Ольга Надпорожская. «И умрите в нём»

«Ступайте в театр, живите и умрите в нём, если можете» — эти слова из знаменитой статьи Белинского часто вспоминаются в последнее время. Думается: почему никогда не приходилось слышать, что кого-то возмутило предложение Белинского умереть в театре?

Конечно, ответ очевиден: слова Белинского никто не воспринимает буквально. Они прочитываются именно в духе театрального восприятия — восприятия такого мiра, где всё, даже самые сильные чувства, понарошку. Выше в той же статье Белинский пишет: «Любите ли вы театр так, как я люблю его, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная..? Или, лучше сказать, можете ли вы не любить театра больше всего на свете, кроме блага и истины?» Если под благом и истиной Белинский подразумевал нечто, относящееся к области Божественного, то его слова означают примерно следующее: «Можете ли вы не любить страсти больше всего на свете, кроме Бога?» Причём даже не свои страсти, а чужие, впрочем, пробуждающие ваши собственные: «Вы здесь живете не своею жизнию, страдаете не своими скорбями, радуетесь не своим блаженством, трепещете не за свою опасность; здесь ваше холодное я исчезает в пламенном эфире любви. Если вас мучит тягостная мысль о трудном подвиге вашей жизни и слабости ваших сил, вы здесь забудете ее; если душа ваша алкала когда-нибудь любви и упоения, если в вашем воображении мелькал когда-нибудь, подобно легкому видению ночи, какой-то пленительный образ, давно вами забытый, как мечта несбыточная, здесь эта жажда вспыхнет в вас с новою неукротимою силою, здесь этот образ снова явится вам, и вы увидите его очи, устремленные на вас с тоскою и любовию, упьетесь его обаятельным дыханием, содрогнетесь от огненного прикосновения его руки…»

Предлагая умереть в театре, Белинский имел в виду, конечно, не смерть, подобную кончине Андрея Миронова, который потерял сознание прямо на сцене и вскоре после этого умер, и не долгую жизнь «в театре» какого-нибудь деятеля искусства, в этом же русле и завершившуюся, а именно зрительскую смерть — от переизбытка чувств, от сокрушительного катарсиса. Думаю, теоретически такая смерть действительно возможна: к примеру, у некоторых пожилых людей после просмотра волнующего фильма сильно поднимается давление. И всё же призыв Белинского жить и умереть в театре, конечно, едва ли кто-то расценивает всерьёз — это всего лишь яркий образ, поэтому к этой статье никто и не предъявляет претензий как к провокационной.

Увы, мы и сами часто бросаем слова на ветер и к чужим словам относимся как к сотрясанию воздуха. Мы восхищаемся красивыми словами о смерти, сказанные писателями и поэтами, но в большинстве случаев и их не воспринимаем всерьёз. Наслаждаемся, примеряя на себя чужие жизни и смерти, и упиваемся обилием чувств, но не знаем, как жить и умирать по-настоящему. Известно, что сентиментальные люди порой бывают жестокими. Помню, когда старший сын был маленьким, часто по вечерам рассказывала ему импровизированные истории. Сюжетом одной из них, «многосерийной», была история о том, как мама и сын подобрали на улице щеночка и взяли его домой. И потом, идя с сыном по улице, со страхом ждала, что вот сейчас мы увидим этого щеночка и мне придётся или оказаться лгуньей, или ввязаться в непростую и, к сожалению, совершенно не нужную мне историю… А у поэтов действительно бывало, что, обронив слово, они вынуждены были испытать на самих себе его действие, оно как будто вершило над ними суд. Так было с Маяковским, Есениным, Рубцовым, с Мариной Цветаевой, написавшей: «Прелестное создание! Сплети-ка мне веревочку…» И мы, попавшись на слово Белинского, действительно можем умереть «в театре» своей собственной жизни, повторив подсказанные искусством грехи и придя к соответствующему финалу. И всё же, слыша призыв умереть в театре, мы не верим и просто включаемся в игру: в театр идём, но понимаем, что умереть в зрительном зале нам вряд ли придётся.

Но если бы сейчас кто-то захотел немного подправить слова Белинского и сказал: «Ступайте в Храм и умрите в нём»? Эти слова могли бы вызвать негодование, какого никогда не вызывала статья Белинского, и сразу бы стало ясно, где правда, а где игра, что значит для нас Храм и что значит театр. Подлинные страдания и смерть возвращают из выдуманного мира в реальный, точно так же, как боль заставляет проснуться. И Церковь — как раз то место, наверное, единственное на земле, где все слова являются самими собой и ни одно из них не остаётся бессильным. Среди них очень много слов о жизни и смерти. Верующий в Меня, если и умрет, оживет – сказал Господь (Ин. 11:25). И вслед за Ним повторил апостол Павел: Для меня жизнь — Христос, и смерть – приобретение (Флп. 1:21). Кто-то скажет: «Какие странные слова! Кто может это слушать?» — и отойдёт. А кто-то наоборот: «Господи! К кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни».

Нужно только расслышать эти слова, принять их и больше не верить другим — и к жизни, и к смерти зовущим, как к представлению.

Ольга Надпорожская
Сайт «Ветрово»
8 мая 2020