Кладовки, как правило, это собрания воспоминаний, сокровищ и горы ненужного хлама, без которого жить невозможно. Там могут оказаться старые лыжи с креплениями-«петушками», швейная машина, которая не шьет, но очень нужна, пылесос, пакеты, коробки с ботинками и одеждой. Возможно, в углу, аккуратно перевязанная веревочкой, стопка журналов «Наука и жизнь» за восемьдесят пятый год, альбомы с фотографиями и, конечно же, ваши детские книжки. Обычно разбор кладовок заканчивается ностальгическим зависанием над школьным фотоальбомом, перелистыванием ветхих страниц детских книжек. И все это так незаметно затягивает: стоит открыть одну страничку — и глаза побежали тропинками воспоминаний. Вот пятно — это я ел. Вот загнут уголок страницы — это у меня закладка. Вот нарисованная рожица карандашом с подписью «Сашка — жмот» — это я запечатлел в веках мнение о старшем брате, который играл в мои игрушки, а свои не давал. Вот вырванная страничка, а по ней буквы ступеньками кувыркаются вниз и складываются в знакомый стишок.
к отцу пришел,
и спросила кроха:
— Что такое
х о р о ш о
и что такое
п л о х о?
Это известный стишок Маяковского. И в нем объясняет папа: не будь замарашкой, не обижай слабого, заступайся за младших, учись, трудись и так далее. Красота! А вот еще старая-старая книжка с обтрепанным переплетом, зачитанными страницами в пятнах и оторванной «горбушкой», на которой когда-то было название книги. На второй странице бледнеет надпись, сделанная аккуратным маминым почерком: «Дорогому сыну в день рождения от мамы!» А в завершении поздравления решительная установка: «Люби книгу. Книга — друг человека»! На сердце теплеет, и невольная улыбка тянет уголки губ в стороны.
Конечно, книги многому учили. И те, которые мы выбирали, и те, которые нам выбирали, те, которые мы читали с машинописных листов, и те, которые нас заставляли читать. В классе вместе с портретами Пушкина, Гоголя, Лермонтова и других глыб литературы обязательно висел портрет всеми узнаваемого, вездесущего писателя, отмеченного плешью и «хитринкой» в глазах. Наверное, он был самым великим учителем и писателем, раз в каждой школе обязательно висели плакаты с его глубокомысленными изречениями наподобие «Учиться, учиться и еще раз учиться». Вот и учились… А чему? Математике? Отлично! Геометрии, физике, химии – замечательно! Но о том, что происходило в литературе и истории, школьники сказали бы: «Туши свет». И действительно, невзирая на то, что «ученье — свет», этот свет был потушен идеями марксизма-ленинизма. «А разве в Советском Союзе учили плохому?» — возразит справедливый читатель. Разве учили пьянствовать, воровать, нарушать производственную дисциплину и не уступать старушкам место в транспорте?! Нет, конечно, нет, отвечу я и вспомню, как гордились непобежденной Катериной в пьесе Островского «Гроза», какими возвышенными словами характеризовали Анну Каренину, Дубровского и прочих мятущихся. Так по капельке и формировалась жизненная позиция у молодежи. Героические самоубийцы, полюбившие другого жены и романтические разбойники заставляли читателей сочувственно вздыхать по их «подвигам».
Помню, какое у меня было ощущение после домашней работы по немецкому — словно я глотнул грязной воды из кружки с надписью «родниковая, советская». А история такая. Решив потрясти учителя своей оригинальностью, я достал для перевода старую-престарую советскую книжку на немецком языке. Все брали отрывки из учебника, а я отличился и зашуршал страницами 1953 года. Прочёл. Непонятные слова выписал. Сделал подстрочник и, наконец, захотел понять смысл. А смысл никак не вписывался в конструкции морали, уже сформированные родителями на примере тщательно выбранных сказок и хороших фильмов. История проста: два друга ходили вместе в школу. И один из них, не умывшись, побежал на урок, потому что опаздывал. Его истинный товарищ, заботясь о моральном и физическом облике друга, сигнализировал об этом учительнице. Та, в свою очередь, донесла о вопиющем проступке классу. А класс, дружно осмеивая и порицая, назидал виновного в тяжком преступлении одноклассника. И все это было в унизительной форме: на парту поставили таз с водой, положили рядом мыло, мочалку… И какая же мораль из этого текста? Чему учила эта книга-друг человека? Она учила «стучать», то есть доносить на товарищей, и мерзкий этот поступок ничуть не осуждался, а, напротив, преподносился как единственно правильный. Но среди мальчишек и девчонок стукачество считалось одним из самых мерзких поступков! Если кто-то из школьников ябедничал учителю на своих же товарищей, то этого человека ох как не уважали. Иногда даже, встретив после школы, не уважали через физические действия. Так что, если был виноват кто-то один, то весь класс страдал, но товарища не сдавал. И мы действительно не сдавали и не сдавались, хотя силы были явно неравны: всемогущий учитель и ученик, которого можно было расстрелять в любую секунду фразой: «Дневник на стол и завтра с родителями ко мне»! Но мы не сдавались, и от этого чувствовали себя сильными, смелыми и правильными.
Помню, как душа тянулась к Богу — как бы пафосно это ни звучало. А взамен нам подсовывали книжки атеистов с их нелепыми «разоблачениями». Читал, а внутри все сопротивлялось. Почему? Сам не знаю. Откуда бралось чувство, что рассуждения Лео Таксиля — ложь? Но где можно было взять Евангелие и прочесть? Увы… И вот, копаясь в мусорной литературе, я постепенно научился воспринимать советское «хорошо» как «плохо», и с этим инструментом сразу легче стало разбирать завалы хитроумных «просветителей». Читая какой-нибудь атеистический рассказ, я бережно собирал крупицы правды. Как отличал? Да очень просто! Если ругают — значит, хорошо, если хвалят — значит, плохо. Так было и с апокрифами, которые можно было взять в библиотеке, так было и с прочей «разоблачительной» стряпней. И ценны в этой помойке были те жемчужины, которые я так старательно отыскивал — прямые цитаты из Евангелия! Вырывал страницы, переписывал отрывки и собрал клад. Сокровище!
Этот ключ работает до сих пор. Изменились персонажи, изменились речевки и декорации, но не изменился камертон. И я по-прежнему, как и в детстве, проверяю: ведет ли эта дорога к храму? А может быть, «хорошо» на самом деле — «плохо»?
Георгий Росов
15 августа 2019
Сайт «Ветрово»
Можно как угодно ответить на вопрос «Что такое хорошо и что такое плохо?», когда нет точки отсчёта — Бога. Акценты могут смещаться бесконечно. Что мы и наблюдаем постоянно не только в литературе, но и в работе многочисленных культурных, общественных, политических деятелей. Более странно, когда «хорошо» и «плохо» меняются местами у верующих людей — например, при той же оценке советского прошлого.
Как метко выразился о.Роман- не советского прошлого, а советского плена!Было монгольское иго, был плен польский при Лжедмитрии, был плен французский при Наполеоне, и турецкий, и немецкий при Гитлере, ну как советские люди эти планы себе представляют, так же точно нужно представить и советский плен, который ещё не сброшен русским народом полностью!Но я этого ему( народу) желаю от всей души!
Плен — это не только внешние обстоятельства, но и внутреннее состояние. Как написал отец Роман в другом стихотворении, «О, кто бы нас от нас самих избавил!». Но это по силам только Богу.