Георгий Росов. Диффузия мiра

Рисунок автора

У каждого верующего человека есть, наверное, свой храм. «Свой» не в том смысле, что ты его построил или спроектировал, а в простом понимании отношения сердца к милому тебе месту.

— Ты сегодня в какой храм?

— В свой.

Вот так запросто — в свой. Там все тебе знакомо: клёпка, выступающая на ручке тяжелой двери, выщербины на ступенях, иконы в известном порядке. Лёгким кивком и улыбкой приветствуешь свечницу Антонину, обязательно повернешь к иконе, такой родной и домашней, от того ли, что она деревенского письма, или от того, что на ней изображен «твой» святой. Ну а как обойтись без приветствий «своих» прихожан? Пока со всеми переобнимаешься, перецелуешься, перепоздравляешься, уж и «часы» вовсю пойдут. Ах, такой родной свой храм.

Несколько лет назад мы всем семейством перебрались в другой район, и «свой» храм постепенно переехал в дальний уголок сердца. Добираться стало далеко, неудобно, да и некогда, а разве бывает у горожанина «есть когда»?! И вот это самое «есть когда» случилось, и на вопрос жены: «Ты завтра в какой храм?» я торжественно ответил: «В свой». Вечером мои укатили на дачу, спать я улёгся пораньше, оставив правило на утро, и, предвкушая завтрашнюю встречу, уснул.

Здесь, по логике вещей, я должен бы описать, как мне приснились ангелы, или служба в храме, или еще что-нибудь высокодуховное. Но нет. Как в насмешку, приснилась школа, урок не то физики, не то химии. И стою я посреди класса и мычу что-то невразумительное про какую-то диффузию. Сроду об этом не думал, а тут на тебе — сон про химические процессы. Учительница грозно вопрошала, повышая тон, как это обычно делают чтецы на Апостоле, а я мялся, заикался и растворялся в пространстве.

— Итак, что такое диффузия?! — перешла в третью октаву физичка.

— Это… это, — мямлил я, — когда, если, ну, в общем, прижать кусок свинца к золоту, стиснуть их и подождать пару лет, то свинец маленько перейдет в золото, а золото чуть-чуть станет свинцом.

Проснулся по будильнику, в голове вертелась школьная диффузия, которую удалось изгнать лишь на словах Не отвержи мене от лица Твоего, и Духа Твоего Святаго не отыми от мене. Дабы устранился от страстей, и… Как всегда, опаздывал. Взял такси. В храм чуть ли не вбегаю. На ходу молниеносно крещусь. Шестой час закончился. Исповедь. Готовился, но не пошел. Готовился, да не готов. Стал у знакомой иконы. Перекрестился и…

Грянул хор! Задребезжало, оглушило и окатило тревогой. Пели чисто, точно, профессионально, громко. Колонки работали исправно, микрофоны не фонили, и усилители наполняли мощью все пространство храма. Пели Господи, помилуй, и казалось, такому напору отказать невозможно. Лавина прекрасной музыки наполнила всё, поражая сложностью гармонических ходов, перекличкой голосов, красками народных мотивов. Баритона дьяконов атаковали со всех сторон, призывали и с колонн храма, и со стен, и так же велегласно приказывали «паки и паки», громыхая где-то за спиной в притворе. Все было идеально, безошибочно, как по линейке: и хор, и дьяконы, и алтарники, празднично вышагивающие дружными рядами, золотые, красивые, гармонично сочетающиеся с блеском иконостаса. Все было основательно, сильно, и любой, глядя на это великолепие, сказал бы: «Во так да»! «Во так да! Даже лжицу протирают тряпочкой со спиртом! Грамотно»!

Хор убедительно запел Тело Христово и растворился в растерянных голосах прихожан, подающих признаки участия.

После Отче наш я пошел к знакомой иконе. К моей радости, она была на том же самом месте, что и несколько лет назад. Всадник все так же неловко скакал на коне, по-детски нарисованном, белой и серой краской. Умилял примитивный пейзаж с непропорциональными человечками на башне. Цвета тускловатые, словно у художника недоставало нужных красок, и для контраста он обвел всех героев иконы проволочной линией. Всадник — ни могучего торса, ни золотой брони, а змея победил.

— Здравствуй, дорогой Георгий, — сказал я неслышно, широко перекрестился и поцеловал икону.

Глядя на эту икону, я мысленно перенесся в деревню, в которой гостил недавно две недели. Деревня как деревня. Она из многих деревень центральной России — двадцать три дома, четыре храма и часовня. Храмы восстанавливают, как могут, помогают местные, что-то делают наёмники, в чем-то помогают благочестивые спонсоры из столицы. Так и оживают закрытые и разрушенные в тридцатые годы храмы. Посреди деревни большущий, уже побеленный, храм святителя Николая Чудотворца. Такой впору большому городу. Убранство скромное: тут и подсвечник XVIII века, и рукоделия бывших сидельцев — аналои, лавочки для бабушек. Иконостас хоть и фанерный, но аккуратно сделан. Каменный пол устлан коврами и ковриками, почерневшие старинные иконы, увешанные кольцами и крестиками, соседствуют с бумажными. Хор — бабушки и тракторист Сергей. Службу знают, хоть иногда и всплывает девятый глас. Прихожане поют Верую, так же дружно и радостно Отче наш. Исповедь длится почти два часа. Все в праздничном. Никто не уходит, только Сергей успевает сгонять домой и разгрузить тачку песка. Песок для ремонта храма привезли к двенадцати из города.

Пока я мыслями улетал за тысячу километров от Петербурга, служба закончилась. Я пошел домой. Машинально перекрестившись, зашагал по брусчатке. В спину брякнули электронно-механические колокола, долетели до мостовой и смешались с шумом моторов, шуршанием шин и дребезгом улицы. В голове почему-то гремел марш «Erika» и ползало слово «диффузия».

Георгий Росов
27 июля 2020
Сайт «Ветрово»