Часть третья
Прот. Николай: «Мне нужно было поговорить с Терентием Семеновичем о герое современной пьесы, то есть о том, что уже написано и идет в театрах».
И поехал Николай Булгаков за Урал в далёком 1976 году, чтобы поговорить с Т. С. Мальцевым (1895-1994) о театре и об искусстве. Я тоже люблю поговорить об искусстве, особенно о ВРЛ – великой «русской» литературе, и потому приглашаю продолжить чтение статьи отца Николая «Безнравственность хуже неграмотности» тех, кто любит такие разговоры.
Прот. Николай: «Особую злободневность имеют сегодня слова Терентия Семеновича о созидательной роли искусства, помогающего народу в укреплении его нравственных основ».
Ну вот, скажите, откуда у коммунистических пневматиков убеждённость, что искусство способно укреплять нравственные основы народа? Согласуются ли со здравым смыслом слова, что игра на балалайке Порфирия Першина улучшала нравственное состояние жителей села Мальцева в далёком XVIII веке? Или слова, что собравшиеся на гулянье мальцевцы укрепляли свою нравственность продолжительными песнопениями?
Вы скажете, балалайка и застольные песни это не искусство, а так, баловство, развлечение, потеха. Искусство же это – Пушкин, Гоголь, Достоевский, Шекспир, Микеланджело Буонарроти… Вот знали бы жители села Мальцева стихотворения Пушкина с самого детства, крепко стояли бы в нравственности и не пошли бы в 1930 году в колхоз «Заветы Ленина», и вообще не допустили бы коммунистической революции, ведь только по причине плохой нравственности устраиваются перевороты.
Откуда эта непокобели…, простите, непоколебимая вера в искусство у советских харизматиков, доходящая до того, что они пламенно веруют в его благую и созидательную роль в нравственной жизни народа? Попробуем проследить если не возникновение, то развитие данного члена в их символе веры.
Разбирая балладу В. А. Жуковского «Людмила», мы обратили внимание на цитату из Мольера, приведённую А. С. Грибоедовым: «Мы всё изменили, мы лечим теперь по совершенно новому методу». Напомню это место.
Грибоедов: Еще не нравятся г. рецензенту (т.е. Гнедичу, разбирающему «Ольгу» Катенина. – Г.С.) стихи:
…В Украине дальней
Если клятв не чтя своих,
Обошел налой венчальной
Уж с другою твой жених.
Он находит, что проза его гораздо лучше:
Может быть, неверный
В чужой земле Венгерской
Отрекся от своей веры
Для нового брака.
Грибоедов: Так переводит он из Бюргера; не видно, между тем, почему это хорошо, а русские стихи дурны. Притом г. рецензенту никак не хочется, чтобы налой, при котором венчаются, назывался налоем венчальным.
Г. С.: Глядя на «Ленору-Людмилу-Ольгу» сквозь масонский ритуал, можно предположить, почему не понравилось г-ну Гнедичу выражение «налой венчальный»? Потому что оно привносит церковные аллюзии в масонский обряд.
Грибоедов: Но он час от часу прихотливее: в ином месте эпитет: слезный ему кажется слишком сухим, в другом тон мертвеца слишком грубым. В этом, однако, и я с ним согласен: поэт не прав; в наш слезливый век и мертвецы должны говорить языком романическим. Nous avons tout change, nous faisons maintenant la medecine d’une methode toute nouvelle [Мы всё изменили, мы лечим теперь по совершенно новому методу (фр.)].
Г. С. Почему Грибоедов употребил слово «лечим» в литературном споре? Кого и от чего он собрался излечить с помощью литературы? Ответ подсказывает другой известный специалист в области художественной терапии в предисловии к своему роману «Герой нашего времени».
Лермонтов: Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее на находит нравоучения. Она не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана. Она еще не знает, что в порядочном обществе и в порядочной книге явная брань не может иметь места; что современная образованность изобрела орудие более острое, почти невидимое и тем не менее смертельное, которое, под одеждою лести, наносит неотразимый и верный удар. Наша публика похожа на провинциала, который, подслушав разговор двух дипломатов, принадлежащих к враждебным дворам, остался бы уверен, что каждый из них обманывает свое правительство в пользу взаимной нежнейшей дружбы.
Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. Иные ужасно обиделись, и не шутя, что им ставят в пример такого безнравственного человека, как Герой Нашего Времени; другие же очень тонко замечали, что сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых… Старая и жалкая шутка! Но, видно, Русь так уж сотворена, что все в ней обновляется, кроме подобных нелепостей. Самая волшебная из волшебных сказок у нас едва ли избегнет упрека в покушении на оскорбление личности!
Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?..
Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает? Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! Ему просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает, и к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж Бог знает!
Г.С.: Мы слышим, как очередной гностический пророк и по совместительству великий «русский» поэт М. Ю. Лермонтов вслед за А. С. Грибоедовым вторит Ж.-Б. Мольеру («Мы всё изменили, мы лечим теперь по совершенно новому методу»): «Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины». По мысли Лермонтова, общество болеет духовно, его нужно лечить литературой и искусствами. Откуда эта мысль возникла в головах поэтов? И что эти головы о себе возомнили? Что они с помощью художественного слова могут духовно и телесно лечить людей? Как Господь наш Иисус Христос врачевал Божественным словом бесноватых и прокажённых, так они своим талантливым словом смогут воскресить «мертвые души»? Предлагаю внимательно прочитать последние два абзаца предисловия.
Лермонтов: «Герой Нашего Времени, милостивые государи мои (слово “мои” после слов “милостивые государи”, говорит о том, что Лермонтов обращается к читателям как к равным, тогда как отсутствие “мои” говорило бы о том, что он ставит себя в зависимое от них положение, а отсутствие “милостивые” перед словом “государи” — о том, что автор ставит себя выше читателей (об этом у В. И. Даля в статье “Государь”). — Г.С.), точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы мне опять скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Если вы любовались вымыслами гораздо более ужасными и уродливыми, отчего же этот характер, даже как вымысел, не находит у вас пощады? Уж не оттого ли, что в нём больше правды, нежели бы вы того желали?..
Г.С.: Нет, скажем мы, правды в нём ничуть не больше. Ваш герой Печорин выдуман так же, как выдумываются все литературно-художественные персонажи. В Вашей выдумке больше не, как Вы говорите, правды, но того самолюбивого, гордого духа, которого было меньше в вымыслах более ужасных и уродливых, чем Печорин.
Лермонтов: Вы скажете, что нравственность от этого не выигрывает?
Г.С.: Даже проигрывает, скажем мы, впрочем, в этом и кроется назначение вашей гениальной литературы — подменить христианский дух, присущий человеку от рождения, духом антихристианским.
Лермонтов: Извините. Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества!
Г.С.: Зачем же так бесстыдно призывать Бога в свидетели своего лицемерия? Кто, если не доктор, прописывает лекарства? А если не доктор, зачем браться прописывать?
Лермонтов: Ему просто было весело рисовать современного человека, …
Г.С.: Похоже, и поэту Пушкину просто было весело, когда он привлечённую его сладкозвучной лирой толпу отправил: «Подите прочь – какое дело / Поэту мирному до вас! / В разврате каменейте смело, / Не оживит вас лиры глас!» Спрашивается, зачем было привлекать к себе людей? Чтобы с весёлым сердцем отправить их на все четыре стороны? А помните, как легко и весело[1] А. С. Пушкин назвал «причудой» совершенное его героем Евгением Онегиным убийство? «Да кстати, здесь о том два слова: / Пою приятеля младого / И множество его причуд…». (Курсив Пушкина. – Г.С.).
Лермонтов: … каким он его понимает и, к его и вашему несчастью, слишком часто встречал. Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж Бог знает!
Г.С.: Вот именно, Бог знает, как излечить болезнь. И где же Божии рецепты прописаны? В «Герое нашего времени»? В Евангелии! И незачем помимо Евангелия другие лечения предлагать! Всё прямёхонько и выложил Михаил Юрьевич о своей литературно-художественной задаче. Совершено так, как её формулирует В. М. Острецов в книге «Масонство, культура и русская история», говоря о масонской программе: 1. Общество больно. 2. Его надо лечить. 3. Горькими пилюлями – показом пороков в наиболее «правдоподобном» виде, то есть в небогобоязненном и нарциссизменном выставлении их напоказ. 4. В итоге цель светского искусства может считаться достигнутой, потому что «показ его [порока] без одежд, — пишет Острецов, — всегда есть соблазн, включающий мощный механизм приражения помыслов, примеривания на себя и совершения греха в своём сердце».
Удивительно ли, что в статье о творчестве почитателя политического таланта И. В. Сталина мы вышли на «братков»-каменщиков? Как это ни парадоксально, но коммунистическая вера в благотворное воздействие искусства на человека коренится в масонстве, а именно в каменщицком положении о возможности собственными усилиями исправить и спасти падшее человечество без участия и помощи Христа Бога. На самом деле ничего парадоксального нет, и лозунг «свобода, равенство, братство» равно масонский и коммунистический. А вот удивится ли протоиерей Николай Булгаков, если узнает, что в его статьях мною усмотрена связь с духовным опытом масонов, это уже у него надо спрашивать?
Продолжение, даст Бог, следует.
Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
17 апреля 2019
[1] «Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними - это легкое имя: Пушкин». А. А. Блок. О назначении поэта. (Выделено мной. – Г.С.). http://dugward.ru/library/pushkin/blok_o_naznachenii.html ↩
Мысли вслух:
После прочтения материалов, опубликованных на сайте за последние два дня, думаю, что кроме коммунистических пневматиков, есть ещё религиозные психики и космические соматики… И это ещё не конец…