Людмила Ильюнина. Ярославщина. Кре́стцы

Продолжение очерка «Россия»

В 1995 году наш русский поэт-печальник Николай Алексеевич Мельников написал стихотворение о деревне:

Направляясь в Пошехонский край, в нашу родовую деревню Кре́стцы, я вспоминала это любимое с юности стихотворение и думала: «Сейчас, в 2022 году, нет в деревне уже ни горшков на частоколе (потому что нет коров), нет телогреек и кирзовых сапог, нет гармонистов, нет баб на лавочках, нет детей». Образ деревни, в которой я не была четверть века, рисовался мне в самых мрачных тонах. Наверное, если бы мы приехали в деревню не летом, а в другое время года, мои опасения подтвердились бы. Зимой в деревне Крестцы, насчитывающей около двухсот домов, жилыми остаются только три, а летом все-таки приезжает много дачников, и большинство домов не пустует. В основном их заселяют потомки жителей Крестцов. И наш дом почти на окраине деревни, когда мы приехали в гости, тоже был полон народа — к тяжело больной моей тетушке Лёле приехали три ее сына с женами, внуки и даже правнуки. Все они уже не живут в родительском доме, но обосновались неподалеку и деревню свою не забывают.

Меня особенно потрясло то, что в доме за четверть века, пока я тут не была, почти ничего не изменилось, и в целом уже более пятидесяти лет все остается неизменным — кухня с русской печкой, большая и светлая горница, спальня за занавеской, веранда, чулан, банька во дворе, огородик в палисаднике. Все просто, красиво, чисто. Мы в городе постоянно стремимся к каким-то переменам, постоянно обновляем свое жилье и обстановку, а здесь все прочно и основательно, как будто время застыло, — и ты вернулась в детство и юность.

Хотя потом я осмотрелась и, конечно, стала замечать перемены — во-первых, нет уже большого хозяйства, нет скотины. А главное — нет соседей в ближайших домах. Потом мы пошли прогуляться по деревне и увидели, что многие дома скрыты за зарослями трав высотою в человеческий рост, и среди трав ярко синеют садовые колокольчики. Слава Богу, дом моей бабушки, где прошло самое раннее детство, оказался не заброшенным, его давно уже купили горожане под дачу и, со свойственным многим дачникам рвением, разбили вокруг дома сад и огород с теплицами. Правда, старый необшитый дом, потемневший от времени, с резными наличниками на окнах, странно выглядит со вставленными стеклопакетами. Но, заметила — так в деревне во всех домах, где живут или на лето приезжают люди.

Пока шли по улице, навстречу нам никто не попадался. Да и дорожка, которая вилась прежде вдоль всей деревенской улицы рядом с домами, заросла напрочь, приходится теперь идти по обочине асфальтовой дороги, вернее, трассы с напряженным движением машин. Это самое неприятное изменение в жизни деревни — раньше машин было очень мало, было тихо, теперь большегрузные фуры громыхают под окнами днем и ночью, везут из Череповца железо, да и легковых машин много. Я шла вдоль трассы и вспоминала, как мы несколько раз на день бегали по деревне, встречаясь со множеством людей, которых знали по имени и о каждом слышали какую-то занимательную историю. Как в большие праздники на улице ставили длинные столы, и все соседи собирались вместе. Грустно, очень грустно стало на сердце от того, что общинная жизнь покинула русскую землю.

Дошли мы до старого полусгнившего магазина, от которого идет дорога к «морю» — так называют тут Рыбинское водохранилище — свернули на нее, и оказалось, что прежнего прямого пути нет, он зарос кустарником, но зато по новой извилистой дороге, к нашему удивлению, двигалось много легковушек. Еще большее удивление (а лично я — потрясение) мы пережили на берегу «моря». Я привыкла к тому, что берег наш пустынный и дикий. Взрослые жители деревни никогда не купались в искусственном водохранилище, а детей было не так уж много в Крестцах даже в летние месяцы. А тут мы увидели многолюдный пляж и большой палаточный городок на берегу. Заброшенная деревня Крестцы стала курортным местом — сюда приезжают отдыхающие не только из Пошехонья и Рыбинска, но и из Череповца, Дмитрова, даже из Подмосковья.

На следующий день брат напомнил, что от нашего дома можно пройти к морю через поле и лес, что мы и сделали, и оказались на пустынном берегу. И тут я стала рассказывать сыну о том, каким мы видели это место в 1960-е, в начале 1970-х годов. Тогда со времени окончательного затопления (1947 год) огромного пространства (около пятисот гектаров) с городом Мологой, семьюстами деревнями, с монастырями, церквями, лесами, пашнями прошло не так много времени. Поэтому волны искусственного водохранилища постоянно выносили на берег бревна, коряги, иногда даже какие-то бытовые предметы; в одном месте на берегу хорошо просматривалась широкая дорога, вымощенная булыжником, уходящая под воду; на холмике недалеко от берега еще видны были фундаменты лагерных бараков, и со страхом перед ужасными событиями, которые происходили на этом месте, дети друг другу рассказывали, что под большими камнями, которые лежат вдоль дороги, похоронены заключенные. А еще взрослые говорили, что некоторые мужики в деревне — это «бывшие надзиратели» — они осели в Крестцах после того, как лагерь закрыли.

Когда мы вернулись из нашего ярославского гостевания, из разных источников я стала узнавать, что же произошло в наших родовых краях более полувека назад. Трагедия Волглага и затопления плотно населенных земель ради строительства мощной (по тем временам) гидроэлектростанции теперь исследована и описана подробно. Больше всего меня потрясли письма простых людей, опубликованные в книге уроженца Мологи краеведа Юрия Нестерова «Сказание о Ярославском граде Китеже». Эти, не спустя годы написанные воспоминания, а живые документы бередят душу — люди обращаются за помощью в разные инстанции: их лишают крова над головой, выплачивая за дома мизерные пособия, на которые в Рыбинске можно снять угол только на короткое время, им не помогают с вывозом хоть какого-то имущества, они не могут найти работу. В этих письмах отразились судьбы жителей города Мологи. Но самое страшное — судьба деревенских стариков. Директор Инвалидного дома в Рыбинске, обеспокоенная тем, что с ними будет при затоплении их домов, писала в Москву в разные инстанции, умоляя помочь — в ее интернате уже не было места, а в деревнях оставались старые люди, у которых не было родственников, и сами о себе они позаботиться были не в состоянии. Так и не известно, что с ними было потом. Источники глухо упоминают о сотнях погибших во время затопления…

Вот уж действительно РУССКИЙ КРЕСТ. Николай Мельников, когда призывал «поставить памятник деревне», наверняка, не знал, что были деревни с еще более страшной судьбой, чем та, которую он описал — не медленное угасание, а внезапное уничтожение еще крепкой и здоровой жизни.

Но, слава Богу, мы вышли из зоны забвения, теперь рассказывают о трагедии, которая скрыта под водами Рыбинского водохранилища, даже школьникам, приводя их в музеи в Рыбинске, Тутаеве, Угличе. А в нашей семье, оказывается, также появился ценный исторический документ, который проливает свет на судьбы предков. Это сохранившееся в Ярославском историческом архиве письмо одного из членов семьи Панкратьевых (фамилия мужа моей тётушки Ольги) – в котором он сетует на лишение избирательных прав всей семьи в 1930 году и последующее вслед за тем раскулачивание. Наказание это было наложено за то, что, когда в годы НЭПа была разрешена свободная торговля, Иван Панкратьев перепродавал скотину и подрабатывал как золотых дел мастер (эту профессию он получил до Первой мировой войны в Питере). Меня эти сведения поразили, потому что я знала, что отец моей мамы и тетушки Оли, также получивший профессию (портного) в Питере и бывший солдатом и даже Георгиевским кавалером во время войны, вернувшись в деревню, стал большевиком и организовывал первый колхоз, а может быть, и участвовал в раскулачивании. Вот как переплетались судьбы людей, дети которых потом становились родственниками.

Я перечитала все написанное выше, и мне очень не понравилось, что мой рассказ в основном строится на негативе. На самом деле, кроме радости от того, что память о прошлом в народе жива, есть и другие жизненные перемены, которые приносят радость. Символом этих перемен для меня стало то, что в доме, где прошло мое детство и никогда не было икон, они теперь есть. Это большие родовые иконы, перенесенные из заколоченного обезлюдевшего дома Панкратьевых. Не выбросили их, не продали — что в прежние времена было нормой – а повесили в красный угол. И потому Лёлечка моя в мир иной уходила, осененная ликом Спасителя. И также обрадовало, что без всякого сопротивления мои родные отнеслись к предложению позвать на дом священника, расспрашивали, что такое соборование и зачем оно нужно. Представить себе такое несколько десятилетий назад на улице деревни, из названия которой убрали букву «т», чтобы не было напоминания о Кресте, было невозможно. Да и ближайший храм в пору моего детства был только в Рыбинске (то есть почти за восемьдесят километров от деревни). Все три моих двоюродных брата и их жены, уроженки тех же мест, не были крещены в детстве, но все они (за исключением старшего брата, и это меня очень расстраивает) самостоятельно крестились уже взрослыми, крестили своих детей и внуков. «Это наша традиция», — говорят они. Кто-то возразит, что это слишком неглубокое, поверхностное отношение к Таинству, а я скажу: это замечательно, что традиции возвращаются, что народ не забыл о своих корнях.

Еще один радостный момент, который поразил нас с сыном — как много работают все, с кем мы повстречались в нашей поездке. Мои братья встают в пять утра и трудятся до позднего вечера. Трудятся кто где: в охране, на дальних поездках (в среде так называемых «дальнобойщиков»), по строительным заказам и электропроводке, а еще и на своих участках. Кроме того, все они любят рыбалку и охоту, в трудное время только благодаря этому выжили. Потом, пообщавшись с моими племянницами, узнала, что они так же много работают. И в общем-то не сетуют на это. Побывав у них дома, увидела, что наша провинция живет ничуть не хуже, чем наши «города-миллионники». Вернее, лучше живет, потому что при равном бытовом благоустройстве не так погружена в суету большого города. А у нас тут ходят слухи, что «в провинции уже голубей едят…» Также в провинции не возникает такого вопроса, который мне задали, когда я вернулась домой: «А как они там, патриотично настроены?» Люди просто живут на своей земле, не говорят высоких слов о любви к ней, просто работают, просто растят детей и внуков и еще способны собираться вместе всей большой семьей. И вот еще один положительный момент — прежнего повального пьянства я не заметила. Никто во время застолья не стремился к тому, чтобы прийти в состояние «море по колено». Как говорится «выпивают культурно», умеренно. Главное в застолье — это общение, радость встречи.

Когда дописывала эти строки, из Крестцов пришло известие — Лёлечка моя отошла ко Господу. Что теперь будет с ее домом, ведь жила она одна (муж скончался почти десять лет назад), что будет с деревней, в которой останется теперь на зиму всего два жилых дома?

Но Господь всё управит, Он хранит всё и Он знает, как лучше.

Помяните, пожалуйста, новопреставленную Ольгу, да помилует её Господь!

Людмила Ильюнина
Сайт «Ветрово»
3 августа 2022