Епископ Григорий (Дурич). Кладбища

В детстве я не любил кладбищ. Ни один ребёнок их не любит. И когда я проходил мимо них, меня всегда охватывала лёгкая дрожь. Самое первое кладбище в своей жизни я видел в нереальном месте моего рождения. Говорю – нереальном, потому что даже сегодня, когда привожу кого-нибудь в свои родные места, на Планиницу – кажется мне, что я гостя вывел из реальности, и он, похоже, чувствует так же. И вы, читатели этих записок, если случайно окажетесь там, то всё, что охватит ваш взгляд, покажется вам в самом деле таковым – нереальным.

Кладбище там было единственной суровой реальностью. Оно расположилось на каменной гряде, словно кто-то, выбирая для него место, хотел пощадить плодородную почву. Разные были на нём могилы, среди них и отцовская. Больше всего было белых каменных крестов. А, поскольку жили мы возле городка, богатого железной рудой, было и несколько прекрасных крестов из кованого железа. Теперь они исчезли. Нет их больше. Уже в наше время начали появляться страшные чёрные гранитные плиты – их я больше всего боялся. На том кладбище росло несколько плодовых деревьев, но никому из нас и в голову не приходило есть их плоды. Выражение «он груши с кладбища ест» в нашем селе употребляли в значении, что ребёнок безумен, не в себе. Много раз мне хотелось сходить одному на отцовскую могилу, чтобы поговорить с ним как с живым. Обо всём. Рассказать ему всё, что случилось вне стен кладбища, и поделиться с ним своими детскими муками и заботами. Так и не сходил. Было мне страшно, и было стыдно признаться в том страхе кому бы то ни было.

Когда я немного подрос и пошёл в среднюю школу, мы каждый день проходили мимо кладбища Трифковичей. Оно находилось посреди елового леса, возле ручья Трифковича, у подножия зелёного луга, который, вероятно, из-за множества растущих вокруг сосен звался Сосновым. Днём пройти мимо этого кладбища для нас трудности не представляло. Но вот ночью, когда мы, запоздав, возвращались домой… Тогда и ручей, и лес, и Сосновый луг, и Большой и Малый дол, и Гай, и Смильев холм, и Зидина нива, и Прямое поле – всё выглядело преодолимым, всё, кроме кладбища Трифковичей. Как-то мистически оно на нас воздействовало. Страшней всего была мысль, что какое-нибудь белое привидение вдруг встанет из-под своего тёмного холмика и перепугает нас до смерти.

Видел я и другие кладбища, но только издали. Долго смотрел я на них с дрожью и отвращением. Но, когда я вырос, это неприятное чувство удивительным образом переродилось в свою противоположность. Так, в студенческие годы я полюбил долгие прогулки по Новому кладбищу в Белграде. Даже наслаждался ими.

После, в войну, возвратилась та, уже было позабытая гадливость из детства – опять я начал по возможности избегать кладбищ и могил. Но уже из других соображений: ведь теперь в печальных могилах я хоронил людей молодых, чья молодость была неестественно, насильно прервана. Их могилы, наспех приготовленные, были неожиданно и беззащитно открыты, словно сама земля была ими возмущена. И всё выглядело жалостно, как те могилы: бетонные, замёрзшие, грустные. Чаще всего вспоминаю тьму, глину и слова: Земля еси и в землю отыдеши. И так длилось четыре года – от могилы до могилы, с кладбища на кладбище, с каменным сердцем и заледеневшим мозгом, в шоке, стиснув зубы. От Требинья, Оровца и Зубцев, до кладбищ Билечи и Гацко, вплоть до Борака. И всё с одной и той же мыслью – какое же страшное место кладбище, и какая же холодная квартира гроб. А потом опять всё начало светлеть, чаще всего и больше всего от встреч со старыми кладбищами, и были они чем старше, тем светлее. Чудесные кладбища, с предивными герцеговинскими крестами – каменными и твёрдыми, скромными и роскошными, в Завале и Орашье, в Пребиловцах и Мостаре. А напоследок была встреча с десятками старых-престарых, простых и красивых крестов на старом кладбище Житомислича. Кресты там словно посажены под столетними огромными соснами и стройными, под облака, кипарисами. Здесь у меня полностью пропал страх перед кладбищами и бесследно исчез тот хорошо знакомый неуют.

Сегодня я живу возле кладбища. Старого кладбища на Белушинах, в Мостаре. Первое, что я вижу каждое утро, когда просыпаюсь – долговечные серые могилы, заросшие мхом и слившиеся с окружением почти до неузнаваемости. Словно они здесь испокон веков. Всякий раз, когда вижу это зрелище, в душе моей отзываются эхом те пророческие Шантичевы строки: «…Коль жизни наши сможете отнять – могилы наши будут биться с вами!». Поэты, как обычно, смотрят дальше и глубже остальных. Благодаря старому кладбищу на Белушинах нам есть куда и к кому возвратиться после войны.

–

Существуют три могилы, три белых креста, к которым я очень редко прихожу, но всегда они стоят у меня перед глазами, никогда не уходя из моей памяти. На тех крестах высечены имена Лазаря, Анастасии и Ани. Под именами написано, что умерли они с надеждой на Воскресение и Жизнь Вечную. Я редко прихожу на могилы, но, когда бы ни возникли предо мною эти три белых креста, я словно встречаюсь с вечностью, с сознанием, что никто, никогда, ни на миг единый не умирает.

Воистину, могилы – это всё и, пожалуй, единственное, что мы имеем в этой жизни. Если хотите узнать прошлое какого бы то ни было места – идите на кладбища. На них записана история. Кладбища помнят всё – и помнят лучше, больше и дольше всех.

Центром мира, силой оси, столпом, вокруг которого вращается универсум, тоже является могила – Гроб Господень. Он находится в самом центре, самой сущности наиважнейшего города в мире, а может быть, и во всех мирах – в Иерусалиме. В Герцеговине в центре каждого кладбища есть церковь или часовня. С недавних пор у каждой братской могилы, а таких у нас много, стоит церковь с куполом – символом камня, отваленного с могилы, над которой не властен мир, а ей открыто небо, и потому она объята Жизнью. Верю, что все могилы этого мира обращены к тому Гробу в Иерусалиме, из которого засиял свет Воскресения Жизни.

В эти дни мы завершаем строительство храма, созданного по образцу того, что воздвигнут на Голгофе, на Гробе Христовом, – Храма Воскресения. Верю, что все могилы в Герцеговине, в том числе безымянные братские могилы, обращены к тому храму – к могиле герцеговинских новомучеников, которых убивали дважды, но они являлись снова, словно свет жизни. И, как в Пребиловцы сливаются все наши реки – Неретва, Требишница, Брегава, а в них – и все другие воды нашего края, так и в храм этот сливаются все наши слёзы, чаяния и радости. Основой и фундаментом этого храма стали кости пребиловацких страдальцев^[1]. Храм Воскресения в Пребиловцах – это основа нашей веры: надежда, полная радости, и любовь, исполненная смыслом.

Сайт «Ветрово»
17 августа 2022