День воскресный, и я сегодня был в храме. На улице осень, но после Литургии всегда весна, да и солнышко светит ярко, тепло. В воскресные дни солнышко бывает на небе чаще, чем в будни, словно кто-то разгоняет тучи. А может, они сами разбегаются? Конечно, сами. Силой разгоняли тучи на советские праздники. Сгоняли народ, например, на первомайскую демонстрацию, а тут дождь и ветер. Нехорошо. Вроде как намекает погода: не то вы празднуете. Как будто даже против…
— Ну, что делать?
— Разогнать тучи!
В небо чем-то пуляли, тучи разбегались, и народ, радостно помахивая флажками, флагами, транспарантами и шариками, шествовал по главным улицам города, что бы проорать: «Уря-я-я!». А по области дождь лупцевал нещадно. Ну да и ладно, главное — «Уря-я-я-я»!
А сегодня солнышко само светило. Здорово! Но это только присказка. Так вот: спускался я по лестнице после службы и обратил внимание на картину, висевшую на выходе. На ней отец Иоанн Кронштадтский проповедует в храме. А храм огромный, народа — тьма тьмущая. И подумалось мне тогда: вот ведь, не Илья Муромец богатырским голосом громыхает, худенький отец Иоанн говорит, а народ стоит, слушает и слышит. А если бы не слышал, то и не слушал бы. Разошлись бы по домам. «Надо же, — подумал я, — никаких микрофонов не надо было, никаких колонок и усилителей — всё слышно и понятно. Так же и дети. Им усилители не нужны. Проснулся, есть захотел и давай: «У-а, у-а, у-а». Мама тут же прилетела, папа отложил газету и насторожился. И вот уже довольное, сытое посапывание и тишина. А всего-то просто — «У-а, у-а». Вот такой чудо-голос, которым наделил Господь ребеночка для призыва родителей. Потом мы взрослеем, и наш голос нужен, что бы перекричать одноклассников, доказывая правоту единственно верной мысли собственного производства. А чуть позже орать уже не обязательно: важно, что ты говоришь. А еще позже, когда не обязательно много и часто говорить, голос становится тише, словно прячется за облако, будто сливается с шумом листвы или гулом волны. И тогда подходят внуки: «Расскажи, дедушка, из этой толстой книги».
— Садись поближе, зайчик, и слушай. Было это давным-давно, когда еще ничего не начинало быть…
И сыплются детские вопросы: «А как это?», «А потом?», «А почему?»…
Неужели я такой ретроград? И мне кажется, что все должны ходить в лаптях, ездить на лошадях, и вместо лампочек — свечи? Мысль, конечно, интересная, ну да не буду отвлекаться на размышления о неизбежности так называемого прогресса. Нет. Не думаю, что все могло бы замереть в прошлом, однако точит червяк сомнений: а надо ли ускорять то, чему Богом назначено замереть, надо ли громыхать, если назначено говорить устами к устам, в тишине, от сердца к сердцу? И что изменилось, не понимаю? Почему сто лет назад священник проповедовал и все было слышно, и не пользовался он медным рупором, приставляя его к губам, а теперь все оглохли? Или вдруг акустика в старинных храмах изменилась? Что произошло?! Может быть, не уши, а души плохо стали слышать? Я уж не говорю о том, как цифровой звук убивает теплоту голоса, но зато с удовольствием усиливает все его изъяны, и лёгкий кашель чтеца становится рыком пещерным, а нечётко произнесенная буква превращает слово в кашу. А главное — что произошло? Почему вместо работы над собой хватаются за костыли, и стоят по храмам Cabasse, Castle, Panasonic… Может, не надо петь во всеуслышание, если не дал Бог слуха или голоса, может, не надо оглушать скрипо-шёпотом речи, может, не стоит через усилители громыхать, если настало время говорить на ушко?
Кажется, набегают тучи. Наговорил… на следующую исповедь хватит.
Георгий Росов
Сайт «Ветрово»
21 октября 2019
Доброе утро! Всё правильно, нет ни души , ни духовности в механических звуках. Грустно, в Храме по этому поводу. Хорошо в деревенских Храмах !
«… настало время говорить на ушко?» !!!!!