Иерей Георгий Селин. 50-й псалом и стихотворение А. С. Пушкина «Воспоминание»

Вы ска­же­те, что нель­зя срав­ни­вать ху­до­жест­вен­ное про­из­ве­де­ние и Свя­щен­ное Пи­са­ние? Со­гла­сен, но это не моя идея. Мне бы в го­ло­ву не при­шло срав­ни­вать пса­лом Да­ви­да и сти­хо­тво­ре­ние Пуш­ки­на, ес­ли бы два ар­хи­е­рея и один из­вест­ный пи­са­тель не под­толк­ну­ли ме­ня к это­му. А с дру­гой сто­ро­ны, по­че­му бы не срав­нить? По­че­му бы не со­по­ста­вить ху­до­жест­вен­ную ли­те­ра­ту­ру и сло­во Бо­жие, не толь­ко сле­дуя при­ме­ру двух ар­хи­е­ре­ев и од­но­го из­вест­но­го пи­са­те­ля, но и той тра­ди­ции, на­ча­ло ко­то­рой по­ло­жил по­лу­ма­сон^[1] Аполлон Григорьев (1822–1864), сказавший: «Пушкин наше всё», подразумевая под «всё», очевидно, и Священное Писание.

Уже говорилось, что чтение книг В. В. Розанова вредно для души. Но приходится вновь обращаться к ним, потому что мнение двух архиереев очень близко к тому, что сказал Василий Васильевич: «Когда для смертного умолкнет шумный день» одинаково с 50-м псалмом («Помилуй мя, Боже»). Так же велико, оглушительно и религиозно. Такая же правда». «Воспоминание», говорит В.В. Розанов, одинаково с 50-м псалмом. Неужели и владыки говорят то же? Нет, владыки говорят иначе, но их мнение схоже с мнением Розанова.

Митрополит Антоний (Храповицкий) (1863–1936): «Пушкин был народник, но прежде всего он был моралист и народником сделался потому, что был моралистом. Мысль эта для многих покажется невероятной (действительно, я чуть со стула не упал от этих слов митрополита. — Г.С.), но смотрите, где Пушкин был более великим поэтом, как не в исповедании своих разочарований, своего раскаяния». Далее вместе с другим стихотворением Пушкина митрополит Антоний цитирует «Воспоминание».
http://russianway.rhga.ru/upload/main/28_Antony.pdf

Архиепископ Никанор (Бровкович) (1827–1890) говорит примерно то же: «Подниматься ему [Пушкину] однако же было нелегко; вставал он долго, не короче того, как и падал. Вспомните, сколько у него стихотворений вылилось в этом состоянии его духа. Это самые чистые и самые возвышенные создания его поэзии, вызывающие на глубокое раздумье. Вот это действительно тот высоко-нравственный урок, который преподает он нам из-за своего гроба». Далее, наряду с другими стихотворениями Пушкина архиепископ Никанор цитирует «Воспоминание». https://azbyka.ru/otechnik/Nikanor_Brovkovich/beseda-v-nedelyu-bludnogo-syna-pri-pominovenii-raba-bozhija-aleksandra-poeta-pushkina-po-istechenii-pjatidesjatiletija-po-smerti-ego/

К сожалению, в словах владык нет конкретики. Они не говорят ничего предметного. Они делятся впечатлениями и обширно цитируют любимые стихи, но не приводят точных подтверждений своим мыслям. Так, владыка Никанор говорит: «Вот это действительно тот высоко-нравственный урок, который преподает он [поэт] нам из-за своего гроба». Но в чём состоит этот урок, в каких именно словах Пушкина он заключается, владыка не поясняет. Жаль. Потому что сто́ит только углубиться в содержание пушкинских строк, как открывается их… Что же там открывается?

Первый вздох, первый слог, первый стих псалма обращён к Богу: Помилуй мя, Боже. Есть ли такое обращение в «Воспоминании»? Ничего подобного там нет не только в начале, но и во всём стихотворении. Ничего странного, говорит В. А. Жуковский, это нормально. «Пусть поэт ни разу даже не назовет Бога, но лишь бы сам он знал Бога, шел к Богу, — он все равно всех и поведет к Богу, о чем бы ни говорил, — пишет Жуковский. — Если душа поэта чиста, то и мы всегда только очистимся от соприкосновения с нею и никогда не осквернимся, какие бы нечистые, даже чудовищные образы ни представлял он нам». Хорошо, допустим, что так и есть, как говорит Василий Андреевич, тем более, что в «Воспоминании» нет тех чудовищных образов вроде невесты, скачущей в обнимку мёртвым женихом к отверстой могиле, и т.п., которыми наполнена баллада Жуковского «Людмила», допустим, что Пушкин, не называя Бога, ведёт к Нему своих читателей в «Воспоминании».

Следующие слова 50-го псалма и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое можно назвать его основной мыслью. Они многократно повторяются в той или иной форме:

А что мы читаем в «Воспоминании»?

Эти стихи противоположны словам пророка Давида: омый мя от беззакония моего. Поэт слёзы льёт, но строк печальных не смывает. Что бы это значило? Похоже, Пушкин не думал о каком-либо очищении. Тогда можно ли назвать его стихотворение покаянным? Покаяние заключается в изменении ума, души, жизни, которое начинается с омовения «строк печальных». Но было ли у поэта такое желание, если строк печальных, то есть своих грехов он смывать не намеревался^[2]? Похоже, что Пушкин, если и каялся, то перед самим собой. Но разве это истинное покаяние, которое, как известно, всегда обращено к Богу, то есть к Тому, Кто может очистить от греха?

То, что мы читаем у Пушкина, это, простите, словесное селфи со слезами. Тогда как 50-й псалом это вопль грешной души к Богу, в «Воспоминании» нет даже намёка на такое обращение. Пророк плачет и вопиет, чтобы Господь смысл с души его грех, а поэт? «…но строк печальных не смываю». Зачем в таком случае плакать над ними? Чтобы полюбоваться собой? Другой причины я, увы, не нахожу. Поэт в «Воспоминании» кается перед самим собой, тогда как пророк винит себя перед Богом — Тебе единому согреших. Эти слова в псалме мне, признаюсь, не понятны. Почему Тебе одному согрешил? А разве перед Вирсавией, которую склонил к греху прелюбодеяния, не согрешил? И перед её мужем, которого обесчестил и позаботился убить на войне, не согрешил? Почему Давид только перед одним Богом кается и у Него одного просит прощения? Но этот вопрос выходит за пределы статьи.

Итак, почему же Розанов сравнил это стихотворение с 50-м псалмом? Похоже, он не понимал содержания псалма и сравнил «Воспоминание» с ним только ради красного словца. Что ж, бывает, брякнул, да и сам не понял, зачем брякнул. Так часто случается у писателей и поэтов. «Когда для смертного умолкнет шумный день» одинаково с 50-м псалмом («Помилуй мя, Боже»). Так же велико, оглушительно и религиозно. Такая же правда», — пишет В. Розанов.

Что значит «оглушительно»? Это когда рыбу динамитом глушат, и она всплывает животами вверх? И что понимал Розанов под словом «религиозно»? О религиозности Василия Васильевича сохранилось мнение священномученика Гермогена (Долганова), епископа Саратовского († 16/29.06.1918): «Современные же нам хулиганы и забулдыги в сфере религиозной мысли (по-моему, исчерпывающая характеристика. — Г.С.) вроде Розанова, Мережковского и других, смеющиеся и глумящиеся над нашим драгоценнейшим сокровищем веры Христовой и Церкви, должны быть также выведены, изъяты из среды верных, отлучены от святого собрания и анафемствованы открыто для пресечения производимого ими соблазна в среде верующей части народа».

«Такая же правда», — говорит Розанов о «Воспоминании», ставя его рядом с 50-м псалмом. Чтобы убедиться в неправде этих слов Розанова, не нужно много говорить, достаточно представить, как во время Богослужения, после чтения Евангелия и пения «Воскресение Христово видевше, поклонимся святому Господу Иисусу…», чтец вместо 50-го псалма начнёт декламировать «Когда для смертного умолкнет шумный день…», — так вся нелепость розановского сравнения становится очевидной. И не только нелепость, но глупость, бездарность и пошлость этого сравнения становится очевидной, стоит только представить чтение «Воспоминания» во время Богослужения. Кстати, а почему святые отцы Церкви положили читать 50-й псалом после «Воскресение Христово видевше»? Ведь эти тексты разнятся, как лёд и пламя. Вспомните этот момент в Богослужении, вспомните, как после совместного пения всеми молящимися высокоторжественной воскресной песни сразу же начинается чтение 50-го псалма. Для меня этот переход всегда казался и продолжает казаться слишком резким. «Из огня да в полымя», как говорится. Зачем такой контраст?

М.Н. Скабалланович: «Псалтирная часть утрени близится уже к самому концу, и ей тут нужен сильнейший и вместе выразительнейший аккорд, естественнее всего в форме одного из псалмов, которыми наполнена вся эта средоточная часть важнейшей из суточных служб. Едва ли поэтому можно было сделать удачнее выбор, как поместив сюда 50-й псалом. Ни один псалом не написан в таких исключительных и потрясающих обстоятельствах, как этот; ни один более, чем этот, не отвечает основному настроению христианина — покаянному (покайтеся, приближибося Царство Небесное), и не выражает его с такою силою. А контраст, в котором он стоит к предшествовавшему длинному ликованию, еще увеличивает это впечатление; это как бы череп, внесенный на пиршество».
https://azbyka.ru/otechnik/Mihail_Skaballanovich/tolkovyj-tipikon/19_7

«Пиршество и череп» — вот гораздо лучший моего «пламени и льда» образ. И самый этот образ — лучший ответ на вопрос об уместности 50-го псалма после пения «Воскресение Христово видевше». Пиршество, разумеется, духа, совершается за Богослужением, но плоть и кровь человека участвуют в нём. Поэтому чтение 50-го псалма призвано остудить излишнюю телесную разгорячённость молящихся, которая могла возникнуть после пения «Воскресение Христово видевше». Чтение этого псалма отрезвляет и готовит молитвенное собрание к слышанию канонов, чтение и пение которых совершается после псалтирной части утрени, как выразился Михаил Николаевич Скабалланович. И вдруг, представьте себе, на месте псалма читается вот это.

и т.д.

Справка из Википедии: Воспоминание (Когда для смертного умолкнет шумный день) — стихотворение Александра Пушкина, написанное им в мае 1828 года. Опубликовано в 1829 году в альманахе «Северные цветы». В опубликованный при жизни поэта вариант не вошло присутствующее в рукописи окончание. Датируется, согласно пометке Пушкина на автографе, 19 мая 1828 года. До публикации стихотворение фигурировало у Пушкина под названиями «Бессоница» и «Бдение»^[3]. О каком неопубликованном окончании говорит Википедия? Вот оно.

Интернет-публикация этих стихов сопровождается таким комментарием: «Эти двадцать стихов не были напечатаны Пушкиным и не окончательно им обработаны. «Две тени милые…» — с уверенностью можно назвать только одно имя — Амалии Ризнич. См. стихотворение «Под небом голубым страны своей родной». http://pushkin-lit.ru/pushkin/stihi/stih-573.htm

Оказывается, владыка Никанор (Бровкович) хорошо знал не только чистовики, но и черновики поэта, поскольку процитировал в своей речи не вошедшие в окончательный текст «Воспоминания» строки, а именно первые 8-мь из 20-ти. (Владыка Антоний этого окончания не цитировал). Что ж, тем хуже для владыки Никанора, поскольку неопубликованная Пушкиным концовка стихотворения открывает его суть, и она такова, что покаяние поэта, это, простите за прямоту, пародия на покаяние. Почему? Потому что покаяние всегда приносится Богу, а в этом стихотворении мы слышим покаяние, которое не выходит из земных пределов. Кто принимает стихотворную исповедь поэта? К кому он обращается? К Богу? Отнюдь нет, к двум женщинам, потому что два ангела, принимающих его душевные терзания, это женщины.

Владыка Никанор, когда пересказывал стихотворение, выделил курсивом слово «с отвращением»: («И с отвращением читая жизнь мою»), желая, видимо, сказать, что поэт писал «Воспоминание», испытывая отвращение ко греху, но, как видно из этого четверостишья, отвращение поэта вовсе не ко греху относится, а к тем моментам жизни, которые ему было неприятно вспоминать: «друзей предательский привет», «жужжанье клеветы», «наносит хладный свет неотразимые обиды» и т.д. Самый же грех остался вместе с ним, о чём он так и написал: «Строк печальных не смываю».

Позвольте, читатель, поделиться священническим опытом. Много лет назад меня пригласили исповедать мужчину лет 80-ти, который на склоне жизни был крещён стараниями детей, но, увы, не был воцерковлён. Что же он посчитал нужным сказать священнику? Главным грехом своей жизни он считал проявленное в молодости малодушие, когда его унизили, а он не дал достойного, на его взгляд, ответа. Вот и всё. Выходит, что всю жизнь он носил в душе воспоминание о своей слабости, считая её тяжким грехом, потому как она более всего его мучила. Простите, но не то же ли самое я читаю у Пушкина? Отвращение у поэта вызывает не грех, но что? Суета, которую он выразил словами: «друзей предательский привет», «жужжанье клеветы», «наносит хладный свет неотразимые обиды». И горькие слёзы вызывает не раскаяние во грехе, а что? Опять же суета.

Но почему я решил, что у Пушкина имелся какой-то грех? Почему я требую от него покаяния, тогда как, быть может, греха за собой поэт не осознавал и каяться ни в чём не собирался? Но это не я решил. Это высокопреосвященные владыки и писатель Розанов так решили. Поскольку они назвали «Воспоминание» покаянным стихотворением, постольку были уверены, что Пушкин каялся во грехах. Но давайте посмотрим на это стихотворение просто как на стихотворение. Не будем ему никаких покаянных черт и свойств приписывать. Это просто классное стихотворение классного поэта, и точка. Если считать «Воспоминание» таковым, то всё оказывается гораздо проще. На нет и суда, как говорится, нет. Нет греха — нет покаяния. Так ведь? Любовь Пушкина к этим женщинам была чиста и возвышенна. Вернее сказать, две чистых и возвышенных любви испытал поэт, которые на двойную высоту возвели его душу.

Скажу ещё раз. Если воспринимать «Воспоминании» только как стихотворение и не приводить его как пример пушкинского покаяния, то вопросов к поэту и к его произведению не возникает. В самом деле, Пушкин, наверное, и не думал здесь никакого покаяния изображать, он хотел написать о каких-то воспоминаниях, каких-то разочарованиях и не более. И если именно так воспринимать эти стихи, то какие проблемы? Никаких. Однако цитирование этих стихов в церковных проповедях как покаянных подталкивает слушателей к тому кощунственному сопоставлению христианских понятий с языческими, которое сам же владыка Никанор обличал в творчестве Пушкина. Напомню его слова: «Было в этой поэзии [Пушкина], не скажу, мысленно-словесное отрицание христианства, но хуже того, было кощунственное сопоставление его [христианства] с идолопоклонством (выделено мной. — Г.С.), кощунственное приурочивание его к низшему культу низших языческих божеств, причем необузданность ума и слова играла сопоставлениями священных изречений с непристойными образами и влечениями».

Обратим внимание, что в «Воспоминании» нет сопоставлений со священными изречениями (если не считать таковым упоминание двух ангелов с одним мечом^[4]), поэтому кощунственное сопоставление христианства с идолопоклонством уже за Пушкина делает владыка, приравнивая это стихотворение к исповеди и называя его высоко-нравственным уроком, «который преподает он [поэт] нам из-за своего гроба». Что же выходит? Выходит, что кощунствует уже сам архиепископ, предлагая думать, что Пушкин и не думал делать в стихотворении «Воспоминание», т.е. показывать пример христианского покаяния.

Два ангела, «два призрака младые, две тени милые» предстают перед мысленным взором читателя при чтении «Воспоминания». Они одновременно и мстят Пушкину, и говорят «мертвым языком о тайнах счастия и гроба». Могут ли ангелы говорить мёртвым языком? Если знать, что вышеупомянутая Амалия Ризнич, олицетворяющая собой, по мнению пушкиноведов, одного из ангелов, умерла за три года до написания стихотворения, то можно догадаться, почему этот ангел говорит мёртвым языком. Но почему ангелы говорят поэту о тайнах счастия? Какого счастия? «О тайнах вечности и гроба», — прочла окончание этого стихотворения дочь Розанова Татьяна^[5], каковым оно и было в черновиках. Но Пушкин исправил «вечность» на «счастие», чем ещё раз подтвердил, что не думал изображать покаяние в «Воспоминании», для которого (покаяния) первое слово намного уместнее, чем второе. Почему? Позвольте мне вновь как священнику заметить, что когда к исповеди примешиваются «тайны счастия», то это уже не исповедь, а роман.

Короче. Делаю вывод. Лучше бы владыки Никанор и Антоний не называли стихотворение А. С. Пушкина «Воспоминание» покаянным, и вообще не цитировали бы его стихи в церковных речах, потому что не подобает Божиим архиереям глупостями заниматься и делать то, что можно писательствующему чудаку (назову его так, чтобы не назвать иначе) В. В. Розанову.

Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
29 октября 2020