Михаил Курушин, иеромонах Роман. Вопросы и ответы

— Отец Роман! Человеку свойственно через многие годы утрачивать из своей памяти некоторые прожитые события, моменты, факты и другое, что встречалось во взрослой жизни, а вот впечатления детства иногда сохраняются до конца дней. Расскажите о своем детстве: что из него оставило неизгладимый след, что, возможно, трогает и сегодня?

— Задача непростая для краткого ответа. Взрослый человек знает, что неизгладимый след всегда оставляют родители, друзья, преподаватели, природа. Всем этим был я более, чем богат, все это и ныне вспоминаю с большой теплотой, любовью и благодарностью.  Разве можно забыть, как мать, обделяя себя, делила поровну детям чье-то угощение, как сестры делились последним, как друзья верили тебе, как учителя даже своим видом учили нас скромности и порядочности? Сколько тепла и добра я получил в детстве! Помню, зима, пронизывающий ветер, а Щегорцова Тамара Ивановна идет по заснеженному полю, заниматься со мной математикой, чтобы я наверстал упущенное в больнице время. Ветер жуткий, снегу по колено, а она идет! Ведь никто же не заставлял ее, ни директор, ни завуч. И я бы не осмелился просить, чтобы не доставлять такие трудности. А просить и не нужно было: совесть, ответственность за чужую судьбу вела ее по этому полю. Как забыть это? И ведь не она одна, сколько было прекрасных педагогов! Соболевы, Федорковы, Козырева, Головизнины – прекрасный был коллектив. А природа! Разливы Десны – это же не оторваться было, — до горизонта.

— Мне дал Господь возможность общаться с Вашей матерью. Помню ее как человека редкой щедрости, скромности, духовности. Она была прекрасным педагогом. Какие человеческие качества Вы взяли у нее для своего жизненного багажа и никогда от них не отказались?

— Трудно сказать, так как тогда придется согласиться, что обладаю этими качествами и точно лишить себя одного из них. Во всяком случае, перечисленными не выделяюсь. Хотел бы достичь ее мягкости с людьми, кротости.

— Встречались ли Вам в детские годы люди, личности, которые в определенной степени оказали на Вас благотворное влияние?

— Конечно. Ни одна возрастная пора не знает столько личностей, как детство. Для ребенка любой взрослый – личность. И не только взрослый: разница в несколько лет, а сразу чувствуешь уважение, как к старшему. Выше я уже поминал с благодарностью своих учителей. Теперь о друзьях. В самом раннем детстве сестры (тоже мои наставницы) дружили с девочками Соболевых. Для меня был праздник, когда они приходили в наш дом. Наташа – сама справедливость. Я знал, что она отличница, хорошо рисует, и очень ее любил и уважал. Также почитал ее отца, учителя истории и рисования Андрея Ивановича. Он был строгий, все его побаивались, а я любил этого немногословного человека. У него были две дочери, умные, правильные, но, видимо, любой мужчина хотел бы иметь сына. Я чувствовал, что он так ко мне и относился. Так же ко мне относилась и Глафира Ивановна, мама Наташи. Еще помню доброту и простоту Федорковой Марии Владимировны, жизнерадостность Козыревой Валентины Никитичны… Но я отвлекся. Так вот, если было лето, сестры с подружками шли во рвы за земляникой или к Десне, и, чтобы не оставлять меня одного, брали с собой. Конечно, я им был в тягость, так как обратно меня часто несли, выражаясь по-рябчёвски, на паргашках (на спине). К сожалению, подобные радости для меня быстро закончились: как только я достиг школьного возраста, они тут же постарались избавиться от такой обузы, рады были, что у меня появился новый знакомый — Биченков Сережа. Первый друг детства стал прививать мне мужские качества, говорил, что куклы нужно оставить, что есть игрушки гораздо поинтереснее (приносил поиграть деревянные пистолеты и автоматы), но мне нравились мои матрешки. Потом появились братья Козыревы, братья Федорковы, Вася Руденков – всех не перечислить. Сама жизнь там, дружба оказывала благотворное влияние. И даже улица была хорошей школой: если кто-то выходил с яблоком, оно съедалось всеми, если кто проявлял жадность, трусость, подлость, тот обрекал себя на незавидное положение, его чурались. Никто никогда меня не обижал. Старшие ребята-заводилы, которые любили попроказничать, относились ко мне покровительственно, как к младшему брату. Может, потому, что уважали мать, а может, потому, что не лез верховодить, был сам по себе и уважал старших. До сих пор поминаю Рябчёвск как одну большую семью. Столько было тепла от односельчан!

— Каким учебным предметам в школе Вы отдавали предпочтение? С чем это было связано — с личностью учителя, методикой преподавания, внутренней потребностью знать именно этот предмет?

— До 9-го класса предметы были моей зубной болью: очень любил учиться, одинаково нравились все уроки. Видимо, легко давались, потому и нравились. Я понимал, что только в школе можно быть энциклопедистом, широким фронтом касаться разных наук, но для жизни, для научной деятельности необходимо широкое пятно света сузить до тонкого луча. И чем тоньше сузим, тем дальше высветим. Понимая это, сильно мучался, не знал, куда себя приложить, не знал, какому предмету отдать предпочтение. В 9-м классе, в утынской средней школе, я впервые узнал, что предмет может быть и не любимым. Трактороведение. Очень уважал преподавателя, благодарен ему за то, что он терпел мои дурашливые ответы, но трактора так и не смог полюбить. Личность педагога в данном случае не помогла. Очень благодарен учителям утынской школы. Не думаю, что они мудрили с методикой преподавания, но знания давали. И когда в Крыму я окончил Клепининскую среднюю школу и поступил в КГУ, клепининские преподаватели (прекраснейшие были люди!) в один голос сказали – это не наша заслуга. В утынской школе я легко прижился, подружился с ребятами – Курушиным Владимиром, Низиковым Вячеславом. Кажется, в то время познакомился и со старшим братом Владимира – Михаилом. В Крыму также были друзья на редкость – Николай Остапчук, Константин Янчуков, Анатолий Онуфриенко.

— Чем было занято внеурочное время, каникулы?

— Как у всех. В разное время по-разному. Книги, пятнадцать соток картошки в летнее время (не самое радостное, но препользительнейшее занятие!), Десна, лес, игры. Еще любил с Капитоновой горки (деда Капитона давно уж нет, мало кто помнит о нем, а название горы осталось) смотреть на Десну, луга. Носил с собою альбом для рисования. Или молча сидел, смотрел, или рисовал.

— Почему Вы, имея хороший аттестат и основательные знания, избрали для дальнейшей учёбы вуз в степной Элисте?

— Скажу, но никому не советую так вступать в жизнь. В 10-м классе я окончательно сделал свой выбор – русский язык и литература. Особо и не учил предметы, знал, что не пригодятся. Много читал и писал. В Симферополь поступать не хотел, так как рядом дом, а у меня уже были такие стихи:

Ну и так далее. Понятно, что кайяя – сомнительное заклинание, слово придумано ради рифмы. Не совсем ясно, как угольки волков могли выть, и, тем не менее, видите, куда звала романтика? И вот, после сдачи очередного экзамена, подошел к карте, закрыл глаза и ткнул пальцем. Открыл – Калмыкия. Посмотрел в справочнике – есть университет. Решил ехать. И перст мой не ошибся: столько прекрасных людей там увидел, столько было друзей разных национальностей! И калмыки (Овшинов Сергей, Виктор Шамаков, Хаптаханов Юра), и казахи, и чеченцы, и карачаевцы (Борис Дотдуев, ездили к нему под Домбай – редкой преданности друг был), и грузины, и греки (как с братом жил с Владимиром Чемичевым, лично знал Аристотеля, Платона и Сократа!), и украинец, сентиментальный поэт Александр Забашта, и русский остряк Георгий Раскатов, и усидчивый еврей Миша Ходарковский. В Элисте узнал исключительную человечность и поддержку преподавателя по логике Куликова Юрия Ивановича, преподавателя немецкого – Емельяненко Тамару Алексеевну. Воспоминаний много.

Студенты на Брянщине обычно отрабатывают на картофельных полях, а в Калмыкии ездят на сакман, на точки, помогать овцеводам. Точка — это домик чабана, кошара и на пятнадцать – двадцать километров ни души. Помню, три однокурсника и три девочки жили на точке, где с семьей чабанил чеченец. Жена была из препростых, увидела, что рисую портрет Сережи, посмотрела, одобрительно закачала головой – на человека похож ! Даже для никудышного художника (к каковым себя и относил) мало чести услышать такое определение, но в ее устах это прозвучало похвалой.

Питались мы отдельно, колхоз нам чего-то выделил, явно путая с подвижниками. В общем, студентам всегда хочется кушать. Смотрю, девочки принесли свежие яйца, приготовились зажарить. Спросил – откуда они, угостила хозяйка? Нет, сами нашли. Вы что? Идите, положите, где взяли, разве можно брать чужое! Обиделись, но послушались. Сидим надутые. Буквально через полчаса, открывается дверь, — хозяйка несет полную корзину яиц. Объявляет всем – для Саши! И ушла. Оказывается, она слышала наш разговор. Девочки зароптали – почему только тебе? Оправдываюсь – я же не буду один кушать, а сказала она так, чтобы показать свое уважение к человеку, который не протянул руки к чужому. После этого случая, хозяйка все время приносила корзину с провизией, и, объявив привычное – для Саши, уходила к себе. И хозяин очень зауважал (и за этот случай, и когда узнал, что я пощусь, что русский — верующий), все время звал к себе за стол, похвалял, что не ем чушку , но я не мог оставить братию.

Говорю это из благодарности к той чеченской семье, которая подтвердила всем известное: что уважают оберегающего честь, совесть, а кто себя пятнает, лишается уважения. Общаясь с людьми другой национальности, в России или за рубежом, всегда имел повышенное чувство русскости, боялся подорвать достоинство русского человека. Помню, ко мне очень привязался мальчик лет пяти. Черноголовый, черноглазый, очень живой. Сидим мы с ним после работы на повозке и смотрим на закат. А закаты в Калмыкии во все небо. Больше таких закатов нигде не приходилось видеть. Показываю ему — видишь вон то красное облако? На что оно похоже? Смотрит, соображает, фантазирует, впитывает каждое слово. В свободное время что-то ему рисовал, учил подмечать красоту степной Калмыкии… Во времена кровавых разборок в Чечне часто вспоминал этого мальчика, думал, как сложилась его жизнь, помогло ли ему общение с русским студентом, где он сейчас?

— Почему в Ваших книгах представлена лишь малая толика того, что было написано в семидесятые годы? Мне удалось познакомиться с Вашими рукописями, большинство из них достойны того, чтобы они не лежали под сукном. Я не литератор, но скажу, что в семидесятые годы мне не довелось найти нечто подобное.

— В семидесятые годы мне предлагали издать сборник с одним условием: чтобы я написал стихотворение о партии или о вожде. Решалась участь моей рукописи, участь моей судьбы. Слава Богу, не стал давить совесть, сказал, что я даже не комсомолец, забрал стихи и ушел. Считаю, что просто Господь спас. Ведь если бы издали мой сборник, мне бы уже было не до монастыря, носился бы с этим сборником, как дурень с писаной торбой, считая себя не весть кем. А так приехал домой и всю писанину, написанную с самых детских лет, и самую позднюю, бросил в печь, расчистил дорогу в монастырь.

— Назовите те вузовские предметы, которые Вам нравились и пригодились в дальнейшей деятельности. О каких Вы не хотите даже вспоминать?

— Любил психологию, логику, философию, литературу. Вспоминать не хочется историю КПСС и политэкономию.

— Вы были школьником, студентом, учителем. Попробуйте (если это возможно) сравнить преподавателя молодого поколения семидесятых-восьмидесятых годов прошлого века и тех молодых ребят, которые шагнули в третье I тысячелетие. Прошу только не концентрировать свое внимание на якобы извечной проблеме «отцы – дети».

— Что касается преподавателей, Вы уже поняли мое к ним отношение. Где бы я ни учился — в Рябчевске, в Утах, в Крыму, в Элисте — всюду видел прекрасных педагогов. Считаю, что после священника нет звания выше звания «учитель». Впрочем, священник тоже учитель. Низко кланяюсь всем учившим меня. В отношении нас и молодых ребят. Есть свои плюсы и минусы. Нас так не травили телевизором и кино, не внедряли блудные микробы, не уничтожали стыд и совесть, не учили поклоняться идолу золотого тельца. Это плюс нашего времени и минус нынешнего. А с другой стороны, мы жили при порушенных Храмах, а нынешняя молодежь имеет выбор, Храмы ждут. И если бы преподавателям нашего и этого времени обрести Веру, они бы не только давали знания, но и сами бы образовывались, и образовывали (от слова Образ) детские души. Очень бы хотелось между преподавателями и школьниками видеть больше человеческого общения, чтобы чаще беседовали на жизненно необходимые темы. Почему классному руководителю не придти в старший класс, не сказать: «Подходит время, когда начнете жить самостоятельно. Давайте поговорим, готовы ли для этой жизни? Как вы считаете, что необходимо в этой жизни, чтобы стать человеком, не растерять себя, выжить, не опуститься. Говорят ли вам о чём-то слова Честь, Совесть, Долг, Патриотизм, Сострадание, Самопожертвование? Как вы их понимаете? Приходилось ли сейчас видеть это в ком-то или проявлять самому? В чем видите смысл своей жизни? Кем бы хотели стать? Есть ли уверенность, что цель выбрана правильно, что достижение ее не разочарует, что она стоит того, чтобы прикладывать все свои силы для ее достижения? Что для вас значит жизнь? Есть ли то, за что можно отдать жизнь? Что для вас высоко и свято? Жизнь ведь не родительский дом, давайте уже сейчас начнем готовиться к ней». Если бы знали, как ждут дети распахнутости души учителя!

Особенно благотворны уроки и беседы на природе. Кругом же такая красота! Зачем на уроках рисования сидеть в душном классе? Прекрасная возможность открывать красоту! Не в городах же живем. Помню, Андрей Иванович Соболев водил наш класс на Капитонову горку, оттуда открывается прекрасный вид на Десну и луга. Мы сидели и рисовали, кто что пожелает. Почему и сейчас не привести детей, не сказать им: «Все это вы много раз уже видели, привыкли к этой красоте, не замечаете ее или скользите по ней равнодушными взглядами, а ведь это наша малая Родина. И вы являетесь ее частью, как и она — частью ваших душ. Посмотрите на эти дальние рощи, на излучину реки, на это небо (откройте им светлую осеннюю печаль дальней рощи, умиротворение текущей воды, очищающую лазурь неба). Посмотрите и запомните — с этого начинается человек, ибо нет человека без любви к Родине. Подумайте, любите ли вы свою Родину? Что она значит для вас?».

Не говорю уже о том, что верующий преподаватель от красоты творения может перейти к Творцу, сказать об Источнике этой видимой красоты. Сейте, сейте, сейте! Что-то упадет на камни, что – на песок, что-то в терния, но что-то примет и добрая земля. Больше живого чувства, тепла, любви, доверия, искренности. Все это потом на нас же и возвращается. Не официальные линейки и общественные собрания нужны душам; они больше вредят своей казенщиной, а человечность, огонек сердца преподавателя способен зажечь свечи детских душ. По-другому и не бывает. Но, ни в коем случае, нельзя допускать дерзости, навязываемого ныне панибратства. Это американская гниль. Хваленая ими раскованность – обыкновенное хамство. Нужно убивать в себе хама, выдавливать его по капле, а не расковывать.

Если бы знали, как много значит в будущей жизни полученное в семье и школе, как много значат детские и юношеские годы! Это ведь начало, направление течения. Потечет ручеек местами свалок – превратится в зловонную жижу или вообще самоуничтожится. Потечет среди красоты – будет радовать души. Открывайте красоту, она разлита повсюду. И сейте, сейте, сейте! Без этих бесед, без живого общения бывшие школьники будут пополнять тюрьмы, зоны, психушки, панели, помойки, подзаборья. И пока не пойдем к Свету, будем и дальше вырождаться. Подумать только – каждый год несет десять миллионов убиенных во чреве! Год прошел, и нет столицы, нет населения Москвы. Каждый год в России почти полмиллиона самоубийц! Год прошел, и нет Брянска. Великая Отечественная не знала таких потерь! Столько смертей! Видно, кому-то очень нужны пустующие русские земли. Но ведь не захватчики же – сами убиваем себя! Тут криком кричать надо! Страшнее беды и не было на Земле Русской!