Иеромонах Пафнутий (Лемиш). Символ неверия в Воскресение

…Наталья Викторовна всегда следила за здоровьем, в отличие от всех нас. Обследования проходила, анализы сдавала… И питание для нее было «пунктиком». Она тщательно относилась к выбору продуктов: покупала в определенных магазинах, смотрела состав… И тут сильные боли в животе пошли. Начали обследоваться: сначала терапевт, потом сделали МСКТ. Увидели, что это множественные лимфоузлы воспалились, увеличились и стали выдавливать органы в брюшной полости, а от этого и пошли боли… Отправили Наталью Викторовну к онкогематологу. Необходимо было взять лимфоузел на анализ. Надо сказать, что естественный запас прочности ее организма высокий был, здоровье крепкое, кровь хорошая. Гематологу ситуация странной казалась.

Наталье Викторовне становилось все хуже: брюшную полость сдавливало все сильней, так что она уже ничего не могла есть… Сидим у врача. Он говорит:

— Операция через шесть дней.

— Пожалуйста, пораньше! — прошу.

— Странно, анализы не плохие, не трагичные, а клиника — то, как человек выглядит и чувствует себя — не соответствует анализам, — недоумевает онкогематолог и начинает извинятся: — Простите, не могу никого подвинуть в очереди, у пациентов совсем плохие анализы. Пусть Наталья Викторовна пьет воду. От истощения не пострадает — шесть дней пережить можно.

Дождались. Правда, на шестой день состояние настолько ухудшилось, что пришлось ставить капельницу и отменить операцию. Взяли лимфоузел на седьмой день.

Результаты гистологии надо ждать много дней: минимум десять, а то и две недели. Обезболивающие на дом не выписывают. Поэтому я врачей прям просила-просила, чтобы Наталью Викторовну оставили в больнице и как-то уменьшали боли. Врачи пошли навстречу и оставили ее в хирургии. Снимали боль, помогали с питанием по трубочкам. Но каждый день хотели ее выписать, потому что она — не хирургический больной, а я опять упрашивала.

Пришли результаты — за неделю сделали. Тогда одним днем перевели Наталью Викторовну в гематологию. И как только перевели, все параметры крови рухнули. От этого не смогли начать назначенную химиотерапию. Стали делать капельницы. А Наталье Викторовне все хуже, хуже, хуже… И вот ее переводят в реанимацию. Вопрос жизни или смерти. Врачи прямо не говорили, но давали понять, что она не выкарабкается. Сообщили женщине, которая присматривала за домом Натальи Викторовны в ее отсутствие. А та попросила молитв в монастыре.

И вот состояние Натальи Викторовны стало значительно лучше. Врачи-реаниматологи согласились, что произошло чудо: смерть на тот момент миновала.

В реанимацию никого не пускали, вообще никого! Я даже писала письма, что в России с двадцатого года действует программа «Открытая реанимация», пустите — это важно! После писем сказали: «Хорошо, пустим».

Я хотела, чтобы муж пошел — сын же матери своей все-таки! А он боялся, что это будет как прощание. Поэтому поехала я — ведь по всем врачам мы вместе с ней ходили. Когда я приехала, она была вся в трубочках, с маской кислородной, но в сознании. Я с ней посидела, поговорила с ней. Не знаю, насколько сознание ее было ясным: отвечала она глазами, слабо-слабо.

Состояние продолжало улучшаться. Я убедила мужа, что, если сейчас посетить мать, это не будет прощанием, так будет лучше! Съездила в Саввино-Сторожевский монастырь, недалеко от дома, за святой водой. Под широкой кофтой удалось спрятать пол-литровую емкость — в реанимацию не разрешают ничего проносить. Муж меня ругает: «Если заметят, нам совсем не разрешат приходить — это ведь реанимация!» Но я святую воду пронесла: «Будем решать проблемы по мере поступления!» Подписала емкость, дала нянечке и попросила давать понемногу.

Нянечка начала давать святую воду Наталье Викторовне, как просили. И состояние больной так резко пошло на поправку, что буквально на следующий день убрали питание по трубочкам. Так быстро его никогда не отменяют! Наталья Викторовна уже сама стала пить — побольше, побольше… Врачи, видя такое улучшение, в итоге не стали ругать нас за воду и перевели ее на обычное питание. А случилось это на Пасху! Воду я принесла в субботу утром, а уже в воскресенье днем она смогла сама кушать обычную еду.

С водой так хорошо получилось! У меня появилась надежда, что получится пригласить священника, чтобы причастить и соборовать Наталью Викторовну. Но тут муж меня остановил: «Мама — человек настроения. Боюсь, если она увидит, что ее пришли причащать, то подумает, что это все — конец, плохие прогнозы; внушит себе что-то плохое и настроит себя на смерть!» Я пыталась его переубедить, но он сильно этого боялся. Конечно, можно было все организовать, но через конфликт с мужем. Я побоялась взять на себя ответственность. Как-то и против мужа идти… Как в такой ситуации быть?

Наталье Викторовне становилось все лучше, лучше… Сначала перевели в гематологию. А перед второй химией выписали.

Мы обрадовались и все вместе — свекр, муж и я — поехали ее забирать. Она очень воодушевленная была, в полном разуме, только ноги не ходили. Мы ехали домой и проезжали мимо храмов. В двух минутах от нашего дома был один храм, а в пяти — другой. Мы могли заехать в любой из них. Потом Наталья Викторовна дома была, и можно было пригласить священника. Но мне не хватило понимания, насколько это важно! Сейчас я понимаю, а тогда… Очень грустно: не соборовали, не причастили…

Из больницы Наталья Викторовна вышла на пару дней совсем другая, вообще другая! У нее настолько поменялось мировоззрение, отношение ко всему и ко всем — просто другой человек! Она всегда любила окружить себя красивыми вещами, оформить интерьер… А тут сидит и говорит: «Я сейчас понимаю, насколько это неважно!.. Важны люди, отношение к людям и добрые поступки…» Какие это были чудесные два дня!..

Потом отвезли ее обратно в больницу. Лечение подействовало очень хорошо: уменьшились лимфоузлы, болей не было, она ела твердую пищу. Мы поверили, что болезнь можно победить. С врачами уже речь шла о реабилитации — каких найти специалистов, чтобы ноги восстановить… И тут резко ей становится хуже. Проходит пара дней — и все: позвонили и сказали, что Наталья Викторовна скончалась.

А дальше проводы, и… Наталью Викторовну кремировали. Надо сказать, что в течение жизни, когда заходил разговор на тему кремации, мы всегда с ней спорили. Я лично плохо отношусь к кремации. А Наталья Викторовна четко говорила и мне и мужу, что хочет быть кремированной. Поэтому у мужа не было никаких сомнений. Тем более что еще за шесть лет до всех этих событий она в пакет собрала одежду, в которую ее надо одеть, если с ней что-то случится, и составила бумагу с указаниями по разным вопросам. По поводу похорон она написала, что хочет быть кремированной. Когда похороны организовывали, я просила мужа: «Может, давай предадим ее земле?» Муж оставался непреклонен: «Мать хотела так, значит, будет так!»

Снова вопрос, как спорить с мужем в такой ситуации? Я, как могла, поспорила. Но не хватило у меня знаний и аргументов. В итоге ее кремировали.

То, что случилось, сильно подействовало на всю нашу семью: и на взрослых, и даже на детей. Раньше столько было суеты. В Церковь если ходили, то только по праздникам. Что-то читали, но по верхам. Думали, еще всё успеем… А вот эта неожиданная для всех смерть расставила приоритеты. Муж согласился, что батюшку необходимо было приглашать, и маму соборовать и причащать. Но, к сожалению, назад ничего не вернешь…

Как бы там ни было, то, что Наталья Викторовна смогла выйти из реанимации и побыть два дня с нами дома, — это такая Божия милость к нам! — голос Марии стал дрожать. — Мы с ней поговорили обо всем, обо всем, о чем раньше не говорили. Попросили прощения за все, за все, о чем раньше не вспоминали. Настолько ценными оказались эти два дня! Спасибо Богу за них! — Мария расплакалась.

У Марии возникло два вопроса. Первый, по сути, оказался риторическим, поскольку ответ последовал от ее мужа: он осознал, что надо было позвать священника! Я тоже припоминаю похожие случаи, когда дается ограниченное время, и важно успеть сделать самое главное. У брата болела мать. В какой-то момент она попала в больницу и провела там полтора месяца. Священник напоминал, чтобы в сердце матери стучались. Дети не оставляли мать: лечили, ухаживали, но как воцерковить, не знали. Она сама как-то раз попросила разъяснить, но сын замялся: сам только-только пришел к вере… Все завершилось стремительно. Завтра мать должны были выписать, а у нее приступ, и она попадает в реанимацию. Договорились с приходским батюшкой покрестить, но тот не смог. Сын взял воды и поехал, чтобы покрестить самостоятельно. И не успел… Впрочем, есть надежда, что в детстве маму покрестили, потому что её старшая сестра была крещеной.

А другая история о пожилой казашке. Она была при смерти. Так получилось, что рядом оказался священник. Покрестить он ее покрестил, но кратким чином, а восполнить до полного, пособоровать и причастить должен был приходской священник — так они договорились. Священник приходской восполнил и пособоровал, а Причастие отложил до удобного случая. Молодой батюшка — для него жизнь еще вся впереди. А вот казашка от Крещения прожила «один час» — одну неделю, и преставилась. Так и не причастил ее молодой священник… У меня эти истории всегда перед глазами как напоминание, и от этого я немного «тороплюсь успеть»…

А второй вопрос Марии, о кремации, стоит раскрыть. В свое время, когда на приходе его разъяснили, люди подходили на исповедь и сожалели, что или дали разрешение, или сами кремировали своих близких…

Если говорить более обще, речь идет об отношении к телу умершего человека, к его останкам. Хорошо за примером обратиться к Писанию. Иосиф, когда умирал в Египте, заклял сынов Израилевых, чтобы они в свое время, когда посетит их Господь и поведет в землю обетованную, совознесли и кости его отсюда с ними (Быт. 50: 24-25). И вот через четыреста тридцать лет, при выходе из Египта, взя Моисей кости иосифовы с собою (Исх. 13: 19). И после сорокалетнего странствования по пустыне, после завоевания и разделения земли обетованной сынове израилевы закопаша их в Сихемех, в части села, еже притяжа Иаков от аморрей стом агниц, и даде ю Иосифу в часть (Нав. 24: 32). Для современного человека непонятно, как это — хранить останки более четырехсот тридцати лет, чтобы потом благоговейно похоронить в значимом для сердца месте.

В свое время меня тронула история Товита, которая, кроме прочего, еще учила, как правильно надо относиться к усопшим. Когда Товит описывает свою жизнь, то в числе других добродетелей: хлебы моя даях алчущим и одеяние нагим — он говорит и следующее: и аще коего от рода моего видех умерша и извержена вне стены Ниневии, погребах его: и аще коего убиваше Сеннахирим царь… погребах их отай: многих бо уби в ярости своей: и искома бываху от царя телеса, и не обретахуся. За это, по доносу недобрых людей, Товит пострадал от царя Сеннахирима (Тов. 1: 16-20). При следующем царе положение Товита улучшилось.

Однажды в праздник Пятидесятницы в святую седмицу седмиц был у него праздничный обед. Яств оказалось много, и он попросил своего сына пригласить бедного из братьев, который помнит Господа. Сын вернулся, чтобы сообщить, что увидел единоплеменника удавленного и брошенного на площади. Товит оставил обед, пошел и спрятал его до захода солнца. Вернулся домой и ел хлеб свой в скорби. А после захода солнца пошел и, выкопав могилу, похоронил единоплеменника. Пока Товит хоронил, соседи насмехались над ним и говорили: еще не боится он быть убитым за это дело; бегал уже, и вот опять погребает мертвых (Тов. 2: 1-9).

Так рассудили соседи. Но совсем другое суды Божии. Во всех тех случаях, когда Товит хоронил единоплеменников, и тогда, когда он не обленился встать и оставить обед свой, чтобы пойти и убрать мертвого, с ним невидимо находился один из семи высших Ангелов по имени Рафаил. Рафаил пришел к Товии по воле Бога и назвал погребение благотворительностью (Тов. 12: 12-15, 18). Захоронение тела усопшего вменилось человеку в благотворительность.

А вот о сжигании тела в Писании мы находим лишь отрицательный пример. Через пророка Амоса Господь произносит суд над моавитянами: За три нечестия Моавля и за четыри не отвращуся его, понеже сожгоша кости царя Идумейска (Ам. 2: 1). Если не вникать в предысторию (см. 4 Цар. 3), из приведенных слов пророка мы должны сделать вывод, что сжигание моавитянами костей царя Едомского явилось той каплей, после которой чаша гнева Божия переполнилась. По толкованию святых отцов, сжигание костей царя — это выражение злопамятства и крайней жестокости или идолопоклонства.

В Новом Завете два самых главных события — это воплощение Бога и Его Воскресение. Оба они связаны с человеческой плотью. Господь возвел плоть человека на немыслимую высоту тем, что сначала она вместила в себя Бога, а потом в ней же Христос воссел одесную Отца. Поэтому уничтожение плоти — особый вид богоборчества, я бы сказал, символ неверия в Воскресение.

В 785 году от Воплощения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа основатель империи Каролингов, «отец Европы», защитник христианства Карл Великий под страхом смертной казни запретил кремацию. Предоставление законных прав «огненному погребению» связано с двумя, по сути, богоборческими революциями: Великой Французской и Октябрьской. В книге И. В. Стоклицкого «Кремация заграницей и у нас» есть такие слова: «Сокрытие в могилу, захоронение в земле — это именно тот способ погребения, который дает возможность духовенству облекать процесс смерти таинственностью, поддерживать и раздувать эту веру в „таинство“. А кремация, при которой процесс превращения трупа в пепел происходит, так сказать, на глазах у всех, снимает весь этот покров таинственности и, таким образом, является одним из могучих таранов для разрушения всяких предрассудков. Нет сомнения, что кремация толкает людей на путь к неверию, к безбожию, а стало быть, и к сокращению доходов духовенства» (М., 1928 г., с. 51). Эти слова на меня производят обратный эффект. Цели революционеров четкие: во-первых, толкнуть «людей на путь к неверию, к безбожию» — что, на самом деле, и есть настоящая смерть — отпасть от Источника жизни; во-вторых, «стало быть, и к сокращению доходов духовенства» — уничтожить священство — тех, с помощью кого происходит примирение падшего человека с Богом. Но если читать между строк, то действительно приходит сознание, что захоронение в земле — это именно тот способ погребения, который позволяет человеку прикоснуться к тайне смерти. Гусеница — наше тленное тело — закрывается в коконе. А потом непостижимым для всех людей образом должна будет выйти на Свет Божий бабочка — наше тело обновленное, духовное.

Природа с погребенным телом делает ровно столько, сколько ей определено. Общий естественный предел тления, мне кажется, указан у пророка: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «кости сухие! слушайте слово Господне!» (Иез. 37: 4).

А сколько нетленных мощей обнаруживается, которые свидетельствуют, что человек еще при жизни прикоснулся к Нетленному?! Или — мне запомнилась история старца Харалампия Дионисиатского — особый цвет останков десной руки засвидетельствовал, что милостыня, которую женщина щедро раздавала нищим этой рукой при жизни, принята Самим Богом.

Созерцание же кремации приводит совсем к другим размышлениям. Во время блокады Ленинграда накопилось большое количество непогребенных тел. Чтобы решить этот вопрос, печи на территории двух заводов были переоборудованы под крематории. Вот воспоминания стрелка охраны завода: «Я сама видела, как у цеха стояли в очереди и ожидали разгрузки грузовики с трупами солдат, которых везли с передовой. Туда, в цех, к печам не пускали, нам хотелось всё увидеть. Нам было и страшно, и интересно: ведь мы были очень молоды… А поскольку мы были там своими — охрана всё-таки! — нам довелось-таки всё увидеть своими глазами. Было это на термическом участке механического цеха. Рядом с печами лежали кучей полушубки и шапки, стояли сапоги, снятые с трупов. Зрелище, которое мы наблюдали в глазок печи, было ужасным: трупы корчились в огне, толкая друг друга. Казалось — мы заглядываем в ад». Зрелище ада. Всепожирающего огня.

Конечно, мои размышления для людей верующих. Я использовал аргументы традиции и веры. Они друг с другом связаны, и то и другое стараемся хранить. Уступаем первое, охладевает вторая. Для верующего каждый человек — это душа и тело. (Ведь когда убивают плоть, говорят, что убили человека, и не говорят, что убили его тело.) Тело — дом для души. А дом не сжигают, когда переезжают на время. Его передают на хранение. Земля — наша камера хранения. Так мы научены от века, эту вековую традицию стараемся беречь.

А неверующему человеку трудно что-то объяснить в этом вопросе. Человек без веры руководствуется больше экономической или экологической целесообразностью. В первом случае обращаются к кремации. Причем заграницей уже научились использовать тепло от крематориев для отопления домов, а пепел для удобрений. Во втором — «зеленом» или экологичном — к компостированию или перекомпановке, когда тело человека с помощью микроорганизмов достаточно быстро превращается в компост. Последний способ пока проигрывает кремации по цене.

В России к кремации в основном прибегают в Москве и Санкт-Петербурге из-за доступности. Не хочется отягощать людей, у которых на руках оказался почивший. Но ведь мы ищем не более легкий путь, а более благочестивый.

—————————————————————————————

Мы не боимся никакого ущерба при любом способе погребения, но придерживаемся старого и лучшего обычая предавать тело земле. Марк Минуций Феликс.

Иеромонах Пафнутий (Лемиш)
Сайт «Ветрово»
28 апреля 2025

На иллюстрации: советская урна (Московский крематорий).
Рисунок Из книги И. В. Стоклицкого «Кремация заграницей и у нас» (М., 1928)