col sm md lg xl (...)
Не любите мира, ни яже в мире...
(1 Ин. 2:15)
Ветрово

Илья Ничипоров. Песенно-поэтическое творчество иеромонаха Романа (Матюшина): духовное содержание и образный строй

В стихотворении «Сомненье – чадо маловерья…» (1991) напряженность духовного пути как собственного, так и христианина вообще порождена необходимостью ежечасного противостояния лживым «голосам» и соблазнам. Образ движения по нелегкой, но «благословенной» дороге «идущего к Богу» обретает здесь зримость и психологическую достоверность: «И я шепчу, теряя силы, // Кровавя скользкую дорогу…».

Истоки творимой поэтом художественной перспективы «пути-дороги» жизни восходят в его произведениях к лирическому образу «отчего дома», родного края. Так, в стихотворении «В отчем доме, старом и заброшенном…» (1992) рефлексия о начале пути озарена светлым воспоминанием о родной стихии, научившей героя в юности «напитать душу словом Божиим», а сам отец Роман предстает здесь как тонкий поэт-лирик, чей задушевный образ деревенской Вселенной окрашен местами в есенинские тона:

Жёлтая смородина потянется
Ветками в раскрытое окно.
Всё худое где-то там останется,
Светлое останется со мной.

Мать моя затопит печку русскую,
Заиграют блики на стене.
Треск поленьев деревенской музыкой
Отзовется с дрёмою во мне…

Сюжетная зарисовка эпизода из юности обретает здесь бытийное содержание: образ «страшного ледохода» с «безумством вод» несет интуицию к размышлениям о бурлящем и сбивающем с Пути «житейском море» и одновременно – о чуде Господней помощи: «Спас Господь! Не похоронен заживо, // Лёд сошёл, и отпустило дно…»

Лирический герой отца Романа нередко предстает в образе странника, смиренно и вдумчиво воспринимающего «промоины», «бугры», «обрывы» земного пути личности и нации. В стихотворении «При слове «сорок» что-то оборвалось…» (1994) чувствование глубинного антиномизма «бранимой, ненавистной и любимой» «пути-дороги» жизни таит в себе напряженное стремление сохранить духовные ориентиры пути и выводит, по существу, к прозрению драматичной «зигзагообразности» истории жизни души, народа, человечества: «Забыв Фавор, взирая на Парнас // (И всё-таки скорбели о вершине, // Заглядывая в пропасти не раз)…»

В стихотворении же «Полоскают меня други ближние…» (1994) образная антитеза символизирующей индивидуальный жизненный путь героя «свечи догорающей» и «метели-пурги» – энтропийной стихии жизни, истории – невольно наполняется пастернаковскими обертонами, идущими от мотивов «Зимней ночи» (1946) («Мело, мело по всей земле…»). Но если у Пастернака подчеркивается настойчивое противостояние горения свечи разбушевавшейся метельной стихии современности, то в стихотворении отца Романа ядром нравственной позиции оказывается отказ от своей «самости», мудрое приятие Промысла, действующего и в «тьме кромешной»:

И пути мои позавьюжены,
И следы мои похоронены.

…Не о том печаль – дело Божие,
Всё покроется высшей Милостью…

Стержнем Пути в песенной поэзии отца Романа оказывается его устремленность от земного к Горнему, сквозь тернистый путь скорбей, падений и «спотыков» к чувствованию чуда Божьего мира, прозрению тайны райского блаженства, «небесного молчания вершин» – в стихотворениях «Жизнь прожить – не поле перейти…»(1996), «А я уже стою над перевалом…» (2000). Примечательна перекличка мотивов первого из них («Жизнь моя! Как будто и не жил! //Что-то я сегодня загрустил, // Стоя одиноко у межи…») с философской элегией Есенина «Не жалею, не зову, не плачу…» (1922). Однако там, где у Есенина происходит драматичная борьба унылой Богооставленности от того, что «все пройдет, как с белых яблонь дым», и благодарения судьбе за то, «что пришло процвесть и умереть», – у отца Романа слышится уверенность в христианском осмыслении земного пути как приближения к Вечности: «А лазурь такая впереди, // Что не жаль прошедшего пути».

В стихотворении же «Надмирный Путь лампадно просветлён…» (2001) рисуется таинственный вселенский пейзаж, образ «небесного пути», обращающего «Благую Весть» о Творце на «грешный дол» и человеческую душу. Духовный восторг, рождающийся в соприкосновении пути личности с небесной «Премудростью», в благодатном обожении души, на словесном уровне выражен здесь в повышенной экспрессии сравнений («Надмирный Путь… струится, как молитва боголюбца»), поэтике неординарного словообразования («лампадно просветлён», «творение апостольствует нам», «не сиротите, обожите души»), а также в особой функции написания многих слов с заглавной буквы, в целом характерного для поэзии отца Романа и придающего соответствующим образам священный смысл («Небеса», «Таинство великой Тишины», «Красота, не взысканная нами» и др.). Признаки лирической медитации органично соединены в стихотворении с жанровыми элементами проповеди, непринужденного назидания:

Надмирный Путь лампадно просветлён.
Струится, как молитва боголюбца.
И звёздам тесен чистый небосклон, –
На грешный дол Благою Вестью льются.

Оставь земное. Выйди к Небесам.
Расстанься на немного с суетою.
Творение апостольствует нам,
А мы закрыли души на святое…

Онтология Пути сопряжена в поэзии отца Романа и с прозрением судеб России в истории и современности, глубин и кризисных явлений русского духа. Песни отца Романа о России характеризуются модальностью прямого пастырского обращения к соотечественникам, соединением художественного и публицистического начал.

Странствия по России, пронизанные молением за родные края, становятся для лирического героя и путем покаянного самоуглубления: «За всё своё, несытая душа, // Я обречён, как Вечный жид, скитаться…». Символика же пространственных образов сводит воедино тоскующие без покаяния «неуютные края» Отечества и жаждущую исцеления человеческую душу: «Земля моя, ты, как душа моя, // Таишь и благодать, и безысходность…». В стихотворении «Я к вам приду от северных земель…» (1992) герой – «запы́ленный, неузнанный скиталец» по Руси, ощущает свою причастность ее крайним, северным пределам, «метущей российской пурге», напоминающим о суровых потрясениях на историческом пути.

Живо ощущая прославленную предшественниками «всечеловечность» русской души («Моя душа вмещает все народы: // На то она и русская душа»), поэт-певец обращен и к постижению ее проявившихся в современности болезненных сторон – как, например, в лирической сюжетной зарисовке «Я проплывал на старой барже…» (1994). В центре здесь – нарисованный со скорбным чувством и насыщенный красноречивыми бытовыми деталями психологический портрет «рыбака пропитого»:

Кричал на ухо одесную,
Мол, окрещён, хоть нет креста.
Рукой, что помнит мать родную,
Иконку стёртую достал,
И, показав, вложил обратно,
И замолчал, и закурил…

В символически звучащем вопросе к «перевозчику случайному» («Туда ли правишь, дорогой?») слышится не высокомерное обличение, а пастырское искреннее участие к судьбе, утратившей непосредственное знание о Боге, бесхитростной русской душе. Сквозь суетливую речь рыбака («о том, о сем – похоже, врал…») молитвенное чувство лирического «я» – странника и вдумчивого созерцателя парадоксов национального бытия — различает забытые, ноне утраченные вовсе духовные потенции русского характера. А потому образный ряд стихотворения («иконка стертая», «старая баржа», плывущая «под колокольный перезвон» на фоне «чистого небосклона») обретает и обобщенно-символическую перспективу.

Радостное видение неуничтожимой причастности отчего края Божьей благодати («О, когда бы все Творца познали! // Был бы Рай на Родине моей») сплавлено в стихах отца Романа с голгофскими ассоциациями, все отчетливее проступающими в «горькородной воде бытия» страны: «Я назвал бы Россию Голгофой, // Но Голгофа одна на земле…». Более того, отзвуки голгофской драмы герой различает и в природном бытии малой Родины. Так в стихотворении «Мой старый вяз, тебя уж нет…» (1994) гибель старого дерева становится для лирического «я» символическим духовным уроком:

Пример особый, навсегда
Своею смертью преподал:
Тем, кто тебя четвертовал,
Тепло души своей отдал.

Многие лирические монологи отца Романа о малой Родине, родной брянской земле, «половодье матушки Десны» («Я пока не позабыл былого…», «Прости, Господь, быть может, искушенье…», 2001 и др.) перерастают в горестное моление о заблудшей нации, грустно-снисходительное обращение к которой усиливает ощущение живой причастности поэта к народному горю, забвению Божьего Храма:

И Он стоял, запушен и обобран,
Пока кому-то не вселилась блажь.
И мой народ, озлобленный и добрый,
Его переустроил под гараж…

В стихах отца Романа о России пронзительный лиризм активно впитывает в себя и публицистическое начало, привносящее в разговор о дне сегодняшнем остроту и нелицеприятность, и элементы духовного поучения, которое обращено к мыслящим соотечественникам, уставшим от «бездорожья» в национальном бытии («Великоросс! Какая высота…», «Как мы жили? Себя похабили…», «Дорогие мои, это всё!..», «Триединая Русь» и др.).

В песне «Как мы жили? Себя похабили…» (1994) размеренный ритм строк с протяжными дактилическими окончаниями создает атмосферу беседы о тягостных последствиях исторического опыта ХХ столетия. Повествовательная форма «мы» подчеркивает принципиальную недистанцированность пастыря-певца от боли современников и позволяет воспринять произведение как акт напряженного национального самоосмысления. В стилевом плане важны здесь элементы фольклорной образности (образы Кривды, «воли вольной»), характерные в целом для языка поэзии отца Романа и особенно заметные в специфических словесных повторах («путь-дорога»,«метель-пурга», «тоска-печаль»); а также обороты разговорной речи («э, да что теперь…» и др.). Это создает двойной художественный эффект и вразумляющего обращения поэта к согражданам, и одновременно звучания горестного голоса самого народа, приносящего исповедь Творцу, «Веру в Высшую правду выстрадав»:

Волю вольную спьяну отдали,
Измеряли в карцерах метрами.
Согласились и стали уродами,
Несогласные стали жертвами…

В интонационном рисунке стихотворения «Дорогие мои, это всё!..» (1997), наполненного эмоциональными обращениями к Родине, прослушивается созвучие со стихами о России Блока («Русь моя! Боль моя! Что с тобой!»). Общим с блоковским циклом «На поле Куликовом» становится в стихотворении отца Романа онтологический угол зрения на истоки российской смуты («разгулялись в открытую бесы») и, что особенно примечательно, духовный императив очищающего Подвига – ради преодоления греховного состояния и исцеления «больной родины»:

О народ мой! Довольно дремать.
Помолись перед Подвигом Богу.
Православная Родина-мать!
Двери ада тебя не возмогут!..
Страницы ( 2 из 4 ): « Предыдущая1 2 34Следующая »

Уважаемые читатели, прежде чем оставить отзыв под любым материалом на сайте «Ветрово», обратите внимание на эпиграф на главной странице. Не нужно вопреки словам евангелиста Иоанна склонять других читателей к дружбе с мiром, которая есть вражда на Бога. Мы боремся с грехом и без­нрав­ствен­ностью, с тем, что ведёт к погибели души. Если для кого-то безобразие и безнравственность стали нормой, то он ошибся дверью.

Календарь на 2024 год

«Стихотворения иеромонаха Романа»

Сретенские строки

Новый поэтический сборник иеромонаха Романа

Не сообразуйтеся веку сему

Книга прозы иеромонаха Романа

Где найти новые книги отца Романа

Список магазинов и церковных лавок