Иеромонах Роман. Афонская скоропись

10 октября. День ожидается напряженный. По Милости Божией, показалась машина из Ватопеда. Садимся, едем. Картины, одна прекраснее другой, повторяются: море, горы, скиты. Видим вдалеке монастырь Пантократор и находящийся в запустении Андреевский скит. Дорога постепенно идет на склон. Спускаемся к самому морю. Ватопед. Царский монастырь. Входим в Храм. Чудная мозаика древнейших времен. Припадаем к чудотворным образам Богородицы — «Эсфигмения» («Ударенная диаконом»), «Антифонитрия» («Вместо голоса»), «Пикази» («Спрятанная от пиратов в колодце»). В колодце она находилась долгое время. Когда же ее нашли — пред ней теплилась лампада. Нам дают святой елей от всех чудотворных икон. Прикладываемся к Поясу Богоматери, честным главам Иоанна Златоустого, Григория Богослова. На главе святителя Иоанна сохранилось ушко. Благодарим, прощаемся. На ночь оставаться нельзя — спрашивают документы. Тихонько направляем стопы в сторону сербского монастыря.

Идем вдоль монастыря по красивейшим разноцветным камням. Не удерживаюсь, беру несколько с собой. Море неспокойно. Волны, опережая одна другую, шипящей пеной растекаются у самых ног. Небо в красно-фиолетовых от солнца тучах. Опасаемся дождя. Сворачиваем на тропу и идем в гору. Отец Иакинф на церковнославянском, греческом, иврите с большим воодушевлением распевает псалмы. Меня настораживают певческие потуги на горной тропе, молча иду сзади и без всякого умиления, на одном руском думаю: «Когда ж ты замолчишь?» Минут через пятнадцать убеждаюсь, что опасения мои не напрасны. Певец выдохся и уже на одном руском взывает о помощи. Утешая себя тем, что оставшаяся часть пути обещает быть безмолвной, беру его рюкзак.

Повороты, повороты, спуски. Последний спуск. С правой стороны — монастырь зилотов, особых ревнителей Православия. Монастырь древний. Некогда здесь подвизался преподобный Антоний, основатель руского монашества. Неподалеку, чуть повыше, на месте его пещерки-келии стоит часовенка. Сам монастырь наглухо закрыт. Над куполами развеваются два флага. Греческий и черный, в знак скорби по Православию. Помоги им, Господи.

Огибаем воинственную обитель, идем долиной. Благородные ряды кипарисов сторожат хилендарские владения. Быстро темнеет. На последнем издыхании преодолеваем последний километр. После четырех часов пути прибываем в Хилендар. Слава Богу, из Ватопеда позвонили, предупредили, нас ждут. Иначе бы в двойные, обитые толстым листовым железом ворота не достучаться.

Несколько молодых паломников ведут нас в покои, думают, чем бы покормить. Кроме них никого нет, все отдыхают перед ночной службой. Появляется паломник постарше, с аккуратно подстриженной бородкой. Вид заспанный, под мышкой — банка меда. Чувствуем себя неудобно, извиняемся за безпокойство. Смотрит недоуменно. «Как же! — возражает. — Это нам в радость, вы ж братья!» Вокруг усаживаются уже помянутые паломники из Сербии. Видно, как они рады нашему появлению.

11 октября. Утреня начинается в три часа ночи. Но поскольку вечерний кофе дал себя знать — уснуть почти не удалось — встаем около пяти утра. Помолились за Литургией. Ощущение, что находишься у себя дома, только легкий акцент и разность в ударениях указывают на служение сербов. После обедни, когда все разошлись, служим молебен Богородице пред святой Ея иконой «Троеручица». Находится она на игуменском месте. Также прикладываемся к святым мощам преподобного Симеона Мироточивого, к Животворящему Кресту — самая большая часть здесь, у сербов, к честной главе пророка Исаии, великомученика Артемия, деснице святого Никифора, Патриарха Цареградского.

…Идем в Трапезный Храм с древними фресками, длинными деревянными столами. Трапезничаем, затем строем, по чину направляемся к выходу. Отец наместник становится у двери, в благословляющем жесте подымает правую руку. Все, склонив головы под осеняющим благословением, проходят мимо.

…Трясемся в кузове маленького грузовичка, до отказа набитом радостными паломниками — сербами, словаками, немцами и нами, руским и евреем. Инок лихо ведет машину. «Каскадер!» — смеется серб. Оглядываем крутые спуски, обрывы, пропасти. Здесь, на борту, чувствуем себя камикадзе. Снова море. Высаживаемся, тепло прощаемся с сербами. И почти сразу садимся на большой корабль.

Неожиданное знакомство: архимандрит Лазарь — наместник грузинского монастыря, автор нескольких современных и своевременных книг о монашестве. Отец Лазарь паломничает со всем своим немногочисленным братством. Попросил ему, чтоб обо мне — никому. Отец архимандрит понимающе кивнул. Разговорились. Появился краснощекий мальчик-послушник с живыми, радостными от множества впечатлений глазами. «Отэц Роман, — сообщает ему архимандрит Лазарь, — тот самый, толко ныкаму нэ гавары». Послушник радостно кивает, подходит под благословение, а я утешаюсь тем, что во всех пределах, близких и дальних, есть еще ростки Божии.

Чрез малое время высаживаемся на пристани болгарского монастыря. И здесь Милость Божия — монастырская машина. Снова крутые подъемы, спуски — как хорошо, что здесь не бывает гололеда! — въезжаем в обитель. Зограф. Подходим к кованой решетке, ограждающей место мученичества двадцати шести монахов, сожженных в XII веке католиками. В Иверском монастыре ими же было утоплено множество монашествующих грузинов. Описывается сие не в укор современным католикам, а в предостережение нынешним экуменистам. Хотя к кому мой голос? Они скорее всплачут об испачканных пеплом, промокших палачах, чем о сожженных и утопленных жертвах…

После краткого отдыха к 16 часам идем к вечерне. Прикладываемся к трем чудотворным иконам святого великомученика Георгия. История одной просто невероятна. Ранее находившаяся в Сирии, эта икона чудом оказалась на Афонской Горе, оставив в Сирии чистую доску (отсюда и название монастыря — Зограф, то есть Живописец). Спустя много веков об этом услыхал один епископ — не поверил! Подошел к иконе, прикоснулся, а может, ткнул пальцем с левой стороны носа. Хотел отойти, но палец как прирос. Видимо, ничего нельзя было сделать и, дабы не повредить икону — в прежние времена знали, что дороже — отрезали епископу часть пальца. Окаменевшая, в назидание неверам, она сохранилась и поныне. Трудно в наш век рационализма, всеобщего обмiрщвления в это поверить. Но это так. Я сам видел окаменевшую часть.

Прикладываемся к честным главам и святым мощам — преподобной Матроны, святого апостола Андрея, святого апостола Филиппа, архидиакона Стефана, святого апостола Марка (частичка), к святым мощам (с запекшейся кровью) святого великомученика Георгия. В Зографе, как и в Хилендаре, с наступлением темноты в келиях зажигают керосиновые лампы, заправленные, конечно же, не елеем. Славянские обители самые скудные в материальном отношении. И скуднее всего в Зографе. Ввиду козней греческой администрации нельзя принимать на работу болгарских трудников, чтобы не так все дешево обошлось.

12 октября. Пятница. Подъем в три часа ночи. Выстаиваем Утреню, часы, Божественную Литургию. В начале восьмого утра, после целования Креста, покидаем малый Храм, где находится образ Богородицы, от которого некоему старцу был глас, предупреждающий о нашествии латинян и о предстоящих мучениях. В десять часов покидаем болгарскую обитель. На той же машине доехали до пристани, сели на корабль, поплыли по уже знакомому маршруту.

Проплываем Дохиар, Ксенофонт, Рускiй Пантелеимонов монастырь. Причаливаем к Дафне. Высаживаемся и вновь едем на попутке в монастырь Ксиропотам. В двенадцать часов уже сидим в архондарике святой обители. Беседуем с грузинскими монахами. Судя по оживленным лицам, я понимаю, что они уже все знают, но «ныкаму нэ скажут».

В 15 часов — вечерня. Завтра Покров Божией Матери. После вечерни — трапеза в расписанном фресками Трапезном Храме. Небольшой перерыв, и вновь на молитву — Повечерие. Ради паломников выносят святыни — большая частица Древа Животворящего Креста с проржавевшим следом от гвоздя. Панагия XII века, честные главы новомученика Николая, умученного турками, Иоанна Милостивого — Патриарха Александрийского, стопа мученика Трифона, частицы святых мощей трех Вселенских учителей — Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустаго, апостола Андрея, Иоанна Крестителя, сорока мучеников Севастийских. Прикладываемся.

В этом монастыре хотели записать мои данные. Мои сопровождающие изменились в лице. Я уже приготовился ночевать где-нибудь в горах. Но, кажется, обошлось, сегодня меня не вписали, отложили до завтра. А завтра — ищи ветра в поле.

14 октября. Суббота. Покров Божией Матери. Утром решили попрощаться, и я уже один пойду в Рускiй монастырь. Служба закончилась около шести утра. Трапезничаем. Во время трапезы — молитвенная тишина. Да и сама трапеза словно продолжение молитвы. Расходимся. Отец Лазарь приглашает зайти в гости. Ощущение, как будто встретились старые друзья, впрочем, так оно и есть, заочно мы знакомы давно. Мне близки его рассуждения о монашестве, о покаянии, и, как выяснилось, мое творчество тоже ему небезразлично. Говорит, что в трудные минуты ему помогает иеромонах Роман. Пытаюсь объяснить, что меня не радует, когда песнопения слушают в монашеских келиях, что монахи знают твердую пищу, что пишется для мiрян, что звук гитары смущает немощных. «Почему? — недоумевает отец Лазарь. — Вспомните Феофана Затворника, как он в затворе учился играть то ли на скрипке, то ли на фисгармонии. Тем более старец благословил, не оставляйте. В наше время это очень нужно». Благодарю за поддержку. Разговор переходит на монашескую тему — о том, что можно позаимствовать у греков, а что не нужно внедрять в рускiе и грузинские монастыри. Так и беседуем до девяти утра. Тепло прощаемся.

Наконец-то! По-над берегом иду к своим, в Рускiй Пантелеимонов монастырь. Иду в полнейшем одиночестве. День чудесный. Ни единого облачка. Напротив солнца — луна. Вдалеке, сквозь марево, прорисовываются очертания гор. И благоухание ладана. Этот тончайший аромат все время окутывал нас на горных тропах.

…Рускiй Свято-Пантелеимонов монастырь. Обхожу вокруг старого, израненного трещинами строения. Поднимаюсь к Покровскому Храму, прикладываюсь к многочисленным святым мощам — великомученика Пантелеимона, мучеников, апостолов, святителей, к воскового цвета честной главе старца Силуана — преподобного нашего времени. Этажом ниже — малый Храм, где по обе стороны находятся частицы многих святых — им же несть числа. Разыскиваю архидиакона Иакова. «Христос Воскресе!» Тот изумлен: «Как! Откуда?» Ведет к себе в келью, по-хозяйски хлопочет. От души угощает, по душам беседуем. А ведь раньше почти не виделись, почти не общались. Расстояние сближает. Через полтора часа провожает меня до пристани. Машет отходящему кораблю. Оставайся с Богом, брате Иакове, и да будут труды твои на Святой Горе тебе, сродникам твоим и близким — во спасение!

Благодарные мои пожелания обрывает полицейский, шарит в моем рюкзаке, ищет древности. С Афона запрещено вывозить предметы старины. Пропускает. «Дохиариу!» — говорю билетеру.

… Дохиариу. Встречает сияющий Евангел. Взбираемся в монастырь крутой мостовой. Представляет меня игумену. Тот удивлен, узнав, что я из России, и явно не обрадован. Первый монастырь, где я обретаю легальное положение, конечно, благодаря Евангелу, который, как врач, пользуется в монастыре уважением. Приготовился заночевать на природе. Но, слава Богу, документов игумен у знакомого Евангелу не потребовал. Входим в Храм. Прикладываюсь к древним иконам. Потом нам открывают малый придел, где находится чудотворный образ Матери Божией, именуемый «Скоропослушница». Припадаю к этому чудному образу, молю только об одном, но… не будем трубить о сокровенном — да исправится молитва моя… Евангел протягивает мне святой елей от лампады. Молча выходим.

… Пришел с вечерни умиротворенный монашеским пением, светом свечей и лампад — нигде в Афонских Храмах не встречал электрических светильников. Молча — по-руски никто не говорит — сижу у входа в Храм. Дышу летней вечерней прохладой, любуюсь множеством южных звезд. На душе легко и покойно. Завтра истекает мое афонское время. В последний раз побуду на ночной афонской службе и поутру, на корабле — в Уранополис.

15 октября. Милость Божия! Сбылось то, о чем и не мечтал! Прикасался к таким святыням! Побывал в двенадцати монастырях и скитах. Правда, в постоянной спешке, урывками, но и этим довольна душа моя. Прощай, Афон — страна молитвы и покаяния, опора гибнущему мiру, земной удел Богородицы.

31 октября. Сижу на привинченной к палубе скамье. Корабль следует на курортный остров Родос, через Патмос. Мне на остров Патмос, к месту заточения апостола Иоанна Богослова, где была написана книга о последних временах — Апокалипсис.

…Едем вдоль заметно оскудевающих многоэтажками Афин. Наконец показались скопления домов одноэтажных, уплывающих назад и постепенно редеющих. Вот уже нас сопровождают последние строения на скалистых берегах, и мы выходим в открытое море. Стемнело быстро. Часто подхожу к борту, смотрю вдаль на одинокие мигающие огоньки. Морской бодрящий ветер заставляет перейти на среднюю палубу. Там вовсю гремит телевизор, крики, галдеж, все в дыму, несмотря на многочисленные наглядные запреты курения. То ли греки, то ли турки, то ли цыгане путешествуют семейным табором. С наступлением вечера расстилают на полу простыни, одеяла, бросают подушки — укладываются спать. Спят на полу, но с сотовыми телефонами.

В час ночи выхожу на свежий воздух прийти в себя от табака. Ни души. Впрочем, нет. Одинокая гречанка держит в руках дорожный молитвослов — молится. Кланяемся друг другу и сразу же, чтоб не помешать, иду на другую сторону палубы. Обломок луны багровеет в облаке, сотворяя за бортом длинную сверкающую пелену. Красиво. Но почему-то возникает щемящее что-то — сердце начинает ныть — Россиюшку ничем не заменить. Возвращаюсь на свое место, прислушиваюсь к репродукторам, пытаясь в многочисленных объявлениях на греческом и английском языках уловить нужное слово. Около часу ночи слышу долгожданное «Патмос». Спускаюсь вниз.

Ночная молитвенница стоит рядом с молодой монахиней, улыбается, как старому знакомому, вместе с монахиней поклоном отвечает на мой поклон. Подхожу, уточняю: «Патмос?» — «Нэ, нэ (да, да)!». К сожалению, монахиня говорит по-английски, а я когда-то (о, напрасно потраченное время!) изучал немецкий. В руско-греческом разговорнике, изданном для «новых рускiх», встречи паломников не предусмотрены. Сокрушаемся, разводим руками.

Медленно опускается трап. Причаливаем. Помогаю монахине донести тяжелые коробки до такси. Благодарит, показывает на такси. Чтобы она не подумала, что ради этого и волок ее груз, показываю на сапоги: «Пешком, пешком». Застывает. Удивленно-растерянный взгляд. Поворачиваюсь, бодро шагаю по улице. Через минуту такси обгоняет. Кем уж я предстал в глазах матушки, догадаться нетрудно: без языка в чужой стране, в незнакомом городе, отказывается от помощи в два часа ночи, да еще куда-то браво вышагивает. Но можно понять и меня. Я не знал, куда она направляется, в монастырь или в какой-либо дом, где ее уже ждут, и ждут одну. Доставлять же кому-то безпокойство своею безпомощностью я не решился. Думаю, отойду подальше от поселка, и где-нибудь на камнях передремлю до утра. Такие были мои наполеоновские планы, но Господь судил иначе.

Не успел я сделать и десяти шагов за такси — меня обогнала черная машина, затормозила. Подхожу. За рулем молодой монах. Указывает на сиденье: «Патер, патер». Забираюсь в машину. «Монахос Павлос», — тычет себя в грудь. «Романос», — повторяю его жест. «Романос? Бухарест?» — «Охи, охи (нет, нет). Росос. Иеромонахос Романос». Обрадованно кивает. «Телефонирен? Документ?» — интересуется, знают ли в монастыре о моем прибытии. С веселым лицом объясняю: «Язык — охи, документ — охи, телефон — охи, алес охи». «Проблем, проблем», — сокрушается монах. «Охи проблем, — показываю на землю, — асфальт бай-бай». Протестующий жест: «Охи асфальт, охи бай-бай!» — срывает машину с места. Едем в гору.

Проезжаем монастырь, построенный на месте, где святой апостол Иоанн Богослов написал Апокалипсис. Едем выше, в монастырь святого Христодула, откуда монах Павел. Остров — как на ладони. Огни, море, белые, в свете фонарей, здания построек. Выходим из машины, подымаемся древними ступенями под арочные своды. Двор, второй этаж, третий, проходим сквозь архондарик в отведенную мне келью. Жестами спрашивает, хочу ли я кушать. Благодарю, отказываюсь. Крещусь, стучу в стену. «Храм. Тук-тук», — прошу разбудить на молитву. Понимает, показывает на часы: «Трио. Тук-тук». Еще раз тепло благодарю. Остаюсь один. Стал бы кто в России в два часа ночи останавливать машину случайному прохожему, даже если бы и голосовал, да еще без нужных документов, без предупредительных звонков, везти на свою голову и устраивать на ночлег? Вряд ли.

Вспоминаю, как один почаевский монах в самом радужном настроении летел в одном самолете с архиереем и иже с ним. Ночью приземлились в Тель-Авиве. За гостями прибыл автобус из Иерусалима. Наивный и радостный иеромонах сунулся было за ними. «О вас нам ничего не докладывали», — отрезвило его духовное лицо — водитель. Захлопнули перед носом дверь и отбыли для дальнейшего духовного возрастания в Святой град Иерусалим. К обеду на перекладных, или как там еще — не уточнял — туда же явился и наш чуть-чуть охлажденный иеромонах… Спаси Господи монаха Павла за его доброту. И воздай ему тем же!

1 ноября. Три часа ночи. Держась за перила, пытаясь не грохотать сапогами, спускаюсь по крутому неосвещенному спуску. Разыскиваю Храм. Вхожу в благоуханный полумрак. В малом приделе, при свете одинокой свечи, прикладываюсь к святым мощам преподобного Христодула, Иакова Персиянина, честным угодникам Божиим, имена коих из-за слабого света не разобрал. Под монотонные греческие переливы то сидя, то стоя дремлю в стасидии до окончания службы. Принимаем антидор. С шести до восьми отдых.

В восемь часов утра отец Павел вручает меня рабе Божией Левкотее, знакомой по кораблю паломнице, подвозит нас к монастырю Святого Иоанна Богослова. Жестами объясняет, что в двенадцать часов у них трапеза. Прощаемся. Спускаемся с госпожой Левкотеей вниз, к пещерному Храму. Пожилой длиннобородый иеромонах открывает нам дверь. Входим. Нависшая, неимоверная тяжесть гранита подпирается колоннами. Показывают в скале, во весь потолок, трещину — скальный свод раздался, когда святому апостолу и евангелисту было откровение. Подходим к огороженному решеткой месту, где Тайнозритель находился в это время. Прикладываемся к холодному граниту, к святым иконам с изображением упомянутых событий, молчим. Поминаю своих о здравии и упокоении. «Евхаристо», — кланяемся улыбающемуся смотрителю, выходим.

У ворот монастыря стоит телефонная будка. Можно позвонить в любую точку земного шара. Вызвали такси. Минуты через три едем к женскому Благовещенскому монастырю. Спуск, поворот, и мы у закрытых дверей. Левкотея нажимает на кнопку — нас впускают. Узнав, что я из России, приветливо улыбаются, выдают длинные тирады и так же быстро угасают, познав мой словарный запас. Заходим в пахнущие жасмином — в этом монастыре, наряду с другими яркими цветами, он цветет повсюду — новорасписанные Храмы. Монастырь небольшой, очень уютный, идеально чистый, весь в ароматах многочисленных цветов. После традиционного кофе прощаемся, выходим.

Идем пешком под палящим (1 ноября!) солнцем к самой высокой точке острова — монастырю преподобного Христодула. Дорогой пытаемся общаться по уже печально известному разговорнику. Там все о тавернах, о Горбачеве, о перестройке, будь она неладна, о том, как взять машину. Словоохотливая моя попутчица горестно качает головой, потом находится: «Эльцин — водка. Клинтон — ха-ха-ха!» держась за живот, перегибается, показывая, как «Клинтон — ха-ха-ха!» Мне не до смеха. В каком же унизительном положении находится моя Родина, если пред всем мiром смеются в лицо ее президенту?! Невеселое мое молчание передается спутнице. Участливо смотрит: «Россия агиос (святая)! — воздевает руку к небу. — Президентос — тьфу!» Так, жестикулируя, доходим до монастыря.

Вид сверху впечатляющий. Островок просматривается полностью. Белые, точно из снега вылепленные, дома напоминают мне о грядущей зиме. Паруса яхт обломками льда неторопливо передвигаются в разных направлениях. Над морем — марево, сквозь которое просматриваются контуры других островов. Совсем рядом — Турция.

После трапезы прощаюсь с госпожой Левкотеей. Эта простая гречанка со стоптанными задниками туфель пытается всучить мне денежку. Бурно протестую. Еще более бурная, со слезами, ответная реакция — сопротивляться безполезно. Записывает в мой блокнот адрес, имена сродников, целует благословляющую руку — спускается по крутым ступеням. Что знаю я об этой малознакомой паломнице? То, что родилась в Спарте, имеет детей, имя, наконец, и все. Почти ничего. Но почему так защемило сердце внутри, словно что-то родное навсегда оставляет меня? Душа всегда знает больше.

В 15 часов — служба в Храме. Девятый час. Вечерня. После службы служащий иеромонах раздает всей братии по огромному ломтю сладкого хлеба, видимо, вместо ужина. 21 час 30 минут. Тепло попрощавшись с монахом Павлом, пешком двинулся к пристани. Отошел от фонарей в темноту, заметил, как молодой парень, бросив сигарету, двинулся за мной. Решил подождать. Когда тот поравнялся, спросил: «Коравио, Афины?» После длинной тирады отвечающий махнул рукой в сторону огней, и мы начали спуск.

И вновь — благоухание! Стойкий запах ароматнейшего ладана, как и на Афоне, заполнил горную дорогу. Дышу полной грудью и не могу надышаться. Все славит Бога. И душа отзывается этому благолепию благодарным и радостнотворным: аллилуйя!

1995 (?)