Иерей Георгий Селин. Немного о каббале и каббалистических методах стихотворных упражнений А. С. Пушкина

Переработанный отрывок из книги «Загадка 2037 года»

Писать стихи, как и молиться, можно по-разному. Правильно и неправильно. Нет, речь идёт не о правилах стихосложения, рифме, ритме, стиле и т.п. Говоря о правильности и неправильности поэзии, я имею в виду источники вдохновения.

«Невозможно судить о вдохновении, – слышу я читательские возражения. – Оно либо есть, либо нет. Вот и весь суд». Не всё так просто, уважаемые читатели. И у вдохновения бывают разные источники. В попытке убедить вас в этом, обращусь (весьма поверхностно) к молитвенной практике. Против сравнения молитвы и поэзии, вы, надеюсь, не будете возражать?

Итак, молятся все. И буддисты, и адвентисты, и мусульмане, и католики, и православные. Однако последние утверждают, что их молитвы самые правильные и самые угодные Богу, тогда как молитвы других не таковы. В чём тут дело? Во-первых, мы кланяемся, Егоже вемы… (Ин. 4:22). Синодальный перевод этого стиха назовём странным, чтобы не назвать вредительским. Синодальные переводчики заменили «кому» на «чему»: Вы не знаете, чему кланяетесь, а мы знаем, чему кланяемся….

Итак, мы знаем, Кому мы молимся, а другие, выходит, не знают? Да, не знают. Например, католики, думая, что молятся Христу, на самом деле молятся не Ему. А кому? Этот вопрос выходит за рамки нашей статьи. А, во-вторых, имея о Субъекте наших молитв истинное, а не искаженное представление, мы, православные, и молимся Ему истинно. Чего не скажешь о католиках и о других пребывающих в духовной прелести молитвенниках.

Не то же ли происходит в поэзии? По-моему, то же. И поэт, слагая свои стихи, слагает их (или, говоря Христовыми словами, кланяется) к ногам кого-то. Кого? Это вопрос и является вопросом о природе вдохновения. Поэту прежде, чем черпать вдохновение из какого-либо духовного источника, нужно исследовать: полезен он или вреден, спасителен или губителен?

Странные говорю вещи? Почему же в отношении молитв мои слова не были странными, а в отношении поэзии стали странными? Поэзия дело духовное или нет? Слово «вдохновение» происходит от слова «дух»? Вдохновение это то, что нисходит свыше, от духа? От какого духа? Истинного или лживого? Прелестного или правдивого? Светлого или тёмного? Ангельского или бесовского? Вот в чём вопрос.

Вот и подошли мы в статье к тому рубежу, когда для решения вопроса о духовной правильности и неправильности стихов пора переходить к конкретным стихам конкретных стихотворцев. И для разбора того, какими ду́хами бывают наполнены стихотворения, предлагаю обратиться к стихотворению А.С. Пушкина «Осень». Почему к «Осени»? Потому что на примере некоторых строф этого стихотворения легко увидеть каббалистические методики поэтических упражнений А.С. Пушкина.

Полностью стихотворение «Осень» можно прочитать в собрании сочинений Пушкина или в интернете, а вот о каббалистических методах где почитать? Чтобы узнать о том, как молятся и что изучают каббалисты, нужно обратиться к трудам каббалистов. И здесь возникает справедливое опасение: а не превратится ли обращение к этим трудам пропагандой каббалы? Не послужат ли цитаты из каббалистических книг для тех, которые не знают так называемых глубин сатанинских (Откр. 2:24), приглашением заглянуть в эти самые глубины?

Собственно говоря, назначение этих глубин одно-единственное — заморочить человеку голову. Они потому и названы в Откровении «так называемыми», что никаких осмысленных глубин в каббале нет. Что же есть? Как у смотрящего вниз с высоты многоэтажного здания кружится голова, так у заглядывающего в каббалу кружится ум. Так нужно ли христианам знакомиться с каббалой?

Знакомиться нужно и знать нужно, но… не знакомясь и не изучая её. Это как? Точно так, как Адам и Ева должны были учиться различению добра и зла без вкушения плодов познания добра и зла. Адам должен был узнать, что такое хорошо и что такое плохо, не прикасаясь к плодам запретного древа, но неся возложенное на него послушание — не вкушать. Повинуясь Богу, он через всё возрастающую любовь к Нему научался бы различать добро и зло. Всё более приобщаясь Богу, Адам всё более пристращался бы (употребим здесь даже это слово) к добру и всё более отвращался бы зла, не терпя и пылинки последнего в своей душе. Таким образом, прежде вкушения, через одно только всецелое послушание Богу, Адам был бы умудрён в распознании добра и зла. И тогда для возросшего в Божией любви Адама все запреты были бы сняты. Вернее сказать, их попросту не было бы, потому что даже имевшийся запрет понимался бы им как свобода. Адам мог достичь состояния обо́жения — через исполнение заповеди. Тогда бы и произошло то, о чём говорит апостол Павел потомкам Адама: чтобы вы, укоренённые и утверждённые в любви, могли постигнуть со всеми святыми, что широта, и долгота, и глубина, и высота, и уразуметь превосходящую разумение любовь Христову, дабы вам исполниться всею полнотою Божиею (Еф. 3:18). В совершенной любви все запреты сняты… любовью. Иначе говоря, для пребывающего в любви запрет перестаёт быть манящим искушением, но наполняется радостью послушания, которая растёт в любящем по мере исполнения запрета.

В каббале нет ничего осмысленного и полезного, как и во зле. Почему же она распространяется в Москве и по земле? Потому что как зло не существует само по себе, но ширится в мире по мере отступления добра и благодати, так и каббала захватывает мир по мере утраты христианами свой веры, своей христоподражательной жизни, своего именования. Собственно, это всё, что нам нужно знать о каббале. Но вы мне не верите? Тогда обратимся к цитатам. Для ознакомления с абулафической каббалой предлагаются два текста из, так сказать, внутренних источников, чтобы нас не упрекнули в том, что «Пастернака мы не читали, но роман его осуждаем». Это: 1) «Основные течения в еврейской мистике» Гершома Шолема (1897–1982) и 2) «Тайный сад сокровищ: Авраам Абулафия (роман-реконструкция)» ныне здравствующего Ефима Курганова (1957 г.р.).

Эти сочинения, разнясь по стилистке (первое написано весьма тщательно и наукообразно, а второе, будучи художественным, как будто ни на что, кроме увлекательности, не претендует), тождественны по сути. Какой? По указанной выше антихристианской сути каббалы. Но если из книги Шолема можно лишь догадываться о степени патологической забесовлённости, которой удостоился в своих «молитвенных» созерцаниях Абулафия и которая в книге Шолема скрывается под покровом латинизмов и гебраизмов, то по прочтении романа Курганова бесовская одержимость Абулафии становится очевидной. Удивительно, как автор «Тайного сада сокровищ» не понимал, что подобными описаниями он изобличает своего героя. Впрочем, этот факт объясняется легко: бес, прельстивший Абулафию, прельстил и романиста. И ещё одно замечание прежде цитирования. Оно касается слов святителя Игнатия (Брянчанинова) о духовной прельщённости таких католических святых как Франциск Ассизский (XIII в.), Катарина Сиенская (XIV в.), Тереза Авильская (XVI в.) и иных. Эти слова святителя широко растиражированы в православной аудитории трудами известного профессора, но если говорить о корнях этой духовной прелести, то они кроются не в католическом учении, они — в иудаистском отношении к Богу. Впрочем, читаем обещанные цитаты.

Шолем: «Абулафия занят поисками высших форм восприятия, которые не заслоняли бы путь к более глубинным пластам самой души, но обнажили бы их и привели в движение. Он хочет, чтобы душа целиком сосредоточилась на созерцании чисто духовных предметов, которые не мешали бы ей, выдвинув на передний план их собственное частное значение и сделав тем самым иллюзорной цель духовного очищения. Если, например, я созерцаю какой-либо цветок, птицу или какой-либо другой конкретный предмет или событие и начинаю размышлять об этом, то объект моей мысли приобретает самодовлеющую ценность или привлекательность. Я думаю об этом конкретном цветке, птице и т.п. Как же может душа научиться делать зримым Бога (это или неудачное выражение Шолема (или его переводчика), или причина духовного ослепления Абулафии, потому что наши святые отцы строго-настрого запрещают представлять что-либо во время молитвы. — Г.С.) с помощью предметов, чья природа такова, что приковывает внимание созерцателя и отклоняет его от цели? Ранняя еврейская мистика не знает такого объекта созерцания, в которое душа погружается, пока не достигнет состояния экстаза, как Страсти Господни в христианской мистике».

На этом интересном предложении Гершома Шолема предлагаю приостановить чтение и поговорить в самых общих чертах о мистике. Что такое мистика и зачем она нужна? Цель мистики – выход сознания из привычного состояния, прорыв в инобытие, или экстаз. Хотя меня коробит слово «экстаз», но деваться некуда: оно общеупотребительно в разговорах о неземных материях. Какой пример христианского экстаза мы знаем? Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли — не знаю, вне ли тела — не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. Это апостол Павел делится опытом своего духовного экстаза, при котором он был восхищен в рай и слышал неизречённые слова, которых человеку нельзя пересказать (2 Кор. 12:2, 4). Апостол не называет себя, но говорит о каком-то известном ему во Христе человеке, научая нас смирению.

Христианство мистично насквозь, поскольку жизненная цель христианина — выход из своего ветхого человека и облечение в новую тварь во Христе Иисусе (см. 2 Кор. 5:17 и Гал. 6:15). Елицы во Христа крестистеся, во Христа облекостеся (Гал. 3:27). Стать с помощью Божией благодати новым человеком — вот экстаз христианской жизни. Все другие экстатические состояния, достигаемые с помощью медитаций и неких тайных знаний, — опасны. Выходить в иные миры, не последовав за Христом в делах, словах и мыслях — погибельно. Но это и делают каббалисты и прочие йоги, пытаясь в обход Креста Христова приблизиться к Богу. Их экстаз подобен опьянению. А там, где пьянство, телесное ли, духовное ли, там блуд (ср. Еф. 5:18 и Откр. 18:2) и другие мерзости. Бесы легко обманывают и губят таких горе-мистиков.

Теперь об объектах созерцания, о которых говорит Шолем. Дело ведь не только в них, дело ещё в целях, желаниях и причинах, которыми руководствуется мистик. Можно и без молитвенных упражнений, один только видимый мир наблюдая, размышлять о Боге, благодарить Его, хвалить Его, смиряться перед Ним и приближаться к Нему в экстатическом восторге. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество от создания мира через рассматривание творений видимы (Рим. 1:20). А можно, взирая на Крест Христов, впасть в прелесть, как это случилось с Франциском Ассизским, просившим у Господа испытать всю ту любовь, которую Он имел и имеет в Себе… Ну зачем тебе это было нужно, святой ты наш несвятой человек (почему бы и нам вслед за известным писателем не поиграть этими словами)? Так всей каббалы корень — гордость, и неслучайно поэтому она получает широкое распространение среди иудаистов именно после изгнания их из Испании. Как?! Нас, таких прекрасных и замечательных, белых и пушистых, выгнали из страны! И вот ищется объект утешения, поскольку, как мы прочли у Шолема, «ранняя еврейская мистика не знает такого объекта созерцания», какой знает христианство — Крест Христов.

Не завидует ли Шолем, говоря так? Дескать, у христиан такой объект есть, а у нас нет? Что же мешает к нему обратиться? Нет, мы пойдём другим путём. Нам Абулафия покажет дорогу! Какую дорогу открыл Абулафия, мы сейчас узнаем, но прежде ещё раз обратим внимание на слова Шолема о том, что ранняя иудейская мистика не знает такого объекта созерцания. Какой же объект она знает? Надо полагать, что это Талмуд. О, если бы воздухоплаватели иудаистской мистики никаких других объектов созерцания не знали! Потому что, как ни запутан и как ни тёмен этот объект, но некая связная мысль в нём ещё присутствует, и она сдерживает необузданный мистический полёт созерцателей Талмуда. Но то, что изобрёл Абулафия, напрочь лишено логической связи и полностью выносит мозги…

Шолем: «Поэтому Аврахам Абулафия вынужден искать некий, так сказать, абсолютный объект медитации, то есть объект, который мог бы стимулировать глубинную жизнь души и освободить её от повседневных восприятий. Другими словами, он ищет нечто такое, что способно обрести высочайшее значение, не имея большого или, если это возможно, вообще никакого самостоятельного значения. Абулафия полагает, что предметом, удовлетворяющим всем этим требованиям, служит еврейский алфавит, то есть буквы, образующие письменный язык. Абулафию, однако, не удовлетворяет, — хотя он и видит в этом существенный шаг вперёд, — то, чтобы душа занималась размышлением об отвлечённых истинах, ибо даже в этом случае она остаётся слишком связанной с их особым значением. Целью Абулафии было предложить в качестве объекта медитации нечто не чисто абстрактное, но и не подводимое под категорию объекта в строгом смысле слова, ибо всё определённое таким образом обладает своим собственным значением и своей собственной индивидуальностью. Основываясь на абстрактной и нематериальной природе письма, он разрабатывает теорию мистического созерцания букв и их комбинаций в качестве элементов, образующих Имя Бога. Ибо истинный и, если позволительно так выразиться, специфически еврейский объект мистического созерцания — Имя Господа…».

Простите, не согласен. Специфический иудаистский (оставим слово «еврейский» в покое) объект мистического созерцания — буквы иврита. И имя Бога здесь впутывать не нужно. Или, по-Вашему, труженики Иисусовой молитвы, произнося имя Господа нашего Иисуса Христа, тоже углубляются в «специфический еврейский объект созерцания»? Не увлекайтесь, господин Шолем, не надо. И ещё позвольте во избежание путаницы в понятиях писать в дальнейших цитатах из ваших иудаистских текстов имя Бога сокращённо: Б-г, Г-дь и т.д., как это у вас и принято.

Шолем: «…Которое есть нечто абсолютное, потому что оно отражает скрытый смысл и всеобщность бытия; Имя, посредством которого всё остальное обретает своё значение и которое, тем не менее, с точки зрения человеческого разума, лишено своего собственного, конкретного, индивидуального значения. Одним словом, Абулафия полагает, что всякий, кто преуспеет в превращении великого Имени Б-га — понятия менее всего конкретного и способного быть воспринятым — в объект своей медитации, встанет на путь, ведущий к истинному мистическому экстазу».

Об истинном и неистинном экстазах мы говорили выше. И для краткого ознакомления с мистической темой сказанного, пожалуй, достаточно. Бог даст, получится когда-нибудь поговорить подробнее уже не об основных течениях в иудаистской мистике, но о главном — о православной мистике, обращаясь к «Повествованию о действиях сердечной молитвы старца пустынножителя Василиска», написанному преподобным Зосимой Верховским († 1833). Но сейчас у нас другой разговор. Мы хотели самого Абулафию почитать. Вот текст, принадлежащий его перу.

Абулафия: «Будь готов встретить своего Б-га, о сын Израиля! Настройся обратить своё сердце к одному Б-гу. Очисть тело и найди уединённый дом, где никто не услышит твоего голоса. Сиди в своей каморке и не открывай своей тайны ни одной душе. Если можешь, делай это днём, дома, но лучше, если ты завершишь это ночью. В час, когда ты приготовишься говорить с Творцом и пожелаешь, чтобы Он раскрыл тебе Своё могущество, постарайся отвратить все свои мысли от сует мира сего. Покройся молитвенным покрывалом, наложи тфиллин (сшитая из кожи кошерных животных кубической формы коробочка с вложенными в неё цитатами из Торы. — Г.С.) на лоб и руки, дабы исполниться благоговения перед Шхиной, которая подле тебя. Почисть свои одежды, и, если это возможно, да будут все твои одежды белыми, ибо это способствует тому, чтобы сделать твоё сердце б-гобоязненным и б-голюбивым. Если будет ночь, зажги множество свечей, пока всё не озарится светом.

Затем возьми чернила, перо и дощечку в руки и помни, что ты собираешься служить Г-ду в ликовании сердечного веселия. Теперь начинай комбинировать немногие или многие буквы, переставляя и сочетая их, пока не разогреется твоё сердце. Следи за их движением и за тем, что из этого получается. И когда ты почувствуешь, что сердце твоё уже согрелось, и когда ты узришь, что посредством комбинаций букв ты можешь постигать новые вещи, которые с помощью человеческой традиции или своими собственными усилиями ты не смог бы узнать, и когда ты таким образом подготовишься к приятию притока Б-жественной силы, вливающейся в тебя, тогда обрати всё своё истинное помышление на то, чтобы вызвать Имя и Его высочайших ангелов в сердце твоём, как если бы они были человеческими существами, которые сидят или стоят вокруг тебя (о недопустимости такой молитвенной практики мы говорили выше. — Г.С.). И почувствуй себя подобным посланцу, коего царь и его министры отправляют с миссией, и он ожидает услышать что-либо о ней из их уст, либо от самого царя, либо от его министров. Представив себе всё это очень живо (! — Г.С.), обратись всей своей душой к познанию своими помышлениями многих вещей, что войдут в твоё сердце через явленные тебе в воображении буквы. Помысли о них в целом и во всех частностях, как человек, которому рассказывают притчу или сновидение или который размышляет над трудным вопросом в учёной книге, и попытайся таким образом истолковать то, что услышишь, чтобы это как можно лучше согласовалось с твоим разумом… И всё это случится с тобой, когда ты отбросишь дощечку и перо или когда они упадут сами, не выдержав напряжения твоей мысли. И знай, что чем сильнее будет приток Б-жественного разума, тем слабее станут твои наружные и внутренние члены. Всё твоё тело охватит неуёмная дрожь, так что ты решишь, что настал твой конец, потому что твоя душа в избытке радости своего знания покинет твоё тело. И приготовься в этот миг сознательно избрать смерть, и знай, что ты продвинулся достаточно, чтобы принять приток Б-жественного разума. И затем, дабы почтить славное Имя, служа Ему жизнью тела и души, покрой своё лице и остерегайся взглянуть на Г-да. Затем вернись к делам плоти, поешь и выпей или освежись приятным благоуханием и верни дух свой в его оболочку до следующего раза, радуйся своей участи и знай, что Б-г любит тебя!»

Проделать следующий опыт — сопоставить приведённые строки стихотворения А.С. Пушкина «Осень» с этими словами Абулафии — меня подвигает пришедшее в голову сравнение Шхины с Музой; и притока Б-жественного разума, о котором пишет Абулафия, с поэтическим вдохновением.

Абулафия: «Если будет ночь, зажги множество свечей, пока всё не озарится светом».

Пушкин: «И в камельке забытом / Огонь опять горит — то яркий свет лиет, / То тлеет медленно».

Абулафия: «Наложи тфиллин на лоб и руки».

Пушкин: «А я пред ним читаю».

Небольшое пояснение к этому сопоставлению. Тфиллин это по сути цитаты из Торы. Поэтому чтение книг может быть уподоблено мысленным тфиллинам как на руке, перелистывающей страницы книги, так и на голове, в которую вкладывается прочитанное.

Абулафия: «В час, когда ты приготовишься говорить с Творцом и пожелаешь, чтобы Он раскрыл тебе Своё могущество, постарайся отвратить все свои мысли от сует мира сего».

Пушкин: «И забываю мир — и в сладкой тишине».

Абулафия: «И почувствуй себя подобным посланцу, коего царь и его министры отправляют с миссией, и он ожидает услышать что-либо о ней из их уст».

Пушкин: «Я сладко усыплён моим воображеньем».

Абулафия: «Затем возьми чернила, перо и дощечку в руки и помни, что ты собираешься служить Г-споду в ликовании сердечного веселия. Теперь начинай комбинировать немногие или многие буквы, переставляя и сочетая их, пока не разогреется твоё сердце. Следи за их движением и за тем, что из этого получается».

Пушкин: «И мысли в голове волнуются в отваге, / И рифмы лёгкие навстречу им бегут, / И пальцы просятся к перу, перо к бумаге, / Минута — и стихи свободно потекут».

Абулафия: «Представив себе всё это очень живо, обратись всей своей душой к познанию своими помышлениями многих вещей, что войдут в твоё сердце через явленные тебе в воображении буквы. Помысли о них в целом и во всех частностях, как человек, которому рассказывают притчу или сновидение или который размышляет над трудным вопросом в учёной книге, и попытайся таким образом истолковать то, что услышишь, чтобы это как можно лучше согласовалось с твоим разумом».

Пушкин: «И пробуждается поэзия во мне».

Абулафия: «И когда ты почувствуешь, что сердце твоё уже согрелось, и когда ты узришь, что посредством комбинаций букв ты можешь постигать новые вещи, которые с помощью человеческой традиции или своими собственными усилиями ты не смог бы узнать, и когда ты таким образом подготовишься к приятию притока Б-жественной силы, вливающейся в тебя, тогда…».

Пушкин: «Душа стесняется лирическим волненьем, / Трепещет и звучит, и ищет, как во сне, / Излиться наконец свободным проявленьем».

Абулафия: «… тогда обрати всё своё истинное помышление на то, чтобы вызвать Имя и Его высочайших ангелов в сердце твоём, как если бы они были человеческими существами, которые сидят или стоят вокруг тебя».

Пушкин: «И тут ко мне идёт незримый рой гостей, / Знакомцы давние, плоды мечты моей».

Абулафия: «…………………………………………………………………………..».

Пушкин: «Минута – и стихи свободно потекут. / Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге…».

Я не стал приводить из текстов Абулафии слова, которые перекликаются с данными стихами Пушкина. Желающие могут легко найти эти слова во второй названной мною книге – «Сад тайных сокровищ: Авраам Абулафия (роман-реконструкция)». Мне неудобно выписывать из этого романа слова, которые перекликаются со словами о дремлющем в недвижной влаге корабле, а также с выражением Пушкина о своих стихах, которые у него – «потекут». Читайте роман Ефима Курганова и сопоставляйте, если хотите.

Медитировать по методу Абулафии можно на любых буквах, поскольку не один только иврит, но все языки мира пригодны для совершения подобных экспериментов, в чём нас убеждает Г. Шолем, говоря: «Так как каждый язык образуется в результате искажения праязыка — иврита, — то все языки сохраняют свою связь с ним. Во всех своих книгах Абулафия склонен пользоваться словами латинского, древнегреческого или итальянского языков для подкрепления своих мыслей. Ибо, в сущности, каждое произнесённое слово состоит из священных букв, и комбинирование, разделение и воссоединение букв раскрывает каббалисту глубокие тайны и объясняет ему загадку связи всех наречий со священным языком» (каким? ну, разумеется, ивритом. – Г.С.).

«Б-г любит тебя!» — этими словами заканчивается цитируемый нами отрывок из рукописи Абулафии, и на этот возглас каббалиста хочется ответствовать: «Спаси нас, Господи, от такой любви!» Почему так? Потому что мы переходим к чтению второго источника по абулафической каббале, показующего любовь Б-га не под покровом заумных слов, не в полумраке «измов», но в самой постыдной наготе. Переходим к роману Ефима Курганова, в котором по авторской ли простоте или по заказу, Б-г весть, написано то, что сами каббалисты стараются не писать, но передавать друг другу устными намёками.

«“Понимаешь, — сказал мне Абулафия, — ежели бы я не медитировал с помощью букв, то никогда бы не заслужил благоволения б-жественной Шхины. А теперь, после полученных от неё разъяснений, я стану медитировать ещё более страстно, яростно, и Шхина будет ещё более ласкова ко мне и одарит меня высшим блаженством”. И вот что ещё поведал мне Абулафия: “Мир букв есть истинный миг блаженства. Впивая в себя дыхание, источаемое буквами, я ощущаю, как они входят в меня, и я вхожу в них, чувствую, как они раздвигаются и впускают меня в себя, обволакивая меня б-жественной влагой. Я погружаюсь в звучание букв, я тону в них, безраздельно растворяюсь. Они пронизывают меня, наполняют меня собою. Границы моей личности теряются. Остаётся только дыхание букв. Дыхание священных знаков”. “Шхина должна быть довольна, — сказал мне Абулафия, — я отдавался деланию ха-церуф, пока не потерял сознание. Когда же я очнулся, вся комната была усеяна световыми осколками и стоял сладчайше-горький аромат, оставшийся от присутствия Б-жьих имён. Я до сих пор помню этот небывалый аромат и постараюсь сохранить его в себе до конца”.

Я попросил Абулафию рассказать мне о Шхине, о том, кому и когда она прежде являлась. Рассказ Авраама Бен-Самуила потряс меня до самых оснований. Передаю в общих чертах всё, что поведал мне Абулафия. Придя после разговора с ним домой, я всё записал. Теперь старые свои бумаги я отыскал в тудельском доме своих родителей. Пересказ мой бегл, но довольно точен — ручаюсь за это. Первым супругом Шхины, которая являет собою Б-жье благословение народу Израилеву, которая есть б-жественное присутствие, был праотец Иаков. Но праотец наш, увы, не отказался от двух жён и двух наложниц даже после того, как Шхина допустила его до себя. Только окончив земной свой путь, Иаков соединился со Шхиной. Да! О подобном я не слыхивал никогда! И представить даже не мог себе. Но это ещё не всё. Со вторым супругом Шхины всё обстояло несколько иначе — второй супруг оказался намного сообразительнее первого. Это был не кто иной, как Моисей. Едва он соединился со Шхиной, как тут же оставил свою земную жену Сепфору. Умён — ничего не скажешь! И Моисей удостоился того, чего не удостоился Иаков: ему удалось соединиться со Шхиной во плоти до самой своей смерти. Когда Моисей оставил земной мир, Шхина схватила его и на своих крыльях унесла с горы Немо в неизвестном направлении».

Прервёмся, читатель. Простите, что я принуждаю вас это читать. Но каким ещё способом проиллюстрировать вам ту мерзость запустения, о которой говорил Господь Своим ученикам в то самое время, когда они указывали Ему на величие Иерусалимского храма (см. Мф., гл. 24)? Каким иным способом донести до вас, что эта мерзость и есть прикрывающийся пеленой святых имён иудаизм, который во святая святых сверкающего великолепием Иерусалимского храма внёс и поставил своих страшных идолов — страсти. Или вы скажете, что романистам нельзя верить? Хорошо, вот вам не романист. Вот Г. Шолем, взвешивающий каждое своё слово, подтверждает описания Е. Курганова: «Зохар предполагает, что Моисей был единственным смертным, удостоенным мистического союза со Шхиной в своей земной жизни и с тех пор всегда пребывающим в этом “мистическом браке”… В Зохаре в виде исключения непрерывная связь с Б-жеством описывается как мистический брак между Моисеем и Шхиной. На основании некоторых отрывков из мидраша, в которых сообщается о прекращении половой жизни Моисея с его женой после того, как он удостоился личного общения с Б-гом “лицом к лицу”, Моше де Леон (автор книги Зохар. — Г.С.) сделал вывод, что брак с Шхиной заменил ему земной брак. Но если во всех остальных случаях каббалисты воздерживаются от использования образов половой любви при описании отношений между человеком и Б-гом, они без колебания используют их, изображая внутреннее отношение Б-га к Самому Себе в мире сфирот».

О нет, дорогой читатель! В эти адовы дебри я вас не потащу. Древо сфирот, которое вы видите на рисунке, и есть то «древо жизни», или эц-хаим, вернее, древо смерти, выращенное иудаистским Б-гом в головах своих приверженцев. Вкусить его плодов и значит умереть второй смертью, о которой говорит Иоанн Богослов: Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь в озере, горящем огнём и серою. Это смерть вторая (Откр. 21:8).

Подводим итог. Экспериментам Абулафии, о которых мы читали выше, и о которых В.М. Острецов обобщённо говорит так: «наподобие пасьянса он [Абулафия] разлагал священный текст на буквы, вновь их составлял, и голова его преисполнялась великих знаний… Он прибегал к молитве, для чего следовало носить молитвенное облачение, произносить буквы имени Б-жьего в больших или меньших паузах с модуляциями голоса… производить напряжённые движения, кривляния и поклоны, пока не закружится голова и не воспламенится сердце… в этом состоянии… б-жественная благодать переливается в человеческую душу, объединяется с нею в “одном поцелуе”, и естественным следствием является пророческое откровение…», — так вот, этим экзерсисам Абулафии в немалой степени, что, конечно же, прискорбно, можно уподобить те опыты, которые иные писатели, и особенно поэты, производят со словом в процессе своего творчества.

Подобный труд по выстраиванию букв в слова и слов в строки, которым заняты, конечно, не все, но преимущественная часть поэтов, должен быть назван каббалистическим. И это делание затемняет сознание, заставляет почитать форму в ущерб содержанию, лишает духовной трезвости писателей и читателей, тогда как Бог дал нам, христианам, способность быть служителями Нового Завета, не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит (2 Кор. 3:6).

Иерей Георгий Селин