Екатерина Васильева: «Искусство — это мой враг!»

У кобзаря Василия Жданкина, который стал известным певцом, артистом, а потом резко изменил свою жизнь и покинул большую сцену, есть такие слова об искусстве: «Человеку, играющему классическую музыку, очень сложно прийти к настоящей вере, потому что он думает, что уже несет духовность. Эта уверенность уводит от настоящего понимания Бога. Это — иллюзия, поскольку красота — еще не духовность, а только одно из ее проявлений… В сегодняшнем мире разобраться, где правда, а где нет, — очень непросто. Без Бога и молитвы этого не сделаешь, поскольку только они просветляют ум. Даже очень красивая музыка этого не сделает. Она расслабляет человека, вводит его в мир какой-то мечты, эйфории или ностальгии, но уводит от созерцания реального мира, от того, что человеку необходимо…».

С одной стороны, сейчас народ стал понемногу воцерковляться, возвращаться к вере, с другой — мы сейчас в изобилии наблюдаем появление таких лжедуховных явлений как «православные» актеры, театры, банкиры, комики, байкеры, рокеры, рэперы и прочие. Даже если такой человек стал действительно верующим, ходит в храм, начинает менять свой образ жизни, то, к сожалению, часто у него не хватает мужества признать свои прежние ошибки всенародно. Как говорили святые отцы, грешил публично, значит, публично должен и покаяться. Поэтому те крупицы покаяния, переосознания своей жизни, которые доходят до нас от известных людей, очень ценны.

Вот еще одно свидетельство — известной киноактрисы, народной артистки России Екатерины Васильевой, сын которой стал священником. Екатерина Сергеевна в одном из своих видеоинтервью очень искренне призналась, чем в действительности является театр и как «большое искусство» влияет на духовную жизнь людей. Приведем отрывок этой беседы.

— Хотел с Вами про искусство поговорить…

— Ой, горе!

— Дает ли оно человеку надежду?

— Нет! Искусство — это вообще <…> мой враг! Помню, когда мы боролись за храм священномученика Антипы, я достаточно много общалась с директором музея. В ее красивом кабинете мы говорили, и она спрашивала: «Вас интересует живопись?» — Я говорю: «Нет!» — Она говорит: «Как это?» Я говорю: «Нет! Отдайте храм!» — «А что, Вас не волнует…?» — и называла какие-то невероятные вершины искусства. А я говорила тогда абсолютно искренне: «Нет! Нет! Нет! Вы знаете, искусство так испортило мою жизнь, оно практически отняло у меня полжизни, это искусство ваше».

И я опять же категорично скажу, что одно из самых серьезных хитросплетений дьявольских — это подмена религии искусством. Оно взяло на себя смелость, хамство быть учителем, воспитателем душ. Оно взяло на себя функции Бога! И скольких людей оно погубило — по-настоящему, физически! И сколько людей выкарабкались, я не знаю, каким образом, из-под обломков этого искусства… Потому что оно невероятно привлекательное. Скажу Вам как актриса, которая довольно много отдала лет этому, что ничего интереснее театра, увлекательнее его нет. Какие там наркотики? Нет! Это просто сумасшедше интересное занятие. Когда я смотрю, что новые спектакли ставят, особенно современные, то думаю, чем они все занимаются — эти мужчины, женщины, голые, полуголые, одетые, раздетые — зачем это нужно? Кому это нужно? Это ненужно! <…>

В свое время я очень много думала над тем, что говорил праведный отец Иоанн Кронштадтский о театре <…>. Он кричал, вот как я сейчас: «Не подпускать, не трогать, не подходить православным людям, не сметь!..» Потому что даже если вам кажется, что какой-то спектакль хороший, он так хитро замаскирован, будто принесет вам что-то разумное, вечное, нужное, — это ложь, стократная ложь! И чем талантливей режиссер и эта пьеса, тем опаснее вот эта подоплека, тем она скрытнее, тем она замаскированнее. И я совершенно с этим согласна. <…>

Искусство — оно про себя, это про «Я — художник», «Я — творец». Это очень глубинный обман. Человек сам может не знать, но в искусстве заложена, специально устроена борьба с Богом. Это не со-творчество, а та же самая борьба дьявола с Богом, только на очень изысканном уровне, самом изысканном, может быть, какой только дьявол придумал. Вот что искусство. Вот почему я говорю, чем талантливей художник, режиссер, писатель, тем внимательней нужно быть человеку, который следит за спасением своей души.

Художники — больные люди, бедные они. Всё, что только возможно, они впитывают в себя, оно так легко входит в них, спорится, дает мгновенные плоды, что просто «ах»! Запутаться — в одну секунду, а выпутаться — всю жизнь. Какая это ловушка, не приведи Господь!

Мне иногда звонят и говорят: «Екатерина Сергеевна, мы бы Вам хотели предложить вести курс актерского мастерства». У меня прям аж сердце сжимается: «Что же Вы мне такое говорите! Я же всю жизнь пытаюсь выкарабкаться из этого, а Вы меня просите снова туда, еще и этих детей несчастных, которые и так не знают, как им жить. Им и близко туда нельзя!»

Ведь я думаю: Господи, помилуй, у меня отняли полжизни, не меньше. Если бы мне объяснили, что есть Бог, Кто Он есть, зачем я живу, куда я иду, когда я умру, я бы все сделала по-другому! Вы можете себе представить? Это же убийство для человека — не дать ему самого главного знания… Милость Божия, что меня Господь провел через это и оставил в живых. Не знаю, почему, пока на сегодняшний день я не оправдала ничего из того, что дал мне Господь. <…> Мне 75, и уже не смешно и страшно очень. Потому что ничего не сделано, а возможности были огромные. Остается только упование на милость Божию. Конечно, и я стараюсь, где-то не очень получается, но стараюсь.

— Кто-то из святых писал, что у Бога одно желание — миловать и миловать!..

— Так для этого нужно каяться и каяться! Господи, помилуй нас грешных… по-ми-луй!!! Больше не на что надеяться.

«Мое прошлое — ужас»

Беседа с Екатериной Васильевой 2005 года

— Екатерина Сергеевна, некоторые, говоря о вашем уходе в Церковь, ехидно замечают: «Грехи замаливает…»

— Они близки к истине. Любой человек, приходящий в Церковь, замаливает грехи. Мне только не нравится интонация, с которой говорят об этом — говорят без любви. Но я продолжаю сниматься в фильмах, играть в антрепризах и никуда, как кто-то говорит, не уходила. Я лишь вернулась к вере. Сейчас весь наш народ возвращается в свое нормальное состояние — он возвращается к православной вере, которая была, есть и будет основой смысла предназначения государства российского и русского народа. Вера — это стержень народа, его смысл, его талант, его миссия. Поэтому сегодня не быть верующим человеком все равно что раньше быть верующим. Вспомните, как уничтожали веру, Хрущев обещал «последнего попа показать по телевидению». В двадцатом веке Церковь была почти на грани уничтожения, и посмотрите — какое чудо! — все храмы переполнены.

— Для вас вера и Церковь одно и то же?

— А как же? Без Церкви невозможно спастись.

— А почему так много течений в православии?

— Вы, наверное, про секты говорите. Каноническая вера одна — православие. Когда Церковь называют консервативной, то это или от непонимания, или от ненависти. Она не изменилась со времен Христа.

— Есть такая поговорка: «Подальше от Церкви — поближе к Богу».

— Ой, нет, нет. Это не для меня. Мое — это «Кому Церковь не мать, тому Бог — не отец». Моя позиция — без Церкви спасения нет. Только в ней мы получаем благодать, и в ней свершаются семь таинств. Конечная цель наша — спасение души, и без Церкви она невозможна.

— Ваш сын Дмитрий поступил в семинарию сразу после окончания ВГИКа?

— Я даже не мечтала об этом и не думала, что он решится на такой поступок. У него были все данные для того, чтобы быть успешным в своей профессии.

— Но он, кажется, так и не снял ни одного фильма?

— Нет, он поставил дипломный спектакль, и все. На дипломном курсе ему нужно было выбирать между искусством и Церковью. Он был очень способным.

— Да и ваше имя, наверное, помогло бы.

— Я не та мама, которая стала бы помогать. Потом, я же не Михалков и не Янковский. Но я хочу сказать, что эта сфера, кино, — это определенные отношения, определенный тон, определенная эстетика поведения и жизни, определенные взаимоотношения с людьми.

— Сегодня актеров приглашают на передачи как экспертов по разным вопросам. Такое ощущение, что без них ничего не решится. Насколько оправданны эти ожидания?

— Мы везде, даже в проповедниках, мы — самые популярные люди. Раньше нас, как шутов, даже на порог дома не пускали, а теперь — вот что сатана сделал: самая богонеугодная профессия делает нас учителями нравственности. Артистов как важных людей приглашают в разные передачи, и люди слушают их, как гуру. Поэт в России больше, чем поэт. Так же и артист в России больше, чем артист. Мы стали непререкаемыми авторитетами, а жизнь у нас далеко не святая. Мы не имеем права быть лидерами, а в телепередачах решаем важные государственные проблемы. Фантастика какая-то!

— Хотя вы не совсем лестно отзываетесь о творческой среде, вы раньше, подозреваю, чувствовали себя в ней комфортно. Вспоминаете о той жизни?

— Вспоминаю. Я была во МХАТе Олега Ефремова 14 лет, в самый расцвет его театра. Во МХАТе тогда был звездный состав, и у нас были фантастические актеры — они были моими партнерами, я была их партнершей. К кино я относилась не так, как к театру. В кино мною мало чего хорошего сделано, одни эпизоды, хотя снялась в огромном количестве картин. В театре я работала полноценно, сильно и мощно. Грех жаловаться. Мне повезло, ведь я работала с лучшими режиссерами страны, мною дорожили. Кроме благодарности к ним я ничего не испытываю, но это прошлое с духовной точки зрения — ужас. У меня были крупные роли, например, Клитемнестра в постановке Питера Штайна «Ореста». Это одна из самых сложных ролей мирового женского репертуара. Чтобы ее сыграть, нужно что-то уметь. Но я согласилась на предложение Штайна не только из-за работы, еще и из-за денег. Я с 1987 года стала ходить на работу из-за денег.

— А до этого бесплатно ходили?

— По любви. По страсти. Я очень любила театр, очень любила играть в театре. Театр был моей жизнью, как и у любого актера. Тут ничего не поделаешь, такова актерская среда: если серьезно работаешь, то живешь этой работой.

— Ваши коллеги очень часто обожествляют режиссеров. Вам тоже это свойственно?

— Нет. Понимаете, театр — это перевертыш церкви. Он даже устроен как насмешка над церковью — сцена как алтарь за занавесом. В театре все с точностью до наоборот, это явление совершенно дьявольское. Каждый режиссер настаивает на том, что он мессия. Поэтому все актеры воспитываются в духе, что театр — это храм, и в нем служат. Именно служат, а не работают. Каждый режиссер как бы колдует, ставя спектакль. Ему обязательно нужны единомышленники. Почти все режиссеры помешаны на своей профессии и требуют фанатичного отношения к работе от актеров, даже если они собирают их на короткое время — на один спектакль или на съемку фильма. Эти постановочные группы — как маленькие секты. У меня никогда не было очарования режиссером, никогда никого из них не обожествляла. Господь хранил меня от этого. Я понимала, кто из них талантлив больше, а кто меньше, но чтобы обожествлять — никогда! Не было ни одного режиссера, с которым у меня не было бы выяснения отношений на эту тему, потому что они чувствуют кожей, что человеку не интересно и что у него есть другая жизнь, вне сцены. У меня всегда была еще какая-то другая жизнь. А мы, актеры, по их логике должны были умереть на сцене.

— И вы спорили со всеми режиссерами?

— По-разному. Единственный, кто не говорил со мной на эту тему, — Занусси. Он очень умный человек, и у него самого очень большой зазор между тем, что он делает, и тем, что внутри него самого. Он очень верующий человек, и в этом смысле с ним очень просто.

— Вам было легко с ним работать?

— Он великий режиссер, мастер, и он прекрасно понимает цену своей работы, поэтому требует от актеров порядка, дисциплины и отдачи. Он брал меня в свой спектакль как звезду, которая умеет работать быстро и грамотно, которой не надо долго и по сто раз объяснять, что от нее хочет режиссер. Но Занусси — это исключение. Питер Штайн один раз перед премьерой собрал всю труппу и кричал явно в мой адрес о том, что театр для него — религия. Ему патологически не хватало моей преданности. Поэтому мы с ним и разругались в кровь, когда закончился контракт. Ему недоставало моего фанатизма, моего присутствия в спектакле. Технически ему не к чему было придраться в моей работе, но он понимал, что моя душа не на сцене.

— Получается, что режиссеры — богоборцы?

— Конечно.

— А как же тогда Михалков, публично бьющий земные поклоны?

— Никита — верующий человек. Но я говорила не о верующих режиссерах, не о церковных. Я вот не понимаю тех, кто говорит: «Я верующий, но это очень интимное. Не надо об этом говорить». Почему не надо говорить? Если человек так говорит, значит, он не ходит в церковь, не причащается.

— Есть роль, которую вы часто вспоминаете?

— Нет.

— А вот некоторые актеры говорят: «Я эту роль, как ребенка, родил».

— Я не люблю такие сравнения. Мне кажется, что это пошло. Никогда не говорила «мое творчество», «эту роль я родила в муках творчества», «эта роль как ребенок». Это ужасно так говорить. Для меня было чем-то ужасным, когда люди, умирая на сцене, потом бились в истерике, плакали. Я не могла смотреть на это без сожаления.

— В этом году вы возглавляли жюри «Золотого витязя». Вам нравится идея фестиваля православного кино? Ведь не существует фестивалей буддийского или мусульманского кино.

— Есть фильмы с религиозным содержанием. А где вы видели православное кино? Я его не вижу. То есть оно есть, но его не показывают широко.

— Но фестиваль-то есть.

— На него отбирают фильмы, которые повествуют о жизни человеческого духа. На этом фестивале, кстати, всегда очень сильная программа документальных фильмов. Документалистика — это самое сильное, что есть у нас в кинематографе. На фестивале было очень много фильмов о нормальной, добродетельной жизни людей, которые живут по заповедям. Добродетель не скучна, но телевидение и кино стали индустриями, которые работают против нее.

— Можно ли назвать «Страсти Христовы» христианским фильмом?

— Я не видела его и вообще ничего не смотрю, что связано с Самим Христом, и не понимаю этого. Как это нужно смотреть? Стоя? Сидя? В любом случае, это кощунство. Понимаете, у каждого из нас есть свое представление о Христе, свои взаимоотношения с ним. Хотите вы или нет, но после просмотра перед глазами навсегда остается определенная картинка. Я категорически против этого. Может быть, кому-то этот фильм пошел на пользу, может, кто-то уверовал после него, но лично мне эта картина не нужна.

— Вы снимались в фильмах Динары Асановой. Их можно назвать христианскими?

— А где там говорится о вере? Я же говорю конкретно о вере в Бога, о религиозном содержании, вы же говорите о нравственности. Духовность и нравственность — это совершенно разные вещи. Культура — это культура, а духовное — это религиозное. Зачем морочить голову тем, что писатели, поэты, художники, театры — это духовное. Это совершенно другой институт — нравственный, культурологический, но не духовный. Дух есть только в Церкви. Никакой претензии на воспитание духовности деятели культуры не имеют. Меня каждый раз возмущают разговоры, что у актеров есть что-то духовное. Культура именно на этом и погорела — она претендовала на институт воспитания и проиграла, потому что интеллигенция была неверующая. Таким образом, проиграла и Россия. Поэтому деятели культуры несут огромную ответственность за то, что произошло с Россией. Помню, как я обратила внимание, что на очень многих могилах царских офицеров на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа нет ни дат, ни регалий, а есть только надпись «Господи, спаси Россию». Никогда не забуду, какое впечатление произвели на меня эти слова. Они как вопль.

— А кто сейчас, на ваш взгляд, способен спасти Россию?

— Только вера. Только Господь. Других вариантов нет. Он всегда ее спасал. Посмотрите, сколько святых мучеников дал ХХ век! Столько не дала вся Церковь за 20 веков своего существования. Никакая интеллигенция России не поможет. После расстрела Белого дома в 1993 году по просьбе Владимира Максимова я дала интервью «Правде». Там я сказала примерно следующее: куда ни ткнись, везде виноваты мы, интеллигенция, это мы довели страну до такого состояния, это с нашего упущения и благословения страна стала такой.

— Что вам сказали на это коллеги?

— Я мало общаюсь с теми, кто когда-то был кругом моего общения. Помню, что в тот день, когда вышла эта статья, я была в Переделкино, в доме творчества. За завтраком ко мне подошел Анатолий Гребнев и спросил, читала ли я свою статью? Я обрадовалась тому, что она вышла, а Гребнев сказал мне, что это страшная статья: «Как ты могла такое сказать?» Я до сих пор считаю, что все, что сказала в том интервью, так и есть. И не отмежевываю себя от того, что делала интеллигенция — сама участвовала в этом.

— Как вы думаете, почему Олег Янковский при его-то возможностях не стал снимать дорогостоящий сериал, а снял фильм «Приходи на меня посмотреть»?

— Молодец, что снял! Может, ему Господь так подсказал. Божеская ведь картина получилась. По сценарию главной героине было столько же, сколько и мне в тот момент — 55 лет, и я думала, что Янковский предложит мне эту роль. Но он попросил меня сыграть старуху. В театре я играла старух, но там был грим, на экране он более заметен. Я говорила ему, что буду стесняться и думать постоянно о гриме, на что он мне, улыбаясь, сказал: «Ну, не такая уж ты и молоденькая». Я уговаривала его отдать мне роль героини, а он говорил, что ему это не интересно будет, говорил, что роль старухи интереснее. Мне очень понравился сценарий, и я быстро согласилась. Потом думала, что так не бывает в жизни — такой сказочный материал для православной актрисы. Никаких внутренних препятствий у меня не было.

— Есть, значит, христианское кино?

— Да, но таких картин — единицы.

— Вы признались, что в последнее время играете только из-за денег. У Меньшикова тоже из-за них сыграли в его спектакле «Горе от ума»?

— Знаете, в этом случае как-то складно все вышло — и из-за денег, и спектакль хороший получился. Это было очень удачное сочетание. Мне очень нравился этот спектакль. Я играла саму себя, и, кажется, зрители понимали это. Я избалованная актриса, привыкла к большим ролям, аплодисментам, цветам. В «Горе от ума» прием был потрясающий, мне было приятно, что меня не забыли — как актрису и человека. Невероятно тепло встречали. Я не знаю, чем заслужила такую любовь, но она очевидна.

— У вас ведь есть и украинские корни. Наверняка следили за «оранжевой революцией» на Украине?

— Я очень переживала все это. Моя мама украинка, она племянница Антона Макаренко. Я часто бываю в Киеве, в Лавре. Что касается Ющенко, то я ко всему, что исходит с Запада, отношусь отрицательно.

— А Ющенко — человек Запада?

— Мне так кажется, хотя мы знать, наверное, ничего не можем. Не вдаваясь в подробности, скажу: все, что связано с Западом, подвергаю сомнению. Правда, с 1993 года я особенно не вникаю в политику. Тогда мой батюшка сказал мне, что будет лучше, если я буду молиться в храме, чем бегать по баррикадам.

— Ваши браки с Сергеем Соловьевым и Михаилом Рощиным были не очень продолжительными. Они подтверждают, что творческие люди не могут долго сосуществовать?

— Не думаю, что это так, хотя постоянные творческие браки в творческой среде редкие, их мало. Знаете, нам искалечили всю жизнь, отняв у нас Бога. Если бы я знала, что делаю, то никогда не прожила бы свою жизнь так, как прожила. Если бы я знала о Боге так, как знают о нем сейчас с детства мои внуки, то ничего из того, что я делала, не сделала бы — не пошла бы в актрисы, ни с кем не разводилась бы, нарожала бы много детей, вообще все делала бы по-другому. Все, что я делала, было от безбожия, от самости, гордыни, тщеславия…

Святой Иоанн Кронштадтский о театре и искусстве

О как тщательно диавол и мир засевают своими плевелами ниву Христову, которая есть Церковь Божия. Вместо слова Божия усердно сеется слово мирское, слово суеты. Вместо храмов мир изобрел свои храмы — храмы суеты мира: театры, цирки, собрания; вместо святых икон, которых миролюбцы не принимают, в мире существуют живописные и фотографические портреты, иллюстрации и разные другие виды; вместо Бога и святых в мире почитают до обожания своих знаменитостей — литераторов, актеров, певцов, живописцев, владеющих общественным доверием и уважением до благоговения. Бедные христиане! Совсем отпали от Христа!..

Театр — школа мира сего и князя мира сего — диавола; а он иногда преобразуется и в ангела светла (2 Кор. 11: 14), чтобы прельщать удобнее недальновидных, иногда ввернет, по-видимому, и нравственную пьеску, чтобы твердили, трубили про театр, что он пренравоучительная вещь и стоит посещать его не меньше церкви, а то, пожалуй, и больше: потому-де, что в церкви одно и то же, а в театре разнообразие и пьес, и декораций, и костюмов, и действующих лиц.

Оправдывают игру в театре и называют ее полезною и нравоучительною или безвредною, или, по меньшей мере, меньшим злом в сравнении с пьянством и распутством, и с этою целью стараются заводить повсюду театральные зрелища…

Нет, как хотите, а театр богомерзкое учреждение…

Горе тому обществу, в котором много театров и которое любит посещать театры…

Изнеживают, расслабляют и смущают душу образы житейской суеты, на которые мы с полным удовольствием и сочувствием сердца смотрели; лишают чистоты сердца и дерзновения пред Богом; потому благо не ходить в театры, не посещать светских, веселых, пышных собраний, не видеть кружащихся в вихре танца, не смотреть на мирские зрелища, представляющие многоразличную суету мира сего. Благо же непрестанно прилепляться сердцем к единому Богу (см. Пс. 72: 28); а в мире столько приманок, что не насытится око зрети…

Театр также погашает веру и христианскую жизнь, научая рассеянности, лукавству (или умению жить в мире), смехотворству; он воспитывает ловких сынов века сего, но не сынов света.

Театр — противник христианской жизни; он порождение духа мира сего, а не Духа Божия. Истинные чада Церкви не посещают его.

По материалам сети Интернет
15 октября 2022