Пётр Кончаловский. А. Н. Толстой в гостях у художника
Я расскажу об интересном портрете кисти Кончаловского. Не буду обсуждать талант художника, он общепризнанный мастер, но остановлю внимание на деталях портрета. Сочные краски, мастерская лепка фигуры, настроение… Но есть одна деталь в этой работе, которая смущает и заставляет посмотреть пристальнее на некоторые исторические моменты. А подбираться к этой детали буду постепенно, рассказывая истории блокадного города на Неве.
Был у меня приятель из семьи художников. И пришлось его родным пережить страшную блокаду. Конечно, первый вопрос мой был о том, как выжили? И он, ухмыльнувшись, рассказал о том, как сильно повезло семье.
— Всю блокаду практически пировали.
— Не понял. Как это? – удивился я.
— Повезло. Соседи по площадке были какие-то партработники. Выставляли нам под дверь мусорное ведро. А там картофельные очистки, кости, апельсиновые шкурки. Изобилие, одним словом.
— А мои за пайкой шли. Неву переходили, под обстрел попали. Там на дне и нашли покой, — поделился я.
Мы еще долго вспоминали прочитанные и рассказанные истории о войне, блокаде, голоде.
Приятель пересказал историю художника-коллекционера, умершего от голода, но сохранившего редкую коллекцию пряников, калачей. А я вспомнил, как мужественные ученые-селекционеры сохранили ценные сорта картофеля, спасая семенной фонд от крыс, холода и обезумевших от голода людей. Страшное было время. Виделись ужасные картины войны: кровь, смерть, изможденные, почерневшие от голода лица людей. И никак сюда не вписывался портрет А. Толстого работы Кончаловского. Шикарный стол, накрытый живописно и сытно. Красная рыба, солёные огурчики горкой, помидоры с зеленью, курочка, фривольно раскинувшаяся на тарелке. А правый край стола аппетитно тяжелит сочный окорок, на зависть Ф. Хальсу. И, конечно, водочка и бокал красного вина. Как же без этого! Что за обед без вина?! Писатель выглядит так же сочно, как и окорок, даже цвета перекликаются. Одним словом — жизнь хороша и жить хорошо! Возможно, в советское время критик нашел бы грустинку во взгляде писателя и расшифровал бы её как печаль о голодающих, возможно, он бы поведал о тяжких внутренних переживаниях за судьбы защитников отечества, но уж слишком мощно написан злосчастный окорок, слишком ярко краснеют помидоры, и розовые щеки Толстого мешают поверить этому. Тем более, год написания картины – 1941-й. А прочитав роман А. Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», мы узнаем, что портрет написан вообще в 1944-м. Где истина? И нет ли тут корректировки дат во избежание ненужных мыслей у зрителей? А мысли… куда от них деться? Хоть ты выбрось из головы воспоминания А. Ахматовой, подмечавшей гастрономическую связь А. Толстого и Лукулла: «Приехал Толстой. Рассказывал, как он питался во время писательской поездки по Волге. Ежедневно — икра, копченая рыба, чудесные сливки, фрукты и какие-то особенные огурцы… А ведь в стране голод». 1923 год.
Вот такой он, портрет А. Толстого. Вот такой портрет свободы и братства, где все равны, но некоторые равнее.
6 июля 2019
Санкт-Петербург
Сайт «Ветрово»
Картина называется «А. Н. Толстой в гостях у художника», а значит, рассказывает не только о госте, но и о хозяине. Можно надеяться, что она была написана до войны, но всё равно натюрморт кажется нехарактерным для советского времени.
А вот отрывок из воспоминаний военного переводчика Миньяр-Белоручева о заграничной поездке с драматургом Корнейчуком в 1960 году:
«МОСКВА. Мне, кажется, крупно повезло. Завтра я отправляюсь с Белорусского вокзала по маршруту Москва — Вена — Рим — Париж — Лондон — Вена — Москва. Отправляюсь, естественно, не как турист, а как переводчик и сопровождающее лицо известного советского драматурга, председателя Верховного Совета Украины, Александра Евдокимовича Корнейчука. Почему такой маршрут? Очень просто, в Риме должна произойти встреча руководителей Движения сторонников мира СССР с руководством Движения сторонников мира Италии, а в Лондоне — небольшое заседание руководителей Всемирного движения сторонников мира. Участники этих встреч и заседаний прибудут в Рим и Лондон на самолете; что касается А. Е. Корнейчука, то он на самолетах не летает, а потому совершит всю поездку на поезде, посетив по дороге Вену, где в то время находилась штаб–квартира борцов за мир. А. Е. Корнейчуку нужен сопровождающий, владеющий иностранными языками, и в первую очередь французским языком как основным — в то время рабочим языком этой международной организации. С целью экономии валюты было решено сделать сопровождающим синхронного переводчика, который мог бы обеспечивать планируемые заседания. Выбор пал на меня.
МОСКВА — ВЕНА. Путешествие в поезде Москва — Вена мало чем отличалось от поездок Москва — Ленинград, Москва — Киев в спальных вагонах прямого сообщения: двухместное купе, достаточно вежливый проводник, предлагающий за рубли чай, вафли, печенье, и даже аккуратно отрезанный ломоть мыла в туалете. Двухчасовая остановка в Бресте для смены колес у вагонов и знакомства с пограничниками и таможенниками, один из которых стал весьма любезным после знакомства с документами А. Е. Корнейчука, имя которого было в те годы широко знакомо по пьесам «Платон Кречет» и «Фронт», которые шли почти во всех театрах огромного Советского Союза. В Варшаве А. Е. Корнейчука встречала его жена, польская писательница Ванда Василевская и ее родственники, которые суетились вокруг Александра Евдокимовича и спешили уставить наше купе весьма соблазнительными яствами. Он вежливо протестовал и свободно изъяснялся с ними на своем родном украинском языке, на который варшавяне реагировали по–польски. Украинско–польский диалог оказался доступным для обеих сторон, за исключением переводчика. Я, понимая, естественно, украинский, многого не улавливал на польском языке, в котором прекрасно разбирался А. Е. Корнейчук.
Незадолго до Вены мой «шеф» вспомнил, что нам следует расплатиться с проводником за чай, которого мы выпили за всю дорогу стаканов пятнадцать. По тем ценам это стоило примерно 1 рубль 50 копеек. Я с широким размахом вытащил десятку, но Александр Евдокимович строго посмотрел на меня и достал 100 рублей со словами: «Иди, расплатись!». Для меня это было бессмысленным расточительством, и я стал убеждать писателя, что нельзя так сорить деньгами. А. Е. Корнейчук искренне удивился и спросил: «Разве это так много?». Оказалось, что для популярного драматурга это действительно немного, поскольку у него, по его словам, был по решению правительства открытый счет в банке».
Прочитала статью ,и сразу вспомнились » Окаянные дни» И. Бунина. У него есть глава о Толстом » Третий Толстой» . Перекликается со статьей, особенно конец главы Бунина.
Обратил внимание штоф (дата 1799)и рюмка в виде потира.Погуглил,вещи антикварные и очень дорогие,даже в те времена. Сидит он как бы зажатый между простой бревенчатой стеной и примитивно роскошным столом.