь вошла высокая монахиня с палкой в руке и с огромным мешком на спине, а к поясу был привязан чайник. И вся она – высокая, как гора. Е. С., прислуживавшая Прасковье Фоминичне, взглянув на нее, вскрикнула:
– Марья Егоровна! Христос Воскресе! Откуда вы?
Лицо М. Е., прежде грубое и некрасивое, теперь было просветленное, очень приятное, бледное, худощавое.
– Воистину Воскресе! – ласково ответила М. Е. – Воистину Воскресе, голубка, милая!
– Марья Егоровна! Из церкви, пожалуйста, пойдемте ко мне!
– Нет, голубка. Я пойду сначала к своей наставнице, которая указала мне путь спасения.
И слезы потоками полились из глаз Марьи Егоровны. Е. С. обомлела: Марья Егоровна, прежняя тупица, простодушная, ничего не соображавшая, теперь говорила такие слова и с таким чувством… Совсем другое создание! В Киеве она познакомилась со старцами духовной жизни. Они открыли ей глаза на ее наставницу, Прасковью Фоминичну, и одобрили путь странничества. Там же она приняла монашество и, по благословению старцев, исходила всю Россию – до Москвы, поклоняясь святым местам.
Прошло еще несколько лет. Прасковьи Фоминичны уже не было в живых. Е. С., келейница ее, с некоторыми другими благочестивыми женщинами поехала на Новый Афон. Оттуда, по совету братии, проехали на лошадях в Сухум, в Драндский мужской монастырь. Монах, обслуживающий в гостинице приезжих, узнав, что они из Севастополя, сказал им:
– А у нас есть здесь ваша землячка, по фамилии – Мелези, а по прозвищу – пустынница Мария. Живет она далеко в горах, в пещере; приняла схиму. При ней есть и келейница, которая вычитывает ей правило.
– А нельзя ли к ней пройти? – спросила Е. С.
– Не-ет: река сильно разлилась от дождей, не пройдете. Может, она сама придет? – ответил монах.
– А как же она может прийти, если река разлилась?
– Пустынница Мария ходит по воде, как посуху!
Так простую, неграмотную женщину Господь, за глубокую ее веру и простоту, за смирение и послушание, наградил чудесными дарами – подобно Марии Египетской.
Когда же Марию Егоровну спрашивали, зачем она носит на спине тяжелый мешок с камнями, она отвечала:
– Так легче ходить…
На этом кончаются записки, дошедшие до меня. Неизвестно, удалось ли странницам видеть Марию Егоровну в этот раз или позже. И каков ее конец – тоже не написано. Может быть, она тогда еще была жива и прожила еще несколько лет…
Но ясно одно, что это было незадолго до революции, когда всех монахов, монахинь и пустынников воинской силой выгнали с Кавказских гор… Были слухи, что их посадили на пароход… Конец неизвестен..
Из Драндского монастыря прибыл ко мне, в Симферополь, назначенный инспектором семинарии монах, архимандрит Иоанн (Раев, потом умерший от туберкулеза в Полтаве). Это было в 1912–1917 годах. Тогда, следовательно, Драндский монастырь еще был цел. Вероятно, около 1910–1911 годов была еще жива и пустынница Мария.
Теперь Ново-Афонский монастырь превращен в курортный городок.. Одна моя знакомая, во время отпуска со службы, ежегодно ездила туда и писала мне свои впечатления…
Митрополит Вениамин (Федченков)
Из книги «Божьи люди» (глава «Крымские подвижники»)
М.: Правило веры, 2016
[1] Её звали в миру Прасковья Фоминична Шкотова.
Рано овдовела она: 22-х лет. Муж ее был ранен на войне и умер. После смерти его она раздала все и ушла пешком в Почаевскую Лавру. Там она была тайно пострижена в иночество с именем Серафимы и воротилась в С., где у нее оставались два брата. Вскоре они уехали на А. и там тоже приняли иночество.
Оставшись одна, Прасковья Фоминична начала вести строго подвижническую жизнь: ночью простаивала на коленях на камне во дворе, вкушала мало, все прочее время проводила в непрестанной молитве. Свое схимонашество несла тайно, но носила длинную монашескую мантию и по улицам, за что над ней насмехались и считали ее ненормальной. Но другие видели в ней юродствующую подвижницу. Одна благочестивая женщина, Е. С., стала заходить к ней и прислуживать. А других пускала она к себе по строгому выбору.
Скоро она стала предсказывать. Между прочим, говорила, что в С. будет великое разрушение и прольется много крови.
Однажды пришел к ней шедший на войну человек. И вдруг мать Серафима закричала на него:
– Вон отсюда! Прогоните пса! Кто это впустил пса? Кровосмеситель! Пшел, пес, отсюда!
Действительно, он жил незаконно с двоюродной сестрой.
Пораженный, он упал перед ней на колени, прося прощения и благословения на войну…
Вдруг она произнесла: «Дзинь, – и схватилась за свое ухо. – Ишь ты! Обожгло ухо!», а через несколько минут схватила себя за ногу и сказала: «Обожгло кожу немного!»
Он покаялся и получил благословение. Во время сражения одна пуля пролетела мимо уха, оцарапав его; другая пробила шинель и задела кожу ноги.
Были и другие случаи прозорливости.
Умерла мать Серафима в 189... году. Местные люди благоговейно чтили ее память.
Митрополит Вениамин (Федченков) ↩
Спасибо большое за хороший рассказ! Удивительное благочестие, святое житие, благословенный путь. Бывает так сложно найти свой путь, но Господь ведёт и всегда знает, что для человека благо.