Архимандрит Лазарь (Абашидзе). Душе, отягощенной духом уныния

Предисловие

Архимандрит Лазарь (Абашидзе)

Задуматься глубоко христианину над всем тем, что происходит с ним, вокруг него, во вселенной; трезво рассмотреть себя, свое окружение; направить сосредоточенный взор в свое будущее; ясно припомнить обетования Божии и угрозы Страшного Суда; помыслить, Кто есть Бог, с Которым мы беседуем в молитвах, как дивен Его святой Промысл о нас; какой благоговейный трепет, даже холодящий страх может пронизать душу; что совершается в этом мире, в нас самих; на что мы призваны; в каком великом деле участвуем, – Господи помилуй!!! Уму непостижимо, как же ответственно положение человека на земле и что дано христианину!

Можно наблюдать, что часто и неверующие в Бога люди, вдаваясь либо в научные исследования, либо в философские рассуждения об окружающем нас мире, бывают охвачены глубоким удивлением и благоговейным страхом, помыслив, какое необъятное, поразительное чудо их окружает, какое великое множество тайн, какие неизведанные бескрайние бездны непостижимого великолепия со всех сторон. Как бы во все направления от каждого из нас расходятся бесконечные фантастические галереи, наполненные всевозможными изящнейшими, тончайшими, наикраснейшими вещами, уходят они во все стороны – куда ни обратишь взгляд; можно избрать любую – и везде встретят удивленного зрителя непостижимые чудеса, неповторяющиеся, бесконечно многообразные, завораживающие красоты. Иные люди пленяются тайнами неба и всю жизнь проводят в пристальном наблюдении за этим грандиозным ансамблем мерцающих звезд, огненных светил, поющих, играющих в океане света, перекликающихся друг с другом его лучами, как певцы в слаженном хоре; и они бывают как бы загипнотизированы тончайшей гармонией этой небесной музыки, как бы в оцепенении, в великом восторге от этого зримого ими чуда. (Кстати заметить, что один из известнейших учителей Церкви – Епископ Феофан Затворник, святой отец XIX века – любил наблюдать в телескоп звездное небо и восхищался этим зрелищем.)

Иные созерцают красоту земной природы, восторгаются ее красками – то наиярчайшими, то наинежнейшими; ее формами – бесконечно многообразными, многоликими, но всегда стройными, гармоничными, целесообразными. Не в силах удержать в себе чувство восхищения и желая быть участниками в этой Красоте, они посвящают свою жизнь художественным занятиям, пытаясь словом, звуками, красками или другими доступными человеку средствами как-то отразить, выплеснуть наружу те бурлящие в душе порывы восторга, волнующие сердце переживания, которые рождаются от прикосновения к той дивной Красоте, Премудрости, Величию, которыми исполнен этот мир.

Есть также люди ученые, которые всю жизнь свою заняты тем, что вдаются в самые мелкие и невидимые глазу вещи или же исследуют таинственные связи явлений, законы взаимодействия вещей, их внутреннее устроение и т. п., и везде, в видимом и сокровенном, обнаруживают чудеса и красоты, премудрое устроение и идеальный порядок, цельность и великое многообразие… Такое же великое собрание поразительных и разновидных богатств открывается и в таинственном мире души человеческой. Философы, психологи, поэты, углубляясь в этот сокрытый от взора мир, находят там не меньший простор и многообразие, чем во внешнем мире: обнаруживают, что душа не только способна вместить в себя духовно все вещи видимого мира, объять его, но сама шире, глубже и значительнее всего того, что окружает ее извне. И сколько, сколько всего великолепного и бесконечно прекрасного предстоит нашему взору – и внутреннему, и внешнему!

Можно даже сказать, что одно из главных переживаний человека в его земной жизни, первое, что должно его глубоко затронуть и поразить при вступлении в этот мир, при знакомстве с ним, – это сильное и яркое ощущение грандиознейшего и красивейшего чуда, с которым он здесь сталкивается, чувство великой и многозначительной тайны, в которую он вступил вместе со вступлением в эту жизнь. Это удивление и восхищение при созерцании видимой твари есть как бы первая ступень на пути к познанию Бога – Творца. И ведь вполне можно этот мир назвать раскрытой священной книгой, написанной Самим Богом, данной для чтения еще первозданному Адаму; книгой, содержащей в себе слова Духа, подобно Божественному Писанию (Еп. Игнатий^[2]). В этой книге Бог неописанно описан, воспет громкими песнопениями Духа, изящными, священными, поражающими и пленяющими слух души. «Присносущная сила Его и Божество (Рим.1:20), невидимое плотскими очами, зрится, когда рассматривается в создании Его – природе» (Еп. Игнатий^[3]). Святой Василий Великий в своих «Беседах на Шестоднев»^[4] призывает: «Прославим наилучшего Художника, премудро и искусно сотворившего мир, и из красоты видимого уразумеем Превосходящего всех красотою; из величия сих чувственных и ограниченных тел сделаем заключение о Бесконечном, превысшем всякого величия и по множеству Своей силы превосходящем всякое разумение».

Некоторые люди, не читая Святого Писания и не слыша ни от кого об Истинном Боге – Творце вселенной, от одного созерцания стройного порядка и дивной красоты неба и земли приходили к ясному и твердому познанию Единого Бога. Так обратилась к истинной вере святая мученица Варвара (память ее совершается 4 декабря). Но все же это есть только самая начальная ступень на пути познания непостижимого Бога: оказывается, вся эта обширная, такая красочная книга природы, наполненная мириадами самых ярких и впечатляющих иллюстраций, всего лишь самая приблизительная и расплывчатая тень того великого, что действительно должно еще раскрыться перед душой; и все это светлое великолепие, которое мы здесь, в этом мире, видим, есть только слабый отблеск того славного и ослепительного Дня, который должен раскрыться по скончании века с раскрытием вечности.

Но как много на земле достойного восхищения, удивления, радости и восторга, так же много достойного скорби, печали, ужаса и плача. Как прекрасное в жизни сей дает нам иногда испытывать самое утешительное ощущение радости, счастья, так еще чаще встречается нам ужасное зло, от которого приходится испивать чашу, полную невыносимой горечи и ядовитого отчаяния. Но такова жизнь сия: она есть образ грядущей вечности, в которой раскроется в полной мере как вечное блаженство, так и вечная мука, рай и ад, вечное пребывание в радости Отца Небесного и вечное удаление во мрак, в забвение, в полную безысходность. Эта земная наша жизнь есть нахождение как бы в преддверии рая и ада, поэтому все наше окружение постоянно говорит нам и о том, и о другом: о добром и злом, о благом и пагубном. Ярко, живо, не скупясь на краски и образы, учит нас земная книга тому, как нам найти спасительную дверь, как нам прожить эту жизнь целесообразно, к чему направлять себя, чтоб обрести благо, что полезно развить в себе и что искоренить. Все, все в этом мире есть наука для человека, вся эта видимая тварь, вся эта пространная картина, предстоящая нашему умному взору, соткана для нашего вразумления, отрезвления, для нашего спасения. Каждая травинка, цветок, каждый ручей, каждое насекомое – это слова, которые учат нас, призывают познать Великого Творца Мира и Жизнеподателя Бога. Багровый закат солнца, опавший с дерева желто-красный осенний листок, ослепительно белые кружева снега – все это слова о смерти, о кончине века сего, о кратковременности жизни нашей на земле, о закате ее, об осени ее, о белом саване, которым скоро покроют наше тело, о седьмом дне творения. Утренний рассвет с бодрым щебетом птиц, веселое весеннее солнышко на чистом лазурном небе, звонкие ручьи среди тающего снега, раскрывающиеся почки на нежных молодых ветвях деревьев, казавшихся всю зиму мертвыми, иссохшими, – все это громкая проповедь о воскресении из мертвых, об оживлении сухих, сокрытых в прахе костей, о Пасхе Христовой, об утре восьмого дня – вечности; это радостная песнь о грядущем окончании тягот суровой зимы, песнь о новой беспечальной жизни. А лето! Когда жизнь бьет ключом, когда все бурно цветет и благоухает, все щебечет, поет, жужжит; когда под каждой травинкой, под каждым листком напряженная, неугомонная жизнь; когда мир, словно изжаждавшийся путник, жадно, взахлеб пьет радость бытия под щедрым солнцем; когда тучнеют, наливаются соком травы и плоды деревьев, всюду тысячи запахов, звуков, ароматов – разве все это не ясное учение о райской жизни, о радости в «Божественном чертоге славы Господней, где празднующих глас непрестанный и неизреченная сладость зрящих Лица Божия красоту неизреченную!»^[5]

Даже мир животный – это книга, ярко изображающая, иногда даже гротескно, наши нравы, показывая отвратительность одних и привлекательность других. Животные часто как будто дразнят нас, изображая пред нами наши же страсти и нашу уродливость, когда мы живем бездуховно. Часто человек не замечает в себе какую-либо страсть или, замечая, не гнушается ею, пока не увидит в каком-либо животном четкий силуэт той же низкой плотской наклонности: тогда сразу стыд и омерзение западают в душу и человек начинает отвращаться от своей слабости, спешит исправиться. Недаром и Господь Иисус Христос часто обличал дурные черты людей, приводя им на память гнусные нравы некоторых животных: коварство змеи, жестокость гиены, нечистоплотность свиньи и ненасытность пса; так же учил добрым нравам, приводя в пример кротость агнца или простоту голубя, мудрость змеи, беcпопечительность и покорность воле Божией у птиц. Итак, со всех сторон окружены мы наглядными пособиями, способствующими приобретению душеполезных и спасительных навыков и расположений, весь видимый мир на своем приточном языке наставляет нас на путь добродетелей, ведущий к Царствию Божию. Так, слова из книги Бытия об изгнании Адама «и изрину (Бог) Адама, и всели его прямо рая сладости»^[6], многие отцы объясняют так: «вселение напротив рая» означает такое устройство земной природы, всего видимого человеком мира, что, созерцая непрестанно дивную красоту его, видя премудро и прекрасно устроенные вещи, вкушая его сладости и утешения, человек должен всегда вспоминать потерянный им рай, должен чувствовать, что все прекрасное в этом мире не насыщает его душу, а только распаляет какую-то глубокую внутреннюю жажду, какую-то «ностальгию» по далекой и вожделенной, утерянной отчизне^[7].

Но гораздо более ясно наука о спасении, познание о Боге раскрываются в Святом Писании Ветхого Завета, где тайны Неба более доступно для разума человеческого проясняются через дивные судьбы избранного Богом народа Израильского, через грозные пророчества праотцев, через образы сложного, глубоко символического Ветхозаветного Богослужения, но все это еще только тени великих будущих благ^[8].

И вот раскрывается Книга выше и Божественнее, блаженнее и страшнее – Святое Евангелие. Она уже открывает нам Бога, по существу Единого и Триипостасного; открывает начало – Отца, открывает рожденного Отцом, совечного Отцу Сына, открывает исходящего от Отца, со Отцом и Сыном покланяемого и славимого Духа, как равного, единосущного Им; открывает и благовествует Искупителя, приводит человека не только к поклонению Истинному Богу, но и к усыновлению Богу, к соединению с Богом^[9]. Сколько удивительного, возвышенного, доселе совершенно неведомого раскрылось перед человечеством вместе с этой Книгой. Здесь видимый мир потускнел и потерял всякий вид и привлекательность для тех, кто всею душою своею воспринял это Новое Откровение, вошел, как на спасительный корабль, в Церковь Христову. Только теперь, наконец, мы можем очами веры ясно и глубоко рассмотреть Промысл Божий о человеке, о мире, о всей твари, Его Отеческую любовь, Его бесконечную Благость, высочайшую Премудрость, изобретшую непостижимые и неизмеримые по своему величию и благости способы спасения человека. Только теперь, и именно в Церкви Христовой, мы можем духовно предвкушать те блаженства, то счастье, ту радость, которые вот-вот раскроются в полном своем изобилии перед человеком. Но поначалу, вступая в Христианство, вникая умом и сердцем в эту новую жизнь, мы только очень поверхностно и бесчувственно взираем на это начинающее раскрываться перед нами духовное сокровище. Но те, кто, очистив себя от множества страстей и умертвив многие свои привязанности к суетному миру, ревностно углублялись в познание Божественного, уже не желали и смотреть на этот вещественный мир. Таковы святые угодники Божии, которые, бывало, старались не смотреть не только на деревья, но и на небо или, проживая много лет в одной келье, ни разу не позволили себе выглянуть в окно. И все это для того, чтобы не омрачать впечатлений духовных впечатлениями земными^[10]. Они и жили-то на земле, только приготовляясь к вечности, все здесь почитая чужим себе. Одним лишь дорожили в этой жизни – временем для покаяния, для очищения душевной ризы, с благоговейным трепетом готовясь к сретению Грядущего Царя своего. Некоторые из сих блаженных еще при жизни были восхищаемы Духом до «третьего неба», слышали там глаголы неизреченные, которые человекам и пересказать-то невозможно^[11]. Другим открылось Царство Небесное, грядущее в силе, и они видели его как ослепительный свет, как сияние солнца и так устрашались, что падали на лица свои^[12]. Один отец просил у Бога, чтоб открылась ему слава Царствия Небесного, блаженство, уготованное святым, и вот увидел он необыкновенный свет, от которого такая радость излилась в его сердце, что он долго пребывал под впечатлением ее^[13]. Великие святые люди, очистившиеся душами своими от страстей, молитвой и плачем омывшиеся от всех скверн греха, становятся способны видеть этот Божественный Свет; бывало, во время своих святых молитв они так возвышались и восхищались духом, что не помнили себя и как бы выходили из этого земного мира. Некоторые отцы иной раз, встав на молитву перед едой и воздев руки к небу, вдруг уносились духом в мир иной и, простояв так несколько дней, как застывшие, с выражением восторга на лице, ничего не слыша и не замечая вокруг себя, наконец приходили в себя, но о земной пище уже не помнили и долго еще оставались как бы вне себя от дивных видений^[14]. Один святой старец, живший уже в нашем веке, говорил: «С детства я любил мир и красоту его, любил я рощи и земные сады, любил я поля и весь свет Божий, как он красиво создан. Любил я смотреть на светлые облака, как несутся они в голубой высоте. Но с тех пор, как познал я Господа моего и Он пленил душу мою, все изменилось в душе моей, и я уже не хочу смотреть на этот мир, но душа моя непрестанно влечется в тот мир, где живет Господь. Как птица в клетке, так томится душа моя на земле…»^[15]

Удивляясь дивному Промыслу Божию о человеке, еще святой царь Давид воспевал в псалмах: «Яко узрю небеса, дела перст Твоих, луну и звезды, яже Ты основал еси. Что есть человек, яко помниши его? Или Сын человечь, яко посещаеши его. Умалил еси его малым чим от ангел, славою и честию венчал еси его. И поставил еси его над делы руку Твоею, вся покорил еси под нозе его»^[16]. Может ли вместить ум наш все то, что творит Бог в отношении человека? Бог, сотворивший весь этот мир, все небо, все эти звезды да еще и пространнейший и прекраснейший мир, невидимый нами, – мир духов, Творец всей твари, Бог бесконечный – воплотился ради нас, облекся в человеческую плоть, обитал, ходил среди людей, трудился, страдал, алкал, как человек, даже претерпел ужасную смертную муку от Своей же твари, умер и сошел во ад, как сходили до Него все души человеческие. Но, как Бог, Он разрушил власть смерти и ада, воскрес и нас воскресил, вознесся на небо плотию, основав на земле святую Церковь Свою – тот надежный корабль спасения, который плывет теперь по волнам бушующего житейского моря, собирает всех верующих и жаждущих спасения и несет их к Царствию Блаженства. Каждый день совершаются в Церкви великие Таинства, в которых открывается столько чудесного, удивительного и непостижимого, что и само сотворение Богом вселенной из ничего не превосходит своей чудесностью того, что таинственно совершается в храмах в течение одного дня. Совершились и совершаются в мире Божием предивные события – числа нет этим чудесам. Как все премудро соткано у Бога – весь мир, видимый и невидимый: что было, что есть, что будет еще – все это один величественный, тончайший узор, цельное, богатейшее красками и формами, прекраснейшее кружево, где орнамент следует за орнаментом, не повторяясь, разнообразясь один от другого; но ничто не нарушает общего замысла, все – в одном духе, в подчинении одной цели, перекликается одно с другим. Одно отражается в другом, вторит и аккомпанирует одно другому. Как в грандиозном и слаженном хоре сливаются и обогащают друг друга голоса певцов – высокие и низкие, легкие, звонкие и тяжелые, мужественные – сливается такие разные характеры, настроения и создают одно целое богатое и насыщенное звучание. Так и в мире Божием! И только самому необученному и поверхностному взгляду может видеться в этом совершеннейшем и премудрейшем мироустроении беспорядок. Нет! Даже черные цвета: зло, демоны, падения и грехи людей, смерть, болезни, скорби и все печальное и трагическое в этой нашей земной юдоли плача – все это темное вошло в мир как противное воле Творца, как уклонение от нравственных законов, установленных Им для твари. Но хотя оно и имело свою злую цель – не смогло разрушить цельности мироздания, а только под рукою Великого Художника превратилось в еще один важный и необходимый оттенок, который только обогатил симфонию вселенной. Так ведь и черные краски на живописном полотне, выведенные ими линии углубляют и делают более яркими и привлекательными живые цвета, создают контрастный фон, без которого прекрасные и благолепные цветы узора не были бы видны во всей красе.

Христианский храм: все иконы, все предметы здесь устроены так, чтоб они символически отражали в себе, напоминали и изображали это премудрое и преславное Домостроительство Божие. Оттого в храме православном все – как одна величественная музыка, как одна стройная, мелодичная многоголосная песня, поемая всем собором. Здесь поет и каждая душа христианская, и иконы своими красками, и сами стены – фресками, и камни – высеченными в них узорами; и весь храм – всей глубоко символичной архитектурой, всем видом своим, всем, что наполняет его – видимым и невидимым. И молитвы здесь читаются нараспев, все действия происходят плавно, размеренно; все подчинено ритму, порядку, строгой последовательности; во всем есть свое правило – канон, мера, чин. Во всем послушание, во всем строгая иерархия, слаженность, устремленность к Небу, смирение и красота. Православный храм олицетворяет собой иную действительность – то небесное будущее, когда вся вселенная станет одним храмом Божиим, в который войдут все человечество, ангелы и вся низшая тварь.

И вот здесь-то и открывается истинный славный смысл жизни человеческой, ее целенаправленность: духовно настроиться, влиться в этот Божественный порядок, войти в этот Божий храм, который в будущем должен объять весь космос; стать созвучным всему, что в нем хвалится, поется, славословится; возродиться при содействии Благодати Божией для этой стройной жизни, отвергнув порабощение хаосу и безпорядку. Воспевает царь Давид эту блаженную участь: «Едино просих от Господа, то взыщу; еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню и посещати храм святый Его»^[17]. Да и все псалмы его исполнены удивления и ликования от воззрения на дела Божии – преславные. И потому Церковь так любит петь их и, пропев два-три псалма, прерывает их восклицанием: «Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа, слава Тебе, Боже!»

Можно бесконечно рассматривать вокруг нас удивительнейшие и славные дела Божии, беспрестанно черпать из созерцания этого самые возвышенные мысли и чувства, но если бы писать о чудесах Божиих подробно, то и «самому миру не вместить бы написанных книг»^[18].

…Но видят ли все это наши сегодняшние христиане? Если они все это видят, об этом размышляют, этим живут, то какие они, должно быть, счастливые, радостные, ликующие! Как они, должно быть, весело поют славу своему Творцу, неустанно бодрясь и подвизаясь, чтоб быть Ему угодными, подобно мудрым девам из Евангельской притчи, прихорашиваются в ожидании Царственного Жениха! Как они, должно быть, тяготятся этой суетной земной жизнью, с нетерпением чают раскрытия жизни будущего века!

К великому сожалению, почти ничего подобного среди нас, современных христиан, не наблюдается. Мы часто унылы и мрачны, мы печально вздыхаем, как от тяжкого рабства, от ига и бремени Христовых, мы имеем уставший, истомленный вид, нам очень трудно жить по-христиански… Отчего это?

Может быть, оттого, что вокруг нас сегодня, как никогда, бурно пенится, мятется как в агонии, безумствует беспокойное море без числа умножившихся греховных соблазнов – ныне особенно наглых, крикливых, разукрашенных, которые самым бесстыдным образом лезут прямо в душу, щекотят, томят ее, с насилием тянут ее к упоению ядовитыми сластями. Как будто весь мир уже сошел с ума окончательно; и все и вся в нем жаждет и ищет только бессмысленного, абсурдного, извращенного, только духовного разрушения и опустошения. Кажется, все энергии сегодняшнего мира, которые сам он называет духовными и прогрессивными, все современные искусства и громкие человеческие деяния питаются теми огромными разрушительными силами, которые освобождаются, как в расщепляющемся атоме, от распада и разложения некоторых, еще остававшихся в человечестве, еще не до конца уничтоженных, глубоких и важных взаимосвязей души и духа человеческих, с потерей которых человек опускается ниже всякого животного, становится гнуснее самих демонов. Сегодня дух мира, а за его спиной диавол ищет, что еще есть в человеке нерастленного, чтобы растлить, осквернить и унизить; из всего, что есть еще живого в человеке, старается взрастить новые формы греха, развить новые оттенки страстей, расставить новые сети и еще глубже поработить человека плотскому скотоподобному рабству. Мы родились уже в этом рабстве: с младенчества, как мать молоком своим, так мир своим греховным соком напаивал наши души, прививая нам вкус ко всему греховному. Оттого соблазны мира теперь так нравятся нам, так увлекают, так веселят наше больное сердце, В нас развита как бы духовная токсикомания, мы страстно любим и желаем того, что нас убивает…

Силен яд, слов нет! Но разве не даны нам, христианам, силы, чтоб противостоять соблазнам мира? Даны! Иисус Христос сказал: «Я победил мир!»^[19] И даны нам великие силы – такие, что мы, веруя, могли бы горы переставлять. Нет у нас оружия? Есть, и самое надежное – такое, что сети демонов, как паутина, разлетелись бы и, как воск от огня, растаяли, если бы мы только применяли это оружие. Есть у нас и щит ограждения от врага – такой, что и прикоснуться к нам никто бы не посмел, если бы сами мы не открывали себя для стрел врага. В чем же дело? Отчего нам так нерадостно наше христианство? Что утеряно нами, какую вредную оплошность мы совершаем, что сила Христианская от нас удаляется, вся живость из нас уходит, и мы – как гробы раскрашенные, как пустая скорлупка, изнутри изъеденная червем?

Может быть, дело вот в чем:

Два мира предстоят нам, как две горы, как два града, два царства: мир суеты, земной человеческой деятельности, мир языческий по духу, основанный на увлечении и порабощении земной материей, веществом, прахом, и мир Божий, зовущий «горе», к вечному, духовному, мир, невидимый плотскими очами, видимый очами веры. Большинство людей полностью обращено лицом своим к миру вещественному, меньшинство взирает на Небо, на мир Божий и желает пробиться к нему. Но мир плотский – как наглая, разгоряченная вином блудница, которая цепляется за человека, желающего вырваться из ее объятий, тянет его к себе, упаивает крепким вином, старается увлечь его в блуд, удержать навсегда в своем блудилище. И вот здесь почти все зависит от решимости христианина, от его самоотверженности, от свободного движения его воли, от твердости и устойчивости в выбранном пути. И помощь Божия сразу явит себя, только решись следовать к Нему и не двоедушничай. Никто не может сказать, что ему не было дано необходимой для этого силы веры и свободы произволения, что у него была отнята возможность вырваться из пут греха и рвануться ко спасению. Один святой отец говорил: «Нам заповедано иметь веру, которая есть начало спасения, но всякий во власти имеет то, что он делает, если хочет, и отвергать, если не хочет. Веровать – значит не иное что, как соглашаться на предлагаемую истину: а согласие есть принадлежность воли»^[20]. Итак, все дело в нашей решительности. Нам дана Богом полная свобода выбрать и принять то, что мы найдем для себя желанным и полезным. Никто, кроме нас самих, не виновен в том, что мы отвергаем доброе, спасительное и избираем злое и погибельное.

И вот, зная, сколь спасительно и благодатно христианство, мы тем не менее все никак не можем решиться, чтоб до конца последовать Христу, отвергшись себя, отвергшись своей прежней плотской жизни. Казалось бы, о чем здесь и говорить? Если человек верит в Бога, в бессмертие души, в вечное блаженство праведных и бесконечную муку грешных, если знает, что жизнь на земле есть только приготовление к грядущей вечности, только «экзамен», только срок испытания, только «чистилище», то как же этому человеку не быть строгим и внимательным к себе, не упражняться ревностно в благочестии, в добродетелях христианских; как же не потрудиться малое сие время жизни, если в сравнении с вечностью все наши века и тысячелетия – как одно мгновение ока, как одно дуновение ветерка, все наше земное бытие – как жизнь однодневного мотылька?! Говорить и повторять эти простые истины нашим священникам приходится без конца, на все лады, пользуясь множеством красочных слов, то устрашая, то обнадеживая, то умоляя, то подбирая всевозможные яркие, образные сравнения, – твердить и внушать своим «чадам» элементарные вещи, которые сами собой ясны, но все как-то не трогают нашего сердца, проходят мимо и никак не могут изменить ход нашей уродливой жизни. Но, с почтением выслушивая проповедников, иной раз и растрогавшись, и прослезившись, мы опять стремимся поскорее вернуться в свою земную рутину, вновь окунаемся с головой в этот темный омут пустых, безсмысленных забот, вызванных нашими самоугодливыми тщеславными пожеланиями, многообразными страстными похотениями.

Откуда же в нас это окамененное нечувствие сердца? Разве мы не знаем, не сознаем, как низок, как мерзок, обманчив грех?! Сознаем! Разве не понимаем величия, привлекательности, спасительности добродетельной жизни?! Понимаем! Не желаем утвердиться в вере, быть Христовыми, спастись? Желаем, и очень, и часто скорбим, просим этой веры. Но почему не дается нам вера? Скорее всего, вера нам дается, но мы сами ее не принимаем, тут же ее теряем среди множества житейских мелочей. Мы желаем как будто духовного, просим его у Бога, а когда оно касается души, мы его не узнаем, отталкиваем, так как все наше внимание на земном.

Двоедушие – вот наш главный враг! В нас происходит постоянное малодушное колебание между любовью к Богу и любовью ко греху. Мы готовы восхищаться христианскими добродетелями, украшать речь свою мудрыми христианскими изречениями, любоваться православным Богослужением, но тут же позволяем себе почитать и мирскую языческую музыку, литературу, поэзию, увлекаться спортивными страстями, отдаваться азарту, наблюдая различные зрелища и состязания, которыми тешит себя безбожный мир, смеяться его пошлым шуткам и анекдотам, печалиться его малодушными печалями, порождаемыми неведением Бога, сочувствовать современным исканиям в области мутной мирской философии. Мы считаем нормальным для себя искать и находить смысл и глубину в современном абстрактном искусстве, плоском и бессмысленном, в самонадеянных лозунгах современного человечества о мире и любви. Считаем возможным вместе с этим погрязшим в грехах миром ждать и надеяться обрести счастье и благоденствие в каком-то ближайшем земном «возрождении». Мы боимся оказаться в стороне от бессмысленной игры мира – моды, желаем поспевать идти в ногу со всем этим обществом, иметь один с ним ритм дыхания и пульс, жить его жизнью, пить воду из одного с ним источника. Все это кажется нам так безобидно, даже правильно, даже здорово. Если сейчас вдруг воспротивиться духу мира, отвергнуть его интересы, забавы, вкусы, начать отстаивать и сохранять во всем этом какую-либо нравственную обособленность, обращенность к иным ценностям, то это большинством (даже из числа наших братьев «христиан») воспримется как уклонение от «реальной жизни», как непонимание «духа времени» или как «прелесть» Скажут: «Брат, сейчас не то время, теперь надо быть проще, главное – не падать в тяжкие грехи, а в сравнении с тем, что теперь происходит в мире, такие грешки вполне безобидны». Но не из-за этих ли «безобидных» мелочей случаются потом серьезные и тяжкие падения у христиан? Не они ли заставляют омывшихся таинством Крещения и Исповеди, вкусивших Божественной Трапезы в Таинстве Евхаристии опять в скором времени валиться в оставленные было ими грязные лужи? Как же сохраниться от совершения грехов делами, если не охраняться от всего того, что оживляет вкус греховный в сердце?

Но кто не знает того, что в мирском обществе все зиждется на самых глубоких и низких страстях? Как может мир, не почитающий Бога, не руководствующийся в своих путях Его заповедями, не постящийся, не молящийся, не кающийся в грехах своих, как может он не быть любимейшим гнездом для демонов? Как могут его искусства, науки, философии, его «добродетели», его «любовь», разные «свободы», «жертвенности» и тому подобные «достоинства» не быть скверной, фальшью, злосмрадием? Как можно нам, христианам, отыскивать в этой мирской сумбурной жизнедеятельности что-либо действительно возвышенное, прекрасное, справедливое? Как можно доверчиво относиться к идеалам современного искусства, проникаться его чувствованиями, переживаниями, его восторгами и печалями, когда все эти искусства есть только отражение уродливой и больной жизни отступнического общества, отражение, прошедшее через больные, изможденные, отягченные нераскаянными грехами, уставшие, растерянные души (ведь таково внутреннее состояние почти всех художников современного языческого мира; оттого это собрание всего самого душевредного, самого отборного яда для души человеческой)?

Теплая дружба с миром, почитание его ценностей питает душу ядом неверия, втравляет в нее сладострастие, похотливость, какую-то нервную, истеричную восторженность, маниакальность, заражает ее тщеславными, самодовольными, ложногеройскими настроениями. Все это так сильно въедается в душу, так глубоко проникает, прививается к ней, что духовные впечатления уже не находят себе в ней свободного места. Да и откуда им браться?! Впечатления страстные входят то через шальную, оглушающую, одурманивающую современную музыку, которая со всех сторон врезается в наш слух, то через всевозможные нелепейшие рекламные картинки или мелькающие в телевизоре нагроможденные друг на друга обрывки мирового житейского человеческого хаоса. Современный языческий быт нагло навязывает нам себя, впечатывая в наше сознание начертания тысяч и тысяч чьих-то лиц, тел, жестов, чьих-то дел и слов, мнений, рассуждений и всякой всячины. Как бы обильный поток грязи обрушивается на бедную душу современного христианина, стоит только ему восстать от сна и начать свой день. Вещи же духовные встречаются теперь крайне редко, а если и представятся душе, то они так заставлены со всех сторон мирской мишурой, что впечатление от них тут же тает, как рисунок на песке, размываемый набегающими морскими волнами. Более всего впечатления духовные могли бы привиться душе в храме, во время Богослужения, но и храмы наши теперь так бедны хорошими иконами, фресками, так в них слабо поставлено пение и чтение, так упрощены многие принадлежности Богослужения, да и народ стоит на молитве холодно и неблагоговейно, что душа, еще неспособная отбрасывать все внешнее, вспомогательное и сосредотачиваться на главном, внутреннем, таинственном содержании всего совершающегося в храме, такая немощная душа, и здесь отовсюду находит повод к смущению и охлаждению. Откуда еще черпать ей впечатления возвышенные? Духовных наставников, глубоко верующих, всецело устремленных к вечности, способных передать другим этот огонь веры, показать пример самоотречения, едва ли где сыщешь. Остаются книги, но большая часть духовных книг нам малопонятна, и мы не умеем их приложить к самой нашей жизни. Так что для сохранения ревности, бодрого христианского духа, всегдашней устремленности к горнему современному христианину необходимо немало потрудиться: снова и снова он должен приводить себе на память, оживлять в уме и сердце те воодушевительные истины, которые, как крылья, могут возносить душу его над миром – над этим морем хаоса и безумия. При забвении же этих истин душа христианина становится тяжелая, неуклюжая, как домашняя утка, одебелевшая так, что уже летать не может, а только еле-еле передвигается по земле, качаясь из стороны в сторону.

«Не выпускай из мысли надежд и обетований христианских, и определенных для этой жизни, и отложенных на будущую, – говорит Епископ Феофан, – это вседейственно будет оживлять и поддерживать энергию нравственных сил твоих»^[21].

Подобные мысли встречаются очень у многих святых отцов, значит, это важное и действенное средство для пробуждения ревности. Иоанн Кассиан Римлянин говорил: «Желания настоящих вещей не могут быть подавлены или отвергнуты, если вместо них не будут восприняты другие спасительные. Потому, если желаем истребить плотские вожделения из сердец наших, то на место их должны поскорее насадить желания духовные, чтоб дух наш, всегда стремясь к предметам их, не имел охоты, ни времени обращать внимание на прелести преходящих радостей земных…»^[22]

Исаак Сирианин: «Для отвращения предзанятых душою расположений к непотребству и для устранения восстающих в плоти тревожных воспоминаний, производящих мятежный пламень, ничто не бывает так достаточно, как погружение себя в любовь к изучению Божественного Писания и постижение глубины его мыслей. Когда помыслы погружаются в услаждение постижением сокровенной в словесах премудрости, тогда человек в какой мере извлекает из них уяснение, в такой же оставляет позади себя мир, забывает все, что в мире, и все воспоминания, все действенные образы овеществления мира, изглаждает в душе, а нередко уничтожает, самую потребность обычных помыслов, посещающих природу. Самая душа пребывает в восторге при новых представлениях, встречающихся ей в море тайн Писания.

И опять, – если ум плавает на поверхности вод, то есть моря Божественных Писаний, и не может проникнуть мыслей Писания до самой глубины, уразуметь все сокровища, таящиеся в глубине его; то и сего самого, что ум занят рвением к уразумению Писания, достаточно для него, чтобы единым помышлением о досточудном крепко связать свои помыслы и воспрепятствовать им… стремиться к естеству телесному»^[23].

«Не может душа иметь мира, – говорил старец Силуан, – если она не будет поучаться в законе Божием день и ночь, ибо закон сей написан Духом Божиим, а Дух Божий от Писания переходит на душу, и душа чувствует в этом услаждение и приятность и уже не хочет любить земное»^[24].

А вот слова уже близкого нам по времени отца – священника Александра Ельчанинова: «Нужно постоянно читать то, что питает твою душу, указывая цель, единственную цель в жизни. Здесь нужен своего рода аскетизм, самоограничение, самопринуждение. Всякий христианин – подвижник. Запомни это. Человеческая природа так искривлена, что на нее приходится жестоко нажимать, если хочешь выровнять себя по евангельским меркам, и выравнивать приходится каждый день, каждый час»^[25].

«Надобно думать (это опять слова Феофана Затворника), что как каждый человек имеет свое личное настроение, то для каждого должен быть и исключительный род благих помышлений, особенно поразительных и возбудительных, – или даже одно какое-нибудь господственное всепобеждающее помышление… Иного поражает особенно благость Божия, иного строгость Его правосудия, иного превосходство добродетели, иного низость порока, а иного еще что-нибудь и не столь общее и важное… Стремительнее перебирай все представления, могущие возбуждать волю, и наиболее останавливайся на том, которое с первого раза стрелою пройдет сквозь твое сердце. Это твое: развивай его со всею живостью; оно спасет тебя…»^[26]

Обетования, явленные нам Христом Богом, блага, обещанные верующим в Него и последующим Ему, так велики, что превосходят любой соблазн своей привлекательностью, необходимо только оживлять их в памяти. Но мы слишком увлечены образом жизни окружающих нас язычников, живем почти такой же жизнью, что и они, отличаясь от них только несколько иными взглядами и умопостроениями, только некоторыми поступками и исполнением некоторых религиозных обрядов, но не всей своей жизнью, деятельностью, сердечным настроем, целенаправленностью. У нас те же интересы, такие же взгляды на мирские ценности, та же манера общения с окружающими людьми, та же манера труда, те же способы в отдохновении от трудов, те же развлечения, хотя наши взаимоотношения, интересы, вкусы, манеры, тон разговора, жесты, даже походка и внешность, не говоря уже об отношении к политике, мирской культуре и ее ценностям, должны быть иными. Ведь подумать только, какое у нас различное понятие о назначении жизни человеческой и ее цели!

Для язычников жизнь земная – это все, что они имеют, большего они не ждут. Они уверены, что смерть есть прекращение всего, что только наслаждение этой короткой жизнью и есть цель их существования: дано, мол, нам только одно лето красное пропеть и проплясать здесь, и «прощай все». Да и что это за срок – жизнь земная. Не разгуляешься. То ты еще младенец, только сил набираешься, но вот «оперился», полетал орлом малое время, уже и осень твоя подступает. Один только день дано цвету юности поцвести во всей красе, и уже пообвисли лепестки, потянуло к земле. Являются болезни, недомогания, исчезает всякая красота и цвет с лица, там уже и морщины, за ними старость, которая для многих неверующих бывает ужаснее самой смерти, как бы началом адской муки и томления. Приходит одиночество, отверженность, а то и нищета, голод… И вообще человек раньше кончины своей часто бывает выброшен на обочину жизни. Удивительно, как при таком воззрении на жизнь свою (а ведь некоторые думают, что человек и происхождением своим обязан хаосу и случайности, и недалеко стоит от обезьян и других животных), люди еще не сошли с ума и не пожрали друг друга живьем! Как они при таком понятии о бессмысленности своей жизни еще живут, работают, что-то строят, чему-то радуются, на что-то надеются и вообще – имеют вид человеческий!

Но мы-то, христиане, знаем, что главное в человеке как раз не тело, но душа, и она бессмертна, а тело только оболочка души, что вся наша временная жизнь на земле есть лишь подготовка к вечности; что душа в момент смерти не исчезает, а только отходит от тела, и тело, хоть и умирает и распадается, но в свое время, по зову трубы Ангельской перед началом Страшного Суда, воскреснет, опять соберется во всей целости, но уже обновленное, и соединится с душой, и вновь составится цельный человек с телом и душою, но уже безсмертный, и так во веки веков пребудет в блаженной вечности, если умилостивит своей жизнью на земле Бога, и будет вечно томиться в адской бездне, если удалится от Бога в этой земной жизни и не покается. Мы знаем также, что тот, кто в вечную блаженную радость войдет, тот вечно такое счастье и духовную сладость будет вкушать, о которых мы теперь и помыслить-то не смеем и не умеем, и то даже на ум и на сердце нам прийти не может, что Бог уготовал любящим Его^[27]. И блаженство то не только не будет уменьшаться или приедаться, но будет расти в вечности, и у наслаждающихся этими благами радость никогда не оскудеет, так как все это блаженство будет рождаться от Богопознания, Богосозерцания, Богообщения, так как Сам Бог и есть Высшая Благость и Источник всякого добра и радости, и как Он бесконечен, так и приобщению к Его Благости, вкушению ее сладости нет предела…

И если мы во все это веруем и исповедуем в сердцах своих, то возможно ли, чтоб жизнь наша была подобна жизни неверов и чтоб у нас с ними были одни интересы, одни вкусы, одни настроения? Конечно, это не значит, что мы должны на всех не церковных людей смотреть сверху вниз или, как фарисеи, презирать их и бояться прикоснуться к неверному. Но в духовном отношении мы должны бояться и остерегаться близкого прикосновения к их эмоциям, умствованиям, вкусам, интересам, культурным изысканиям и тому подобным болезненным проявлениям их душевной жизни и деятельности. Мы должны их, этих заблуждающихся язычников, и любить, и жалеть, и почитать, должны желать им добра и привлекать, если это возможно, к христианской жизни. Но надо быть очень осторожными, чтоб нам самим не завязнуть в их тине.

Итак, думается, если мы почаще будем приводить себе на ум все то, что, как мы знаем, ожидает нас в ближайшем будущем – в час смерти и на Страшном Суде, затем в вечности, если будем трезво представлять себе суетность и тщету земных дел человеческих, совершаемых в безбожном мире, то освободимся от этой вредной привязанности и дружбы с миром сим, от симпатий к его греховным увеселениям, охладеем к его лживым красотам и добротам и возгоримся хоть сколько-нибудь ревностью и любовью ко всему Божиему, воодушевимся на труды и подвиги ради того, чтоб стать причастниками истинных благ в вечной Жизни.

С этой целью и приводим здесь некоторые мысли и наставления Святых Отцов Церкви, разложив их на несколько интересных и важных тем, которые, кажется, наиболее могут оживить и разогреть ревность расслабившегося и омрачившегося духом уныния христианина. Может быть, эти воодушевительные мысли разбудят чье-то, уснувшее от забвения своего высокого христианского звания сердце и воскресят в нем самоотверженное устремление к Небу?

Дай-то Бог!

Грузия, 1997 г.
Источник: Душе, отягощенной духом уныния / Архимандрит Лазарь (Абашидзе) – Москва : Изд. «Филарет», 2011