Иерей Георгий Селин. Пирамида или бабочки

О русской литературе

Ес­ли про­ти­во­ре­чи­вая раз­но­го­ло­си­ца твор­чест­ва Ф. М. Дос­то­евс­ко­го от­кры­ва­ет­ся нам че­рез мно­жест­во ли­те­ра­тур­ных пер­со­на­жей, ко­то­рые, слов­но мас­ки, на­де­ва­ет на се­бя пи­са­тель, то в твор­чест­ве Ро­за­но­ва та­ко­вая яв­ля­ет се­бя в од­ном ли­це, ко­то­рое так и зо­вёт­ся — Ва­си­лий Ва­силь­е­вич Ро­за­нов. Я ска­зал «про­ти­во­ре­чи­вая раз­но­го­ло­си­ца», но луч­ше на­звать её бре­до­вой. Су­ди­те са­ми.

Розанов: «По содержанию (выделено Розановым. — Г.С.) литература русская есть такая мерзость — такая мерзость бесстыдства и наглости, — как ни единая литература. В большом царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышлёном, покорном что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить — чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковывать, серп исполнить, косу для косьбы сделать (“вывозим косы из Австрии” — география). Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, “как они любили” и “о чём разговаривали”. И всё “разговаривали” и только “разговаривали”, и только “любили” и ещё “любили”» (Апокалипсис нашего времени, 1918).

В том же 1918 году в статье под названием «С вершины тысячелетней пирамиды (Размышление о ходе русской литературы)» Розанов пишет: «И еще, и еще — уже немного слов: где же наш оригинальный труд в истории? В истории Россия всегда обнаруживалась слабою нациею, как бы слабо отпечатанное на космическом печатном станке. Как бы не ушедшею глубоко ногами в землю — поверхностною. Что за странная жизнь, — жизнь «впечатлениями», жизнь «подражаниями». Между тем от «призвания князей» и до «социал-демократии» мы прожили собственно так. В объем подражательности и ряда подражательностей умещается объем всей русской истории. Мы — слабо оригинальная страна, не выразительная. Именно — не сильный оттиск чужих произведений. Далее — гибель от литературы, единственный во всей всемирной истории образ гибели, способ гибели, метод гибели. Собственно — гениальное, и как-то гениально урожденное — в России и была только одна литература. Ни вера наша, ни церковь наша, ни государство — все уже не было столь же гениально, выразительно, сильно. Русская литература, несмотря на всего один только век ее существования, — поднялась до явления совершенно универсального, не уступающего в красоте и достоинствах своих ни которой нации, не исключая греков и Гомера их, не исключая итальянцев и Данта их, не исключая англичан и Шекспира их и, наконец — даже не уступая евреям и их Священному Писанию, их «иератическим пергаментам». Тут дело в самоощущении, в душе, в сердце. Тот век, который Россия прожила в литературе так страстно, этот век она совершенно верила, во всякой строчке своей верила, что переживает какое-то священное писание, священные манускрипты… И это — до последнего времени, до закрытия всех почти газет, вот до рокового 1918 года, когда каждый листочек «Утра России» или «Социал-Демократа» еще дышит полным вдохновением: «у меня одного — правда». Это, конечно, экстаз. Когда «дряхлый старик» — «……»». (Везде курсив Розанова. — Г.С.).

Предоставим читателям возможность самим догадываться о слове, написанном азбукой Морзе. Но какова песнь! Каков восторг! Литература — единственный значительный след, который оставил после себя русский народ за тысячу лет своего существования, пишет Розанов. Ни вера, ни церковь, ни царство, но — литература — вот то самое великое дело, которое совершило русское государство за свою историю. Но о каком старике идёт речь? Наверное, он и есть та дряхлая, как говорит Розанов, империя, которая в последнее столетие перед революцией разразилась своим величайшим делом — литературой, причём сделала это так, что Розанов не нашёл иных знаков для описания этого события, кроме азбуки Морзе.

Я бы не стал обращать внимание читателей на бред Василия Васильевича, мечась в котором, он то называет ВРЛ мерзкой и бесстыдной, то приравнивает её к Священному Писанию, то обвиняет её в ничегонеделании, то называет единственным делом, которое оставил после себя в мiровой истории русский народ, а просто посоветовал бы не читать его книг, поскольку их чтение заражает ум расстройством, если бы не одно, становящее для меня с годами всё более очевидным, обстоятельство. Эта путаница — не одной только Василия Васильевича литературы принадлежность^[1], эта путаница — основное свойство великой русской литературы (ВРЛ), её характерная черта.

Валерий Николаевич Ганичев († 2018), будучи председателем Союза писателей России, в тезисах отчета на XV съезде этого Союза под названием «Слово писателя всегда будет одухотворенным и нравственным» писал: «Вспомним и мы слова известного критика и писателя Василия Розанова о том, что Россия не создала пирамиду Хеопса, Александрийский маяк, Родосский колосс и другие семь чудес света, но она создала великую русскую литературу, великую классическую русскую литературу. Здесь слово было доведено до своей высоты, до совершенства, до Великой Истины».

Как видим, Валерий Николаевич развивает мысль Василия Васильевича о пирамидальном величии ВРЛ, но уже без тех оттенков, что обозначены у Розанова азбукой Морзе. Кстати, об оттенках. Ёрничал или нет Василий Васильевич, вставляя в свою хвалебную песнь о могуществе ВРЛ многоточие, трудно сказать, поскольку шизофрения, простите, противоречивость является, как я сказал, характеристической чертой художественной литературы, формой её существования. По-моему, всё же троллил, как нынче модно говорить о подобных высказываниях, потому что греки у Розанова Гомером не «…», и итальянцы Дантом, и англичане Шекспиром не сделали того же, а вот русские своей ВРЛ, согласно Розанову, «…». Но оставим оттенки мыслей Василия Васильевича самому Василию Васильевичу и тем писателям, которые продолжают троллить своих читателей в розановском духе. Нам важна суть слов председателя Союза писателей России, в которых он сравнивает ВРЛ с пирамидой.

Россия, говорит Ганичев, явила мiру, словно восьмое чудо света, свою собственную пирамиду — Великую Русскую Литературу. Очень показательно это сравнение и очень зловеще. Вдумаемся, чем нас призывают гордиться. Тем, что русский народ не построил идола вроде пирамиды Хеопса, но «памятник себе воздвиг нерукотворный», подобный или даже больший, чем она. Разве не настораживает, разве не смущает это сравнение? Но оставим и образы (вслед за оттенками мыслей), которые рисуют в своих словах Василий Васильевич и Валерий Николаевич. Вникнем в суть слов последнего.

Ганичев: «Здесь (т.е. в ВРЛ. — Г.С.) слово было доведено до своей высоты, до совершенства, до Великой Истины». Что понимает Валерий Николаевич под Великой Истиной? Очевидно, Евангелие, Священное Писание, слово Божие, Христа, наконец, как воплощенное Слово Божие… Что же выходит? Великая русская литература довела слово до Слова? ВРЛ возвысила слово до высоты Священного Писания? По сути, Ганичев говорит то же, что и Розанов, сравнивающий ВРЛ с «иератическими пергаментами» евреев, но в отличие от Розанова не говорит об этом прямо, потому что поставить художественную литературу на одну высоту со Священным Писанием у него хватает разума удержаться. Но самый ход мысли тот же. Не удивительно поэтому, что розановское сравнение ВРЛ с пирамидой нашло отклик в душе Ганичева. Что ещё выходит из слов Ганичева? Выходит, что Священное Писание не доводило слова до Слова, церковное богослужение, святые отцы, святители и преподобные не доводили свои слова до Христа, а вот великая русская литература это сделала — довела «слово до своей высоты, до совершенства, до Великой Истины»?

Послушали Ганичева, теперь вновь послушаем Розанова. «Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого…», — пишет он. Г.С.: Ну да, совершенно первобытно рос русский народ, окормляемый словом Божиим, которое возвещалось в церкви, и прекрасно обходился без сладкоголосой художественной литературы как до Петра, так и после него. А вот во время реформ Петра народный рост приостановился. Настолько тяжелы и неестественны были для народа петровские преобразования, что он количественно сократился во время их проведения.

Розанов: «[Литература] не выучила и не внушила выучить — чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковывать…». Г.С.: А почему литература должна учить гвозди ковать? Почему она вообще должна чему-то учить? О присвоении литературой священнических, учительных, судебных и других прав в лице поэта Пушкина мы говорили, разбирая его стихотворение «Поэт и толпа» в статье «Пастыри и наёмники, воры и разбойники». Светская литература должна развлекать, веселить, тешить, какие-то советы давать, но учить — это не её дело. И кто бы из писателей учил? Может, Розанов, у которого, по его же собственному признанию, единственное, что было мужского, — брюки?

Розанов: «И всё “разговаривали” и только “разговаривали”, и только “любили” и ещё “любили”». Г.С.: Ну пусть бы разговаривали и любили. Что в этом плохого? Во всех романах и кинофильмах разговаривают и любят. Беда не в этом. Беда начинается, когда романы подаются как примеры для подражания, а художественную литературу возносят на пьедестал учительницы жизни, как это сделал В. В. Розанов в статье «С вершины тысячелетней пирамиды» и вслед за ним В. Н. Ганичев, назвав великую классическую русскую литературу вершиной русского словесного творчества.

Сравнение литературы (и вообще чего-либо, чем хочется похвалиться^[2]) с пирамидой — неприемлемо для христиан, потому что отдаёт идолопоклонством. Ведь не идолопоклонники же Розанов, Ганичев и весь Союз писателей России, к которому имеет честь принадлежать и автор этой статьи. С чем же тогда сравнить русскую литературу? Хочется сравнить литературу с чем-то великим, сравни её со скалой. Однако согласен, что в этом сравнении нет человеческой составляющей: скала высится сама по себе, а ВРЛ создали люди, и последнее обстоятельство непременно должно быть отражено в образе, поэтому и образ скалы не годится. Тогда можно сравнить литературу с «камнем рукосечным» в отличие от камня нерукосечного — Христа^[3]. Но и тут возникают неудобства, потому что обтёсанный камень это — образ масонский. Что же делать? Предлагаю оставить каменные образы и сравнить русскую литературу с облаком прекрасных бабочек. Известно, что, прежде чем стать бабочкой, гусеница должна много листьев съесть. Так вот, великие русские писатели питались Евангельскими словами и образами, как гусеницы листьями.

Блажени нищии духом, — говорит Господь (Мф. 5:3). А что говорят поэты? «Блажен, кто смолоду был молод». «Молчалины блаженствуют на свете». «Блажен, кто посетил сей мир…». «Блажен, кто праздник жизни рано оставил, не допив до дна…». «Блажен, стократ блажен, кто в тишине живет и в сонмище людей неистовых нейдет»^[4]… И таких примеров опустошения слова «блаженны» художественной литературой, когда духовный смысл, накапливаемый в словах подвижническими трудами святых, расточался классиками, в золотом веке русской литературы не счесть. ВРЛ выпростала из слов Небесное содержание. Но кто вкладывает в них Небесный смысл? Кто наши слова, если можно так выразиться, заряжает Святым Духом? Уж, конечно, не литературные гении наполняют слова духовным содержанием, и не из художественных сочинений узнал русский народ, кто такие блаженные, потому что не словами утверждаются слова, но делами, и Небесная жизнь наполняет слова Небесным смыслом, а земная — земным. Сколько написал преподобный Сергий Радонежский? То-то и оно. Но если бы не он, на Руси, может, и не узнали бы так крепко, кто такие блаженные, как не узнали бы и того, что значат и куда ведут заповеди блаженств Господа нашего Иисуса Христа, если бы не видели перед собой преподобных отцов, которые исполняли эти заповеди, а не говорили о них красивые слова.

Подводя итог сказанному, я бы уточнил слова Валерия Николаевича Ганичева. Русская литература не только не довела слово «до своей высоты, до совершенства, до Великой Истины», напротив, она низвела Слово до множества слов, стащила Великую Истину до земного уровня и разменяла Слово на слова. У меня не поднимется язык вслед за Розановым назвать ВРЛ мерзостью^[5], но сравнивать её с пирамидой для меня не менее дико. Розанов говорит как бы так: не останется русских, останется их ВРЛ, которая будет жить в веках. Меня эти слова не только не утешают, они меня возмущают. Русские христиане жили бы и жили тысячелетиями, если бы не сошли с камня веры — Христа — на зыбкий песок художественной литературы. Как только они это сделали, как только начали наполнять свою жизнь словесными бабочками, а не подкреплять слова делами, так пошло и поехало к обрыву их житие. Строительством пирамид и разведением бабочек, идолопоклонническим почитанием и детскими забавами — разве этим спасаются? Этим только губят свои души.

Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
17 марта 2020