С Иоанной Пустоваловой мы познакомились осенью прошлого года в скиту Ветрово, куда она приехала из Лейпцига с мужем и старшим сыном. Православная, родившаяся в Польше и в юности игравшая в сборной этой страны по волейболу, она уже много лет живёт в Германии, но всю жизнь крепко связана с Россией. Выросла Иоанна при православном Храме, а когда стала взрослой, не раз приезжала в Россию, паломничала по святым местам, общалась с монашествующими, в том числе со старцами. Слушая рассказы Иоанны, я обратила внимание на то, что к Церкви у неё и у её близких особенное отношение: для них это настоящая Родина, подлинная семья, средоточие жизни, её соль. Мне кажется, мы в России к Церкви до недавних пор относились по-другому: видимо, были слишком избалованы Её доступностью, не боялись Её утратить, не ценили то, что легко давалось. Ведь бо́льшая часть сегодняшних прихожан не знали ни гонений, ни притеснений, пришли на всё готовое, ничем себя особенно не утруждая.
Я попросила у Иоанны разрешения записать некоторые из её рассказов на диктофон и целых полгода не могла приступить к работе над этим материалом. И только когда сначала Германия, а потом и Россия оказались «на карантине», когда выяснилось, что всё то, к чему мы так легко относились вчера, сегодня может исчезнуть из нашей жизни, поняла, что откладывать больше нельзя…
В скиту Ветрово. Сентябрь 2019 года. Крайняя слева — Иоанна Пустовалова
«Приходилось по людям жабровать»
— Иоанна, начните, пожалуйста, с Ваших корней: Вы говорили, что Ваши предки тоже были православными…
— В конце пятидесятых годов семья моей мамы приехала в Польшу из Белоруссии, где они жили в деревне Букато́во, недалеко от Ви́шнево.
— А почему они приехали в Польшу?
— Тяжело им жилось, можно сказать, голодали. В детстве бабушка нам рассказывала, что во время войны сама держалась за живот, чтобы детям картошечку дать. В те времена кто-то сено воровал, кто-то картошку. Дед так не умел. Бедно жили. И приходилось ходить по людям жабровать…
— А «жабровать» — это что?
— Жабровать — это просить милостыню, чтобы хотя что-то дали. А детей было семеро (трое быстро умерли ), на всех надо было разделить. Время было тежелое. То немцы в деревню приходили , то коммунисты, наши всегда убегали в лес. Рассказывали, что дедушку один раз избили до потери сознания. А однажды во время войны моя бабушка так плакала – думали, кто-то из детей умер, а это корова во время родов задохнулась. И для всей семьи настал голод – корова была их кормилицей.
Потом фашисты забрали родителей в тюрьму, а детей оставили. Их спас сосед, который знал немецкий язык. Бабушка рассказывала, что он собрал всех детей, посадил на коня и повёз в город. Говорят, мама всю дорогу плакала, грудная была, а старшие братья ей в рот просто палец давали. Моя мама седьмая, самая младшая была, сорок второго года рождения. Сосед привез их к тюрьме и начал просить на немецком: «Посмотрите, у этих людей семеро детей, а они ни в чём не виноваты», и бабушку с дедушкой отпустили.
«Здесь бы Церкви стоять!»
Маме было шестнадцать лет, когда они приехали в Польшу. Конечно, ей было очень тяжело, польского языка она не знала. В городе Бельске-Подляски была школа с белорусским языком обучения: мама всегда вспоминает, что там был очень хороший директор, помогал всем приезжим, заботился о них. Мама немножко помогала в белорусской газете «Нива», потом пошла на медсестру учиться, переехала в Белосток и там вышла замуж.
Мамины брат и сестра, дядя Миша и тётя Вера, устроились на обычную лесопилку или на какой-то завод, тяжело работали. Они всегда были верующие, особенно тётя Вера. Наш папа рано умер, и мама осталась молодой вдовой. Она часто приезжала к своей сестре, и мы с тётей Верой ходили в лес за ягодами. Помню, как мы через поле шли, и на одном бугорке она всегда нас задерживала и говорила: «Вот, детки, такое красивое место! Здесь бы Церкви стоять. Крестимся». Или просила нас молитву «Отче наш» прочитать — и мы дальше шли. Конечно, тогда никто в голову этого не брал, но сегодня на этом месте стоит Церковь святых Жен Мироносиц.
— Православная?
— Православная, да. А в те времена тёте было тяжело: ближайшая православная Церковь была в Василькове. Надо было где-то восемнадцать-двадцать километров добираться на попутках, по дороге, пролегающей из Белоруссии в Белосток. Тетя была с мужем и тремя детьми, водителей отпугивало такое количество людей. Тогда на дороге оставляли одного-двух — они ходили, махали рукой. Остальные прятались по придорожным кустам, а когда удавалось задержать машину, они выбегали. Водители говорили, что столько человек взять не могут, а тётя Вера просила: «Ну возьмите двоих-троих…». А потом надо было еще обратно добираться. И так каждое воскресенье. Потому тетя Вера так хотела, чтобы в их местности (Чарна-Бялостоцка) была Церковь!
И когда уже начались такие времена, что можно было строить Церковь, она вместе с одной православной женщиной поехала к правящему архиерею, архиепископу Савве. Архиерей сказал: «Если соберете хотя бы семь подписей, тогда можем попробовать». Так они получили разрешение на строительство. Люди начали оттаивать, признавались, кто из них православный. Тетя Вера объездила всю Польшу, собирая деньги – во всех больших приходах просила по Праздникам, чтобы пожертвовали на Церковь. И сегодня стоит на этом холмике у дороги красивая Церковь в честь святых Жен Мироносиц. Её видят все, кто на Гродно едет, из Польши в Беларусь. Кладбище небольшое рядом…
Дядя Миша (крайний слева) и тётя Вера (вторая справа). Сентябрь 2019 года
«Так мы в Храме и росли»
— Получается, Ваши родные, живя в Белоруссии в советское время, уже были верующими?
— Да. Но знаете, может быть, в Польше их вера укрепилась. Потому что многое зависит от пастырей. Я помню всех батюшек моего детства – отца Серафима Железняковича, отца Николая Строковского, отца Петра Лопатко, отца Максима Сандовича (его папа, тоже Максим Сандович, — прославленный Церковью новомученик), отца Антония Татьевского — он принимал мою первую в жизни детскую исповедь. Когда его матушка умерла от рака, принял монашество и доживал в Супрасльком мужском монастыре в четырнадцати километрах от Белостока. Владыку Никанора (Неслуховского) — он венчал моих родителей, а потом хоронил моего папу. Все эти батюшки служили в Белостоке, где я с сестрой росла. Это были батюшки, которые прошли семинарию и были поставлены во священники во времена гонений, рисковали жизнью. Они и войну пережили. Это были полные любви, жертвенные священники. Когда папа умер, мама из-за этого горя каждую субботу и воскресенье обязательно нас в Церковь водила. С шести, семи лет мы ходили на Закон Божий…
— А как назывался Храм в Белостоке, куда вы ходили?
— Это был Собор святителя Николая. В Белостоке в то время были только три Церковки: Собор святителя Николая, небольшая маленькая Церковь Марии Магдалины – она на горочке стояла, на Праздники только открывалась, и кладбищенский Храм всех Святых, там единственное кладбище было. Сегодня у нас в Белостоке двенадцать Храмов и еще дополнительное кладбище святой Евфросинии Полоцкой. Все это сделано трудами владыки Саввы, который теперь избран митрополитом Варшавским и всея Польши. Он очень старается, много Церквей построил и молодежь всегда привлекал.
Со стороны папы у нас тоже очень верующая семья, и они тоже выехали из России. Может, детьми мы многого не понимали, но помню, что у бабушки Наташи, папиной мамы, возле кроватки была огромнейшая икона Христа, молящегося в Гефсиманском саду на камне. Всегда лампадка горела перед иконой. Бабушка была кротчайшим человеком, и мы никогда не слышали, чтобы она кого-то осудила или про кого-то плохо сказала. Однажды у мамы зарплату украли, когда она ехала домой в автобусе. Пришла и говорит, что у нас беда: начало месяца, а мы совсем без денег. Бабушка сразу пошла и перед иконой встала. Мама говорит: «Мама, ты не нервничай, проживем». Бабушка отвечает: «Конечно, проживем: хлеб есть, вода есть. Я за него молюсь – какой он грех на себя взял, здесь же двое маленьких детей! Господи, не вмени ему это во грех». И мы увидели, что бабушка не стала волноваться, а пошла за этого вора молиться.
Бабушка Наташа никогда не ходила на чаепитие после Службы. Говорила: «Сейчас начнутся разговоры пустые, кто-то про кого-то что-то скажет». Она старалась беречь себя от суеты.
— Вы говорили, что приход Собора святителя Николая был для вас, как семья…
— Да. Когда мы без папы остались, мне было два годика, сестре десять месяцев, совсем маленькие. Батюшки очень хорошо к нам относились, давали просфорки после Литургии. А владыка Никанор на Пасху к себе приглашал, сырной пасхой угощал. И когда владыка во время службы посреди Храма стоял на возвышенном месте, всегда рукой детей приглашал, чтобы они рядом сидели, и по головке гладил. Мы, как курки, пригреемся и немного поспим, проснемся, как хор запоет, и снова заснем… Так мы в Храме и росли.
Вообще в приход люди ходили семьями, потом появилось много молодёжи. Для меня было странно, когда мы приезжали в Белоруссию или в Россию и видели в Храмах только стареньких, умирающих бабушек…
— А вы в те годы бывали там?
— Мы ездили к маминому брату в Беларусь и в Россию, когда я уже постарше была, лет пятнадцати. Но, когда нам было по четыре-пять лет, мама привезла нас к святым Виленским мученикам: Антонию, Иоанну и Евстафию, в Вильно. Церкви пустовали. Помню, мы зашли в Храм, и никого практически не было – одни старушки, хотя был какой-то Праздник и Службу возглавлял епископ. Люди боялись, что их могут с работы выбросить, и потому не ходили в Церковь. А в Польше можно было ходить в Церковь, правда, потом дети в школе обзывались…
«Вера под людей подстраивалась»
— У вас в школе в основном католики были?
— Да, все были католики.
— По-настоящему верующие или нейтральные к церкви?
— Знаете, люди везде разные. Но мне кажется, что католицизм для них важен в связи с их польскостью: если ты поляк, то католик – может, как патриотизм. А очень глубокой веры нет. Помню, когда наша бабушка Ольга, мамина мама, была жива, то к ней приходили соседки-католички и говорили, что у них раньше перед Причастием тоже с двенадцати ночи не кушали. Потом поменяли на шесть часов поста.Потом поменяли на час перед Причастием: мол, жизнь меняется, нужно сделать так, чтобы людям полегче было. У них вера очень быстро изменялась, под людей подстраивалась, а не люди под веру, как должно было бы быть. Но у них бум начался с того времени, как в Риме выбрали папу-поляка – Иоанна Павла Второго. Опять сработал патриотизм: тогда началось возрождение католической церкви в Польше, было видно, что они на подъеме и чувствуют себя избранными.
В принципе, никаких притеснений для нас не было. Мы всегда спокойно на Службы ходили. Во время перенесения мощей мученика Гавриила я удивилась: когда несли мощи, то даже в костеле звонили и как бы честь ему отдавали.
— А русский язык был обязательным предметом в польских школах?
— Да. Его все мы учили и благодаря этому понимали церковнославянский. А потом русский язык убрали из школ и, конечно, новое поколение перестало понимать на русском. Всё резко изменилось, когда Польша вошла в Европейский союз. Тогда некоторые начали убеждать, что богослужения надо проводить на польском языке. Я вижу в этом опасность. Могут сказать: если у православных служат на польском, то какая разница, в Церковь ты ходишь или в костел? Тут на польском и там на польском. Кто не понимает истины, сути веры, тому это может быть безразлично. С другой стороны, наше поколение, выросшее на церковнославянском, понимает, что есть обращения, молитвы, слова, которые невозможно одним словом на польский перевести – это надо три-четыре слова сказать, чтобы передать смысл.
— То есть это усложняет, а не упрощает восприятие?
— Для меня лично — да, не хватает четкости. И еще думаю: за этот язык наши деды, прадеды умирали, это традиция, которую надо стараться поддерживать. Кто-то говорит, что славянский тяжело понимать – а что легко дается? Это намоленный язык, столько поколений на нем молились. Но ведь раньше матерью-Церковью была Русская Православная Церковь, автокефалию Польская Церковь получила в семидесятых годах. Сейчас сами службы ведутся на церковнославянском, но на проповедях восторжествовал все-таки польский язык. Только раз в неделю — в воскресенье — в главном кафедральном Соборе в Белостоке одна из трех Литургий служится на польском языке.
— А вообще православные в Польше по происхождению в основном русские?
— Нет. Центр Православия в Польше — в Белостоке. Это восточная часть страны, там граница, и верующие там в большинстве белорусы, поляки, украинцы и русские. Мое поколение (мне пятьдесят один год) родилось уже в Польше. По паспорту мы поляки, а каковы по духу, зависит от воспитания — кто в какой традиции воспитался. Но дети моих подруг и знакомых в большинстве чувствуют себя уже православными поляками. Меньше всего, думаю, католиков, которые приняли Православие. Когда Польша вошла в Европейский союз и граница на западе страны открылась, всё немножко перемешалось. Приехали православные грузины, сербы, румыны.
«Это здесь русские встречаются?»
— Иоанна, расскажите, пожалуйста, о Православии в Германии.
— Честно говоря, о Германии мне тяжело говорить — там не так, как в Польше. У нас в Лейпциге есть румынский православный Храм и русский Храм, но каждый из них сам по себе, тем более что календари у них разные. Православные из России в основном ходят в русскую Церковь. Они приезжают за границу в поисках лучшей жизни, а потом оказывается, что всё очень непросто. Когда приходишь в русский Храм, часто слышишь у свечного ящика: «Это здесь русские встречаются?» Вот так, скучая по Родине, люди делают первый шаг в Церковь. Раньше им это не нужно было, а теперь приходят в Храм – может, из-за того, что там бывают какие-то встречи, чаёк можно попить после Службы. Некоторые потом уходят, некоторые остаются.
Я слышала, что есть города на Западе с сильными, крепкими общинами, у них есть воскресная школа, но у нас в русской Церкви это нет. А румыны в Лейпциге молодцы: они снимали у протестантов один костел, потом поменяли на другой, а теперь взяли кредит и строят свою Церковь в честь святого Георгия Победоносца. Она уже под крышей, теперь иконописец будет расписывать. У румын большие семьи, много детей. Будут строить православный детский садик, а потом хотят и школу православную на территории Церкви сделать. Там хороший, деятельный батюшка. Мы теперь в румынскую Церковь в основном ходим.
— А вообще в Германии в основном католицизм?
— Нет, там больше протестантизм. А вот в Баварии — на юге Германии — католики. Надо сказать, что у этих людей хороший характер. И мне очень понравилось, что в воскресенье все они идут в церковь в народных костюмах: белую блузку с буфиками и платье до земли с кафтанчиком надевают. Стараются в храм одеваться очень красиво.
Раньше, когда в ресторанчик какой-то в Баварии заходишь, там обязательно висело Распятие. Не знаю, как теперь: говорят, арабы возмущаются. Прежде и в школах везде Распятия были, а теперь их нет. Баварцы очень приветливые, очень открытые, можно сказать, с христианской любовью всех принимают. Но когда я начала их расспрашивать про пост, то оказалось, что они его не соблюдают. У них Великий пост ограничивается одной Страстной пятницей. И все же Бавария католическая, а в остальной Германии атеистов много. Знаете, где хорошо живут – там Бог уже не нужен. А самая большая беда в том, что некоторые большие красивые костелы пустуют, и арабы переделывают их в мечети. Мусульмане делаются сильнее и пользуются христианскими святынями…
«В мiру всё по-другому»
— Иоанна, когда в юности Вы жили в Польше, Вы встречали духовных людей, о которых могли бы рассказать?
— Помню, детьми мы ездили в церковный лагерь — в мужской монастырь преподобного Онуфрия Великого. Он на границе Польши с Белорусcией, вблизи Бреста, у самой речки Буг. На Праздник преподобного Онуфрия белорусам разрешают проходить на другую сторону. Там был отец Евлогий, такой старенький-старенький, благоговейный монах, болел раком уже долго…
В этом монастыре начинал свой монашеский путь владыка Савва — нынешний митрополит Варшавский и всея Польши. Рассказывал, что когда приехал туда и лег на кровать, на полу оказался – так все было поломано, разрушено. Тяжелые времена. Одни старшие монахи — за ними надо было уже ухаживать, сами ничего уже не могли сделать. Приходилось одному по хозяйству работать и налаживать монастырскую жизнь. А когда прошел испытательный срок и послушника Михаила (это мирское имя владыки Саввы) должны были постригать в монахи, то польские власти не разрешили. Тогда он поехал в Сербию, и там его рукоположили с именем Савва. Потом он вернулся в Польшу, начал монастырь возрождать, монахи помаленьку стали приходить. Сегодня это хороший монастырь, на большие праздники много людей приезжает!
А на святой горе Грабарке, где находится женский монастырь, видела игумена Митрофана. Помню, мама с нами туда приехала, и у неё сильно голова болела — он взял её голову в руки, помолился, и все прошло. Он был такой простой – ходил, собирал денежку на монастырь, всегда с улыбкой… Такие оборванные воспоминания остались. Но в принципе нас учили, что окормляться надо ездить в Россию. И мы в начале девяностых годов ездили в Оптину пустынь, к преподобному Сергию Радонежскому…
— И с кем вы там общались?
— В Троице-Сергиевой Лавре ни с кем не общались: просто приехали на денек-другой, помолились, приложились к мощам. Знали, что есть там старец, но нам сказали, что к нему не попасть. А в Оптину пустынь я приехала в тот год, когда убили трех молодых монахов. И еще в том году там плакала икона «Спорительница хлебов». Первый раз в жизни я видела плачущую икону: слезы буквально катились вниз – это такое впечатление, которое навсегда с тобой остается. В Оптиной пустыни нас очень хорошо принял игумен Мелхиседек, напутствовал, книжки мы от него получили. Сходили на могилки оптинских старцев и убиенных монахов, ночевали в Церкви, у мощей старца Амвросия Оптинского. Были в скиту на Литургии, исповедовались, причастились. Потом мы узнали, что отец Мелхиседек стал настоятелем Храма святых первоверховных апостолов Петра и Павла в Москве, навещали его. В Псково-Печерский монастырь уже целенаправленно ездили к старцу Адриану, на остров Залит — к старцу Николаю Гурьянову. Туда я ездила с моими подругами, которые потом стали монахинями: одна игуменьей Анастасией, другая игуменьей Агнией. К отцу Роману попали…
Окормляться — это, может, громко сказано, но старался человек хотя бы раз в год себя подпитать, в святые места поехать. Когда возвращаешься из этих мест в мiр, ты понимаешь, насколько там всё по-другому… Может, это смешно, но, помню, в молодости думала: вот ходят люди, не знают, что могут упасть, умереть, когда они тогда покаются?.. Такие поездки сильно укрепляют – ты приезжаешь, и тебе говорят: «Ты какая-то другая, изменилась». Теперь-то, конечно, намного легче, паломнические центры организовывают разные поездки, и всё совсем по-другому выглядит. А тогда монастыри еще только возрождались, монахов было мало, везде нуждались в трудниках, надо было помогать на послушаниях. Были очень интересные, хорошие времена.
С сыном в Псково-Печерском монастыре. Сентябрь 2019 года
«Чистая карта»
— Иоанна, а как Вы оказались у отца Николая Гурьянова?
— Я познакомилась с отцом Романом и хотела его навестить, а про старца Николая ничего не знала. А моя подруга, которая уходила в монастырь, собиралась к отцу Николаю за последним благословением. И мы с ней сговорились: я еду с ней к старцу Николаю, а она со мной к батюшке Роману. И только потом выяснилось, что старец Николай – это духовный отец батюшки Романа, и они так близко один от другого живут.
Сперва мы попали на остров Залит. Группа подошла к домику батюшки, и тут же он вышел к нам – старичок с седенькой бородкой. Всех помазал маслом, спрашивал, кто откуда, распределял, где кто будет ужинать и ночевать, а потом мы пошли на вечерню. Но я тогда была совсем не подготовленная, никаких вопросов не было у меня. Думала – я к отцу Роману приеду, поисповедуюсь у него, побуду, поживу. Но старец Николай сильное-сильное впечатление на меня произвел. Помню, во время вечерни думаю: что это за такое кадило у батюшки в алтаре, откуда столько дыма? Не могу сказать, что это было чудо, но знаю, что от кадила не может столько дыма быть. И когда батюшка шел и кадил Церковь, мне казалось, что он не идет, а плывет. Около каждого он задерживался, перед кем-то кадил очень долго, перед кем-то поменьше. И вдруг во время Службы мне начали вспоминаться грехи, которые я вообще за грехи не считала. И на меня напал такой жар и стыд, такое сожаление, что я подумала: надо тут же, пока я помню, поисповедоваться. Так я была первый раз в жизни на исповеди у отца Николая. Я сперва переживала: как я скажу такое, так стыдно. А батюшка – это такая любовь, он гладил меня по голове, говорил: «Всё будет хорошо, всё хорошо. Крестик имеете, главное – носите крестик и никогда не снимайте с шеи». И когда он прочел разрешительную молитву, то я так четко почувствовала, что все грехи с меня спали, никакие это не сказки. И мне казалось, что я летела, когда шла, чтобы встать на свое место в Храме. И, не знаю почему, такие слова пришли мне в голову — «табула раса», чистая карта. Я говорила себе: с сегодняшнего дня ты будешь жизнь начинать заново, с нового, чистого листа. Я была стопроцентно уверена, что после этой исповеди у меня чистая карта, всё снято.
На другой день была Литургия, панихиду батюшка служил. Когда я причащалась, имя своё назвала – Иоанна, и он сказал: хорошее имя, монашеское. Я когда по России ездила, записки подавала, меня спрашивали: «Рясофорная?» И я для себя сделала вывод, что в России это непопулярное имя, что его только в монашестве носят… Понятно, старец знал, что я не монахиня, но, может, как-то указывал…
Когда после Литургии батюшка вышел из Церкви, все его ждали. И знаете, он просто бегом побежал, и мы за ним тоже бегом. Теперь понимаю: ему было почти девяносто лет – и он так бежал, как это? Откуда силы такие были? Одна женщина говорит: «Батюшка, прошу Вас, задержитесь!» Он задержался. «Батюшка, помогите!» А он говорит: «Я тебе сказал, как поступить, а ты сделала по-своему, теперь снова приходишь и плачешь». «Батюшка, больше не буду!». И он ей что-то лично сказал, уже никто не слышал. Она говорит: «Батюшка, кто же мне поможет, когда Вас не будет, что я буду делать?» И я сама слышала, как батюшка ответил: «Вот приедешь ко мне на могилку и там со мной разговаривай. Я всегда помогу». И правда, кто приедет туда, потрудится – батюшка разрешает много проблем.
Потом, когда мы еще раз на остров приезжали, батюшка уже закрытый был, не всегда пускали к нему. Со мной была инокиня Ирина, и батюшка ей сказал: «Молитесь за меня, мне тяжело, прошу – молитесь…».
Старец Николай
— А как Вы общались с отцом Адрианом?
— У старца Адриана я только раз была. Игумения Агния, тогда она была послушница Анна, хотела взять у него благословение. Она боевая, а я-то трусиха. На вахте Псково-Печерского монастыря нам говорят: к старцам нельзя, не принимают. Но тут монах, стоящий на вахте, отвернулся, и Анна говорит: «Побежали!» Я за ней бегу, умираю от страха. Помню, там трапезная, монахи кушают, а мы у них под самым носом бежим… у меня дух захватывает, я почти что труп. Анна уже бывала у старца и знала, где его келья. И он принял нас тогда. У меня не было подготовленных вопросов, но помню, что мы хотели ехать в Оптину поездом. Батюшка говорит: «Нет-нет, поедете в Москву на Оптинское подворье, а там уже все устроится». Старец Адриан напутствовал нас на дорогу. У него была большая святыня – несколько ниточек с пояса Пресвятой Богородицы, и он с молитвой возложил их мне на голову. И сказал: «Я тоже с вами в дороге буду».
В Москве на подворье нам сказали: «Как хорошо, у нас завтра как раз едет в Оптину экскурсия, и два места остались». А чтобы не было скучно, мы в пути слушали песнопения иеромонаха Романа, так что отец Роман тоже с нами в дороге был…
«Как будет – только Господь знает»
— Иоанна, расскажите, пожалуйста, о знакомстве с отцом Романом.
— Старшая дочка тети Веры, о которой я рассказывала, учила русский язык и по студенческому обмену поехала в Киев. Там она первая из нас познакомилась с отцом Романом. Второй раз она ездила в Киев с главой православного братства молодежи — Славомиром, и они пригласили батюшку в Польшу: навестить православную молодежь, чтобы можно было с ним поговорить, какие-то вопросы задать – его песни были уже очень популярны. А я в то время была спортсменкой, жила в пятистах километрах от дома. У меня каждый день были тренировки. И как-то раз тренер объявил, что у нас завтра выходной. Я, чтобы не терять дня, решила поехать в город Гданьск, в библиотеку, и там задержалась на ночь у своих знакомых. Вечером звонит им моя мама и удивляется — что я там делаю. Она хотела попросить этих знакомых встретить на следующее утро батюшку Романа, который возвращался из Иерусалима и решил по дороге домой навестить православную молодежь. И так Господь все устроил, что батюшку на следующее утро встречала я. А я уже слышала некоторые Его песни и, конечно, они сильно меня за душу брали. И я от волнения думаю: «Боже мой, Боже мой, неужели я увижу монаха-батюшку, который поет эти песни». Мне страшно и стыдно, потому что я приехала не то что в спортивной одежде, а в джинсах, совсем не подготовлена, без платка. Но все равно, думаю, пускай обругает. Пойду встречать. Стояла, ждала этот паром и думала: «Интересно, как я его узнаю?» Смотрю – батюшка выходит, в куколе, в монашеских одеждах. Я сразу благословение взяла. Мы поехали на вокзал покупать билеты, я рассказывала, что у нас как раз недавно в Белостоке было большое событие — перенесение из Гродно мощей мученика младенца Гавриила. И батюшка меня к себе в Ветрово пригласил: «Приезжайте летом ко мне». Меня после этого уже ничего не интересовало. Я дождаться не могла, когда закончится спортивный сезон, чтобы мне уже поехать.
Это был 1993 год. Когда мы с Анной — нынешней игуменией Агнией — приехали в Псков, то не попали на автобус, потому что он не каждый день ездил. И мы поехали на остров Залит к старцу Николаю. Оттуда нас рыбаки вывезли и где-то на полпути на шоссе высадили, а дальше мы ловили машины. Двумя или тремя машинами до села Боровик доехали, и там батюшка на приходе сказал, как можно до отца Романа добраться.
Лодка была, как байдарка, спортивная, узкая. Пришлось весь багаж оставить на приходе, потому что ничего не помещалось. Я вроде бы спортсменка, но в плавании – ноль. Меня спрашивают: «Вы вообще сидели в лодке, умеете?» «Нет». «Помоги Вам, Господи!» Я спрашиваю: «А как узнать, куда плыть?» «Там по левую сторону ветрячок такой…» Анна села сзади, а я гребла и только говорила: «Не двигайся, не двигайся». У меня не получалось совсем, почти на каждом повороте в тростник втыкалась носом. Мы плыли и плыли, знаете, сколько там поворотов – нам казалось, конца нету. Уже день клонился к вечеру, уже начало помаленьку солнце заходить. Я говорю: «Господи, помоги!» Понимаю – если мы сейчас не дойдем, что мы в этой речке будем делать? Где нам выходить в этой глуши, где ночевать? Я уже в страхе, а Анна спокойная, совсем в голову всего этого не брала. Я потом спрашиваю: «Ты не боялась?» «А чего бояться, ты же спортсменка!»
Я уже совсем перепуганная была, и вдруг смотрю – ветрячок какой-то, и батюшка Роман нас встречает. Увидел нас и сразу говорит: «О, Иоанна ко мне приехала!». Я так рада была.
Вот так я первый раз у батюшки побывала. Потом батюшка приезжал в Белосток к нам, а когда я переехала в Германию, то и там навещал. Так молитвами батюшки и живем-спасаемся, стараемся, а уж как будет – только Господь знает…
Иоанна Пустовалова, Ольга Надпорожская
Расшифровка аудиозаписи Ольги Владимировой
Сайт «Ветрово»
2 июня 2020
Низкий поклон отцу Роману! Оленька и Иоанна, хочу с вами дружить! Ваш сайт для меня , как РОДНИК !
Добрый день, дорогие о Господе отец Роман, Ольга, Иоанна!
От всей души благодарю за подарок! Получила недавно, поскольку все время пребывала в Задонске.
Сборник вышел замечательный! Батюшка Роман не дает душе унывать и покрываться илом. А Ваша теплая открыточка — бальзам на сердце раненого воина (с воином меня сравнила одна матушка, которая тоже многое испытала). Воинам престало раны свои терпеть.
Правда пока сохраняется угроза повторной операции. И я очень хотела бы попросить молитв батюшки Романа, чтобы новой операции избежать. Может рана затянется сама, хоть и долго ждать?
С удовольствием прочитала записи р.Б. Иоанны. Пожалуйста, печатайте еще.
Может что-нибудь о старцах, их духовном опыте.
С наступающим праздником Святой Троицы вас!
Помоги Господи во всех делах!
Ваша Наталия