Татьяна Андреева. Иерусалим, Иерусалим — светлая моя мечта!

Апрель. Солнце печет днем, нагревая камни. Рядом со мной резвятся две ящерки. Ветерок играет с дикими маками, гладя и перебирая их алые лепестки. Это еще не утомительная жара, сжигающая все до камня. Это благодатное время цветения. Вдыхаю ароматы и щурю глаза от солнечных лучей и внутреннего покоя.

Южнее по склону Гефсиманского сада оливковая роща Пророков, где я и устроилась в блаженном созерцании. Прямо перед глазами огромная, сияющая сфера груди Золотого Купола. Она питает небесными потоками Камень основания на Храмовой горе. Место преткновения двух религий.

Но внимание и мысли устремлены к Царским вратам древней, как время, стены Старого города.

В эти врата входил царь Давид, танцуя и играя на дудке от радости перед процессией с Ковчегом Завета.

В эти Царские врата въезжал, сидя на ослике, Иисус Христос.

Сейчас они заложены кладкой из камней, а перед ними кладбище.

Мир не хочет больше царей. Царь Мира, когда придет судить живым и мертвым, встанет перед этими стенами. Никто не хочет конца Света. Все просто хотят жить.

Но и со смертью шутки плохи, и состоятельный иудей завещает похоронить себя с правой стороны Елеонской горы. Поскольку сказано, что с правой стороны от Спасителя те, кому уготовлен Рай. Sicher ist sicher (надежней застраховаться на всякий случай)!

Избегая расхожих путей туристов, через эти «правосторонние» кладбища бегу дальше. Ноги в удобной обуви под черной длинной юбкой, вздымая вездесущую пыль, легко перебирают камни вниз по склону. Мне нравится монотонность надгробий — бежево-терракотовых плит ноздреватого песчаника, на которых покоятся камушки посещений.

Знаю, что опять буду здесь одна. Но страха нет. Звучат цикады, вниз, к зеленой полоске Кедронского потока.

Аромат цветущих лимонных деревьев за высокими стенами домов схож с будоражащим и обещающим запахом жасмина. Не перестаю удивляться одновременно плодам и цветам среди зелёного глянца листвы. И вспоминаю смоковницу, не давшую по весне плодов.

Преодолев гул, пыль и опасность большой трассы, поднимаюсь мимо церкви Первомученика Стефана к Овчим воротам. Здесь стоит группа военных — африканцы с автоматами. Отмечаю про себя, что в прошлые годы это были молодые ребята и девушки, проходящие обязательную военную службу в армии Израиля. Они стояли на жаре в полном обмундировании, вызывая жалость, кожа и кости. Семь литров воды в день, чтобы не упасть в обморок от обезвоживания организма.

Старый город полон преданий. Каждый камень под ногами может быть судьбоносным — а вдруг именно на него ступала нога Богочеловека?

Мерное покачивание проплывающих голов и тел — толпа туристов несет в себе все оттенки человеческих эмоций. Мало кто думает о том, что за две тысячи лет улицы старого города покрылись 20-метровым слоем разрушений. Это видно только на одной — через стекло под ногами.

Нельзя объять необъятное. Если вы здесь на несколько часов, вас протащат через другие человеческие потоки по Крестному пути до Церкви Воскресения. Причем группу с первого же взгляда можно поделить на «молитвенников» с длинными четками на левой руке, лицами вниз и глазами в себя, и вращающих во все стороны головой любопытных путешественников.

Другое дело, если вы идете и беседуете с монахиней, которая здесь не первый десяток лет.

Удивительные истории льются как из рога изобилия.

Сказка, выдумка, быль? Но их слова ложатся в тебя намертво, и спустя десятилетия я четко помню, что счастливые престарелые родители Иоаким и Анна жили недалеко от Овчих ворот и сделали специально деревянный пол, вместо привычного каменного, для маленьких ножек Марии. Столь долгожданного ребёнка, которого трех лет от роду отдали по обету в храм.

А в Овчую купель за два тысячелетия до нас, раз в год спускался Ангел и колыхал воду, после чего люди в ней исцелялись от болезней. Но движение вод производилось ради ствола, лежащего под водой, сросшегося из трех разных пород деревьев. Из него, по преданию, был сделан Крест, на котором распяли Иисуса Христа. А дерево, пропитанное водой, было тяжело, как железо. Сейчас мы видим на этом месте только пустые, метров по шесть-восемь в глубину, каменные бассейны.

«Видите справа забетонированную площадку?» — спрашивает меня монахиня, поправляя очки.

И впрямь удивительно. В старом городе, где дом налезает на дом — большая бетонная проплешина с лавкой и клумбой?

Далее мне передают историю о проклятии этого места. Кто бы здесь ни строил дом, он всегда сгорал. Потому, что раньше тут жил Иуда.

Мы также разговариваем о меде, который здесь очень ценится и стоит в несколько раз дороже, чем в Европе. Моя спутница смотрит на цены фруктов и овощей. Качает головой. Я в уме перевожу шекели в доллары и евро. Подходит к концу длинный пост. В монастыре общежитие, и еду предлагают один раз в день после утренней службы. Остальное пропитание — дело самих монахинь и послушниц.

Слева и справа арабские лавки, на входе столы, заваленные сувенирами, картами, видами памятных мест. Внутри краски и искрометность восточного колорита. У торговцев вижу глаза психологов и философов. Они безошибочно сортируют толпу по нациям, достатку. Кому-то по-русски предлагают пройти вовнутрь, посмотреть иконы и золотые украшения. Немцам суют в руки карты и открытки, разговаривая с ними исключительно по-английски. И о чем-то думают про себя. О безрассудности молодости? Но они понимают: все, что здесь происходит, это не по их воле, и давно с этим смирились.

Помню, как раз бежала в полночь одна по этим улочкам, леденея от гулкого звука собственных шагов. Железные массивные двери торговых лавок, как ворота больших гаражей с амбарными замками, редкие мигающие лампы, скользкие, мокрые камни мостовой и зловонный туман. Не страх крови и кривого кинжала, а вселенский ужас.

Сестры монастыря собирались у кованых железных ворот в три человеческих роста высотой и все вместе толпой шли с молитвой на ночное Богослужение греков. Была ночь на Великий Четверг Страстной Седмицы, и всем хотелось подойти к Чаше в храме Воскресения. Он как раз на границе арабских и греческих кварталов. Я замешкалась и опоздала к сбору. И теперь на одной вере летела вперед.

Поворот налево, здесь начался путь Спасителя с Крестом.

Да куда же подевались с улиц все кошки и собаки?

Почти не дышу, ощупывая глазами темнейшие из темных углов.

Вот улица, с которой Богородица выбежала последний раз проститься с Сыном, и от Ее вопроса: «На кого меня оставляешь, Чадо?» — даже днем леденило кровь.

Не пропустить, под девяносто градусов направо. Здесь уже обычные дома, не так много торговых лавок. Удивляемся, как вода точит камень. А как он стирается и полируется людскими ладонями, увидите именно здесь. Не менее впечатляет. Про камни под ногами я уже молчу. Дом Вероники, вынесшей Страдальцу полотенце и воду. Миг милосердия и сострадания.

Затеплилась надежда, что доберусь.

Еще совсем немного вверх, там место, где читали Евангелие — не плачьте обо Мне, а плачьте о себе и детях ваших. Именно эти слова выдала теперь память.

Вот уже храм Александра Невского и Миссия Зарубежной Церкви.

Почти что дома. Можно вздохнуть и выдохнуть.

Мягкий свет из раскрытых дверей храма и протяжные, еле слышные, песнопения в глубине. Аромат Камня Помазания. Говорят, под утро он покрывается росой. А сейчас греческие паломники льют на него свои благовония из душистых трав, собирают их платками, утирают лица и складывают всё вместе с лепестками роз, купленными крестиками, свечами и сувенирами в специальные сумки.

Каждый хочет унести с собой частичку благодати из этого места. Видимо, поэтому собирают ее как пыль платками, проводя ими по витринам с мощами, колоннам, иконам, стенам, на которых каждый крестоносец, достигшей Святой Земли, выбил свой персональный маленький крестик. А может, пора человечеству научиться собирать Благодать душой?

Так и хочется сказать: «Господи, какие людские потоки прошли во времени около этих стен? Кто мы и кто я в этом водовороте?»

Услужливые служители предлагают вам записать в толстую книгу для поминовения живых и умерших родственников. Но если вы не сделали пожертвования, со вздохом, глядя вам в спину, вычеркивают имена.

Поднимаюсь на Голгофу. Через день здесь за нас опять умрет Богочеловек. Старенький священник из провинции с добрым морщинистым лицом будет безутешно рыдать: «Христос умер…» Начнутся траурные процессии священнослужителей в черных, расшитых серебром облачениях. Произойдет стычка между армянами и греками за право восприятия субботнего Священного Огня, и все повторится вновь…

Рассвет красным полыхом играл на истертых до блеска камнях старых улиц. Я добавляла к чужим шагам свои шаги и думала:

«Иерусалим, Иерусалим, горькая моя мечта…»

Татьяна Андреева