Вместо предисловия
Очень давно я написал книгу под таким же заглавием: «Хорошие люди». Это было в Париже. Мне тогда уже показалось, что писатели мало выводят хороших людей, а все больше — плохих и грешников. Дошло даже до того, что хорошие мысли и чувства нужно было вкладывать в уста «Идиота» (Достоевский), до такой степени добрые люди и мысли стали необычными, ненормальными, что их следовало уже прикрывать мнением сумасшедших.
А между тем мои наблюдения говорили иное: хорошие люди есть. И их совсем не так мало. Вот я и записал кое-что об этих людях, которых я видел в жизни.
Эту книгу, том первый, я отдал читать; и она где-то затерялась. А по величине она была несколько менее этого тома; но – тоже большого размера. Теперь мне захотелось продолжить ту же самую идею.
Да хорошие люди и должны быть. Христианская Церковь существует; а она имеет своею целью воспитывать именно хороших людей — добрых, святых. И пословица русская говорит: земля стоит святыми людьми! Если же они перестают появляться, то это — очень плохой признак: значит, святых уже перестала Церковь рождать и воспитывать, значит, нужно ждать какой-то перемены в стране, а может быть, и во всем мире… Но это — не так: хорошие люди еще есть на белом свете!
Впрочем, под именем хороших людей я разумею не исключительно только святых, — их не много! — а и борющихся со злом, с грехом… Даже — видящих грех мира: и то – добро!
Почему же этих хороших людей не изображают писатели? Большей частью в книгах изображаются дурные, грешные, страстные… Я однажды обратился с таким вопросом — к второстепенному, правда, — писателю. И он сказал мне, что таких хороших людей, очевидно, очень мало в жизни. И это, конечно, верно, — и с христианской точки зрения. Церковь на то и создана, чтобы из грешных, плохих людей постепенно выделывать лучших. Но эти лучшие должны все же быть на примете наряду с плохими, еще не сделавшимися хорошими.
Несомненно… Но тут есть и другая причина — в самих писателях. Всякий смотрит на дело так, как ему видно из его собственного окошка души его. Если про философию можно говорить — и говорят, — что она в конце концов есть автобиография писателя; то тем более это можно сказать про литературу: всякий писатель выводит таких людей и так, каких и как он видит по собственной душе. А писатели — тоже грешные люди; поэтому им легче, знакомее писать о подобных же грешниках. Значит, причина лежит и в них самих, — в писателях.
Конечно, им хотелось бы выводить идеальных, то есть хороших людей; потому эти идеальные типы в нашей литературе были далеко не часты, несмотря на добрые пожелания писателей. Известно, что Гоголь, написавший «Ревизора» и услышавший общий смех, ужаснулся и уехал за границу – в слезах. «Над кем смеетесь? – слышим мы его голос из уст городничего. – Над собой смеетесь!» А увидев эти типы – Хлестакова, Бобчинских, Добчинских и К°, не смеяться следовало бы, а – плакать… Но не нашлось ни одного из зрителей: все смеялись… И эти мысли сам Гоголь, устами первого комического актера, Михаила Семеновича Щепкина, высказал отчасти в развязке «Ревизора»…
«Отперлась передо мной шкатулка. И душа моя говорит мне, что не мог иметь другой мысли сам автор». «Не одну эту комедию, но всё, что бы ни показалось из-под пера какого бы то ни было писателя, смеющегося над порочными и низкими, примем прямо на свой собственный счёт».
Но… увы! – только смеются… Все смеются… И теперь смеются… Никто не пойдет в театр на «комедию» «Ревизора» — плакать; а пойдут только для того, чтобы посмеяться над смотрителем Хлоповым, который других учит, а себя научить не может; над судьей Ляпкиным-Тяпкиным, который других судит, а сам взятки – хоть щенятами – берет; над сплетниками города, Добчинским и Бобчинским – посмеяться; над унтер-офицершей: «Она врет; ей-Богу, врет: она сама себя высекла!» — оправдывается городничий…
Вот пишу это и смеюсь сейчас… Да и, правда, смешно: «Сами себя сечем»… Лишь бы выгода была: штраф взять с городничего не худо бы было: «Деньги мне, — говорим мы с офицершей и теперь, — очень пригодились». А когда она ушла, то Хлестаков говорит (а мы не говорим ли?): «Провались унтер-офицерша – мне не до нее…» А нам?! А Хлестаков чем лучше ее? Ее хуже ли?
И все люди в комедии – такие же. Что же это?!
«Всмотритесь-ка пристально в этот город, который выведен в пьесе! Все до единого согласны, что этакого города нет во всей России… Хоть два, хоть три бывают честных; а здесь – ни одного… Ну, а что если это – наш же душевный город, и сидит он у всякого из нас?!»
И тогда поймешь с серьезным чувством слова Гоголя, вскоре после первого представления «Ревизора», написанные им одному литератору: «”Ревизор” сыгран, — у меня на душе так смутно, так страшно… Я ожидал и знал наперед: как пойдет дело… И при всем том – чувство грустное и досадно-тягостное облекло меня… Бог с ними со всеми! Мне опротивела моя пьеса. Я хотел бы убежать теперь, Бог знает куда…» «Тоска, тоска! Не знаю сам: от чего одолевает меня тоска!» (1836 года, мая 25. Санкт-Петербург).
…И убежал за границу… Там пишет «Мертвые души»… Дело знакомое: критика помещиков. Слава по всей Руси… А он уж задумывает и пишет второй том «Мертвых душ»; в коем он намерен был, по его собственным словам, «создать такие живые образы и характеры, которые пошли бы навек в урок людям»; и «должны были выгнать все те идеалы, которые напичкали в голове французские (а и одни ли французские? – М. В.) романы. Этой задаче Гоголь отдаёт одиннадцать лет тяжёлого мучительного труда и все силы свои.
Дважды Гоголь сжигает свой труд второго тома… Перед смертью сжигает… Не одолел задачи…
А про свои сочинения пишет: «Мои сочинения тоже связались чудным образом с моею душою и моим внутренним воспитанием…» «Прямо скажу: все герои мои (в «Мёртвых душах») потому близки душе, что они – из души; все мои (особенно) последние сочинения – история моей собственной души… Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной… Во мне заключалось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу; и притом – в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке». Если бы они все (гадости) вскрылись разом пред взором, «а в то время, как я не имел еще никакого понятия о всей неизмеримости Его бесконечного милосердия, – я бы повесился» (1843 год).
Я уверен, что прочитавший последние строки…остановится в ужасе (я думаю: без смеха уже! – М. В.)… И невольно задумается… пред петлей…
А ведь это было же сказано! А ведь второй том «Мертвых душ» был сожжен же!
Почему же у Гоголя такие «идеальные» типы не вышли?
Потому что этих идеальных людей было не так много… Впрочем, нет: их было очень много, миллионы простого народа Святой Руси. Но только литература наша занималась больше не народом, а высшими классами: помещиками, богачами, чиновниками, господами. Да и там не все видела: было и там хорошее и хорошие.
Когда же затрагивалась эта народная толща, то «вдруг» мы сталкивались с мужиками, крестьянами (христианами) каратаевыми («Война и мир» Л. Толстого), с заметками о няне («Детство» и «Отрочество»), с рассказом о молитве Матрены ночью, на коленях, — бывшей в молодости грешницей… Или встречаемся с «Касьяном с Красивой Мечи», в «Трех смертях», с «Живыми мощами» Лукерьи («Записки охотника» Тургенева)… Их миллионы, миллионы…
Много их было… Если даже просмотреть литературу прошлого, встретишь много хороших людей… А Лиза Калитина из «Дворянского гнезда» того же Тургенева: таких немного, а были, были…
В последние годы литература дошла и до «простых» деревенских людей. И сколько там хороших людей пришлось увидать: самоотверженных, добрых, трудолюбивых. Тысячи…
Но, к сожалению, не затрагиваются церковные люди… А сколько в ней (в Церкви. – Ред.) хороших!
Нам же, стоящим около или в самой Церкви, это виднее. Да и кто может написать об этих людях, как не мы, знающие их ближе?! А здесь хороших людей еще не мало…
О них и хочется (а может быть, и не бесполезно?) написать.
Приходила мне мысль, что, может быть, и не дело обыкновенных писателей, хотя бы и знаменитых, писать о святых? Это уже сделано — «Житиями святых», «Патериками», «Отечниками», издательствами, выборками, проповедями, богослужениями, традицией, преданиями… Вообще — Церковью.
Да и что можно сказать больше Евангелий?
Вот писатели и не касаются «не своего» круга… Они пишут только о земном, что им больше знакомо… И о том, что их больше интересует…
И может быть, это — не плохо?
А другой мир, собственно духовный (но не из среды одного духовенства), пусть нам показывает больше сама Церковь и более знающие жизнь ее…
Митрополит Вениамин (Федченков)
24 января 1953
Из книги «Хорошие люди. Из «Записок архиерея»». М.: Правило веры, 2010
Писатели изображают людей «дурных, грешных, страстных» не только потому, что пишут собственные автопортреты или портреты тех, кого видят вокруг себя. Художественная литература (драматургия в первую очередь) построена на конфликте, без него невозможно развитие сюжета. Даже, помню, в редакции газеты мне когда-то сказали, что в интервью есть своя драматургия. Конфликт же невозможен без страстей… А вот в лирике, например, конфликта может и не быть – там могут отобразиться минуты внутреннего покоя и созерцания.
Поскольку литература отражает жизнь, мне приходилось размышлять о том, может ли жизнь сама по себе быть без конфликта. Ведь главный конфликт разворачивается внутри нас, причём, если судить по книге «Невидимая брань», он может терзать человека даже в уединении. Отсутствие внутреннего конфликта – это, по-видимому, бесстрастие. Ну или наоборот – человек не испытывает никаких внутренних противоречий, потому что не хочет бороться с собой, может быть, просто не проснулся.
* * *
Коль совесть без причины не молчит,
Наверняка душой не покривим,
Заметив, что она мертва, иль спит,
Или внимает голосу Любви.
Последнее — вершина из вершин,
Кто совершен, тот может созерцать.
А если нет — погрешно для души
В молчании безстрастия искать.
Иеромонах Роман
12 января 2004
Скит Ветрово
https://vetrovo.ru/kol-sovest-bez-prichiny-ne-molchit/
Ольга Сергеевна: «Ведь главный конфликт разворачивается внутри нас, причём, если судить по книге «Невидимая брань», он может терзать человека даже в уединении». Рискну пообщаться, хотя мне сложно быть наравне, т.к. в отличие от гуманитариев, литераторов, историков я всего лишь математик. Мне думается, главная причина внутреннего конфликта — я — светлое и я — черное. И, конечно же, он очень даже может терзать, раздражать и в уединении. Ну и, конечно, если удастся победить конфликт, то есть победить черноту в себе — то это высшая степень духовного развития, недостижимая в земной жизни. Спасибо, Ольга Сергеевна.
Да, как сказал мне однажды один священник (не отец Роман): «В тишине, в одиночестве начинают страсти в сердце звучать, и выдержать это очень трудно».
Первая мысль: в этом случае спасает «сладчайшая Иисусова», потом подумала о подвиге Марии Египетской. «Яко блудница, яко разбойник» — говорим мы, как правило не задумываясь, что за ними подвиг.
Потом почитала святых отцов Церкви Христовой.
«Так как грешник подвержен многим страстям и похотям, то и бес в нем многообразен. Евангелисты по-разному описывают бесноватого отрока. Матфей говорит: «часто бросается в огонь и часто в воду» (Мф. 17, 15). Лука: «его схватывает дух, и он внезапно вскрикивает, и терзает его, так что он испускает пену» (Лк. 9, 39); Марк: «испускает пену, и скрежещет зубами своими, и цепенеем (Мк. 9, 18). Итак, в одном бесноватом отроке наметились все образы семиглавого змея, все семь смертных грехов. «Внезапно вскрикивает» – это образ гордости, высокомерия и самовосхваления, ибо гордость и высокоумие не умеют молчать, на небеса возносят уста свои, и язык их проходит по земле. «Бросается в огонь» – это образ телесной нечистоты, распаляющейся на скверную похоть. Ввергает «в воду» – это образ сребролюбия и любостяжания, жадно заботящегося о том, чтобы всякое изобилие и богатство всегда текло к нему, подобно реке наводненной. «Терзает его» – это образ зависти, которая, видя благополучие других, угрызает сама себя. «Испускает пену» – это образ объядения и пьянства, а также и случающегося при пьянстве сквернословия. «Скрежещет зубами» – это образ гнева. «Цепенеет» – это образ лености» (святитель Дмитрий Ростовский).
Всякий, кто хочет изгнать от себя такого семиглавого и многоликого беса, должен знать, что «Сей род не может выйти иначе, как от молитвы и поста» (Мк 9:29).
«Смирили плоть, а исцеленья нет.
Напрасны были жалкие старанья? …
…Стань пред Крестом, как малое дитя,
Отвергни от себя глагол роптанья,
И Слава Божия обымет тя,
И Бог тебя услышит до воззванья». (отец Роман)
Ольга, толкование свт. Димитрия Ростовского трудно полностью принять. Ни свт. Иоанн Златоуст, ни свт. Василий Великий не винили бедного бесноватого юношу в том, что ему приписал свт. Димитрий. Отца, учеников и иудеев обличил Господь за неверие, но как обвинять юношу за то, что его враг бросал в воду, в сребролюбии и любостяжании(с детства!) и в других смертных грехах?
Я соглашусь с вами, Ольга Сергеевна.