«Пишет вышедшая замуж за серба русская женщина…»

Из книги иеромонаха Романа (Матюшина-Правдина) «Не сообразуйтеся веку сему»

Сараево во время военных действий

Пишет вышедшая замуж за серба русская женщина.

«… Когда я приехала в Югославию, военные события в Хорватии шли полным ходом. Наверное, Батюшка, Вы слышали о Вуковаре или небезызвестном Дубровнике, где жестокость столкновений сербов и хорватов и разрушений были ужасающими. И военные события к концу 91 г. и началу 92-го потихонечку передвинулись в горные районы, сёла Боснии и Герцеговины.

Уже в январе месяце, особенно по вечерам, я слышала какие-то выстрелы. Вам покажется это невероятным, но я даже и мысли не допускала о серьёзных уже тогда столкновениях в горах сербов и мусульман. Иногда к нам приходили друзья мужа, и однажды, когда высоко в горах прозвучала автоматная очередь, они с шуткой спросили меня, не боюсь ли я, когда звучат эти выстрелы, и знаю ли я вообще, что это за автоматные очереди? Я Вам покажусь очень глупой, но я действительно считала, что это или мальчишки играют на улице в „войнушку“ , или… или всё, что угодно, но за серьёзную обстановку, какие-то настоящие стрельбища я даже не могла представить. Ведь о Великой Отечественной войне мы читали только в учебниках истории и художественной литературе. Ребята улыбались и говорили, что это уже начинающиеся военные действия на территории Боснии, но я считала, что они просто шутят надо мной. Когда они уходили, они говорили, что я настоящий герой, если не хочу покидать теперь Сараево. Честно, я не понимала, что они имели в виду.

Но моё непонимание длилось совсем недолго, потому что уже в феврале месяце ситуация очень осложнилась, и на улицах Сараево появились первые баррикады. Да, это была война сербов, хорватов и мусульман, народов разных исповеданий, именно потому так легко было спровоцировать военные действия и столкнуть всех лбами. Но, что бы Вы ни слышали о сербах, знайте, жестокость и безчеловечность хорватов и мусульман невозможно описать словами…

…Я пережила самые трудные месяцы войны в центре Сараево. Я — русская. Но сказать, что какой-то из народов плохой, я не могу. И сербский, и хорватский, и мусульманский народ — это один народ, но с разными вероисповеданиями, каждый со своей традицией и культурой. Я знала прекрасных, умных, добрых людей и среди сербов, и среди хорватов, и среди мусульман. Один друг нашей семьи — мусульманин, доктор из университета, добрейший души человек, однажды сказал: „Нет плохого народа, есть плохие люди“ . И это правда, ни один из народов не хотел этой страшной войны, кровопролития и безрассудства. Но плохих людей, наверное, оказалось больше.

Ни разу, ни от одного югослава (кроме некоторых мусульман в дни войны) я не услышала ни одного дурного слова в адрес русских. Наши великие классики, искусство, русские песнопения, чувство дружбы — всегда югославов приводили в восторг. Они обожают русские старинные романсы, они влюблены в нашу русскую речь, многие из них хотели бы обязательно побывать в Москве и Петербурге. И поэтому, когда слово оставалось за президентом России в отношении введения санкций против сербов, сербы всей душой верили, что отвернулись все, но русские, как братья по крови и вероисповеданию, никогда не оставят их в обиде. И в эту сказку они верили как-то по-детски наивно, и тем больнее было видеть их страдание от разочарования, которое они до конца так и не могли осознать… Но даже в такие минуты сербы не осуждали русских. В эти минуты они были похожи на детей, которых оставила мать.

За время военных действий я оказалась на мусульманской территории, с неописуемой жестокостью мусульман мне приходилось сталкиваться не однажды. Мусульманам нужно зрелище, и ребята, прошедшие Афганистан, подтвердят моё мнение. Они заставляют мучиться и исходить кровью, они отрубают конечности или живыми расчленяют людей, живыми сжигают или отрубают головы и ставят на кол, они насилуют и при этом не стыдятся своего зверства. Всем известен был в Сараево и за его пределами христиано-ненавистник, „герой“ военного Сараево, а в бывшем мафиозная пешка — Юко Празина. Зверства его бойцов невозможно осознать человеческим разумом, но видеоролики с озверелой физиономией „победителя“ крутились по ТВ двадцать четыре часа в сутки. Часто можно было слышать от мусульман, как „анекдот“, стоя в очереди за хлебом, что многие сербы, выходя из дома за хлебом, уже никогда не возвращаются домой. Там, где я жила, за одну ночь было вырезано двести сербов, это были женщины и дети, которые не смогли бежать. Это была страшная ночь. У многих мусульман можно было видеть за поясом сербосек. Именно таким сербосеком они отсекали головы сербам, и, что было особенно распространено среди мусульманского „наказания“ для сербов — они отрубали три пальца на правой руке, которой сербы крестились. У мусульманских головорезов в лицах было только одно похотливое зверство. Недалеко от нас находился дом терпимости, где содержали жён, сестёр, дочерей убитых и замученных сербов, и они служили для развлечения мусульманских „героев“.

Политика Изетбеговича достигла полного „процветания“, когда снаряды стали сыпаться на свой же мусульманский народ. Диверсии на центральных рынках и в многолюдных местах — это облитые кровью руки мусульманского идола Изетбеговича. Изетбегович идёт по трупам своего же народа. Мусульмане любым образом провоцировали действия сербов, добиваясь военной интервенции, и тем страшнее становились их провокации. За жажду власти Избеговича расплачивались женщины и дети, во дворах жилых домов вырастали целые кладбища.

Однажды во время бомбёжки я, как обычно, сидела на лестничной площадке с другими. Кругом сидели мусульмане. Один из них был журналистом ТВ Сараево. И вдруг он говорит: „Знаете, интервенции можно добиться теперь только одним образом — сбив самолёт гуманитарной помощи. Но сделать это нужно с сербской территории“. Это слова журналиста. Также от молодых мусульман я слышала, что из голов сербов нужно построить китайскую стену, а наверху поставить голову Милошевича, Младича и ген. Меккензи. Да, они говорили о голове канадского генерала Меккензи, который, пробыв в горящем и политом кровью Сараево три месяца, сумел вскрыть и публично огласить заинтересованность, военные действия и провокации всех трёх сторон. На своей последней пресс-конференции он открыто заявил, что мусульмане, ожидая интервенции, сами же стреляют, взрывают и уничтожают свой мусульманский народ. И ему первый раз в жизни довелось видеть, чтобы орудия ставили за зданиями больниц и жилых домов. Из этих орудий мусульмане бомбардируют жилые массивы сербов, и сербы, нанося ответный удар, попадают в больницы и в цивильное мусульманское население. И тогда мусульмане в лице Изетбеговича кричат на весь мир, что сербы нарушают мирный договор и избивают ни в чём не винных стариков, женщин и детей. После этого заявления генерал Меккензи для мусульман стал врагом — вместе с Милошевичем и Младичем.

…Уже в апреле город стал мёртвым. В старом городе настроили мусульманские баррикады. В первый раз в жизни я увидела, что такое баррикады. Около резиденции Изетбеговича стояли постовые, а в кустах почему-то вооружённые солдаты. В горах эхом отзывались непрекращающиеся выстрелы. К маю положение в городе стало совсем военным, закрылись школы, больницы, университет. Снайперы держали под прицелом все горки, были дни, когда нужно было лежать на диване, не поднимая головы, так как снайперская стрельба не прекращалась. В нашем доме на втором этаже были выбиты все стёкла, и моя хозяйка, хорватка, так причитала, что становилось невыносимо. Воды не было, электроэнергии тоже. По радио Београда передавали, что мусульмане начали истреблять сербское население в Сараево. С каждым днём положение ухудшалось, мы ещё не осознавали этого до конца. Мы читали о войне по книжкам, мы видели военных с автоматами, по ТВ смотрели на изуродованные трупы, слышали, как стреляют, и всё-таки до конца не понимали. Подходило 16 мая, а вместе и тень смерти медленно поднималась по ступенькам нашего дома…

…Наступило 16 мая. Началась сильнейшая бомбардировка. Мы перебрались к своей хозяйке. Дрожала земля, так стреляли орудия, где-то вылетали стёкла, ломались и рушились крыши, на улице стояла пылевая завеса. Хозяйка, тётя А., сказала, чтобы мы не боялись: только авиабомбы могут разрушить дом, так как он железобетонный. Сыновья т. А. и её муж выехали в Хорватию. Мы остались втроём. Рядом с нами был дом серба, и тут мы услышали, как несколько мусульман с нашей улицы пошли в дом серба, чтобы убить всю семью. Ужас холодом ударил по каждой клеточке тела. Мы укрепили входную дверь переносной деревянной лестницей и надеялись, что это нас спасёт от насилия мусульманских солдат. Какие же мы были глупые и наивные! Удар ногой, и дверь вместе с лестницей вылетела бы в противоположное окно. Было ли страшно? Да.

Мы удивлялись: бомбёжка началась в 4 ч. утра, а уже вечерело и ничего не стихало. По улицам бегали мусульманские головорезы — добровольцы свободной мусульманской республики. Воды и света так и не было. Мы разговаривали только шепотом, боясь, что кто-то подойдет к двери и услышит наши голоса, а кроме мусульманских солдат некому было подходить. Тётя А. любила повторять: «Вот и демократия. Кушаем, спим, ничего не делаем. Демократия». И нам становилось смешно, но улыбалось как-то горько. Только теперь мы поняли, что наша ошибка была в том, что мы не верили в это сначала и вовремя не ушли.

Перед тем, как совсем стемнело, муж спросил меня : „Какое сегодня число?“ Я ответила: „Суббота, 16 мая“. И он продолжил: „Запомни эту дату. Это, наверное, самый страшный день в нашей жизни!“ Это был действительно невыносимо страшный день, земля гудела от взрывов, где-то рассыпались дома. Это был тяжелый и трудный день, но его можно было перенести и пережить. И к концу дня мы ещё не могли знать, что завтра наступит 17 мая. И мы согласны были бы прожить ещё тридцать таких дней, как 16 мая, лишь бы не наступило кровавое воскресенье 17 мая. И дай Бог, чтобы 17 мая было единственным и неповторимым в нашей жизни. 17 мая — когда за нашей дверью ходила обозлённая смерть. И только Святые Персты Царицы Небесной, о. Роман, Господь и Пресвятая Богородица отвели от нашего дома и нашей жизни тот ужас и то безумное насилие, которое могли учинить мусульмане.

В своём дневнике я написала: „17 мая — Боже! Боже! Помоги чашу сию пронести мимо меня“. 16 мая весь день передавали по радио о бомбардировке артиллерией. В центре внимания была наша улица. Вот почему нас охватывал такой ужас. Все КП сербов были ликвидированы. Сербы сдавали свои позиции. Тётя А. говорила, что, если бомбёжка станет сильней, мы спустимся в погреб.

И вот наступило 17 мая. Утро было тёплым и солнечным. Окружающее ничего не говорило о медленных шагах подходящего ужаса и смерти. Ночью бомбёжка не успокаивалась и была такой же сильной, разрывающей всю землю на части, особенно в 2-3 ч. ночи. И потому утренняя невероятно кристальная тишина была удивительна. Именно эта кристальность тишины нам очень не понравилась. Она была до того беззвучной, что начинала пугать. Потому что именно такая тишина никогда не предвещает ничего, кроме большой беды. И лучше бы сотрясалась земля, чем слышать эту давящую голову тишину. Тихо было так, словно всё кругом вымерло. Вокруг не было ни единого человека. Мы старались себя взбодрить и решили, что, может быть, после вчерашней страшной бомбардировки такая тишина вполне нормальна и обе стороны решили отоспаться. Прежде чем выйти на улицу, мы приоткрыли чуть-чуть одеяла на окне и, убедившись, что поблизости никого нет, открыли окно широко, чтобы зашел свежий воздух. Потом мы открыли настежь двери.

Вдруг мы услышали чьи-то шаги. Это был сын подруги-хорватки тёти А. Очень приятная семья. Он был не один, все при себе имели автоматы. Он предложил тёте А. уходить, так как они тоже покидали свои дома, и ещё сказал, что всех сербов, которые жили внизу, повырезали. А кто остался в живых — убежали. Поэтому и стояла тишина — отстреливаться было уже некому. Тётя А. с мужем пошли на второй этаж, а я осталась на улице. Вдруг я увидела, как пробежали двое парней в зелёной (мусульманской) униформе с красными повязками на голове и автоматами. Мне стало не по себе. Я быстро взбежала на второй этаж, чтобы рассказать, но только открыла рот, как, плотно прижавшись к стене, хозяйка с мужем дали мне знак молчать и не дышать.

Убедившись, что никого нет, мы быстренько спустились в подвальное помещение, закрылись и вновь забаррикадировались лестницей и одеялами. И вот появился первый глубокий ужас в глазах, который через некоторое время перерастёт в ожидание смерти и, вместе с этим, в удивительную и неповторимую в жизни веру и надежду на Божие благословение на жизнь. По улице бегали мусульманские солдаты, значит, горка полностью под их контролем, а ничего страшнее быть не может, мы в кольце и из него нет выхода „неверным“. Мы молчали. У каждого в голове были свои мысли, но, как мне кажется, они сводились к одному — что ожидать сегодня и есть ли надежда на завтра? В сердце стал заходить ужас, вдруг солдаты начнут ходить по домам. Муж — серб, я — русская, тётя А. — хорватка. Вообще интересная дружба оккупированных народов. Эта солидарность, до мозга костей выступающая против нас, потому что до тошноты противна мусульманским шакалам.

И вот тут вдруг… Мы услышали душераздирающий стук в двери нашей квартиры. Стук был недолгим, наверное, поняли, что никого нет дома. Тогда солдаты прострелили замок и ворвались в комнату. Долго ли они там были? Не знаю. Но эти несколько минут показались нам вечностью. В эти минуты мы не шевелились и даже не дышали, потому что это было бы преступлением против самих себя. То, что каждый из нас пережил в эти минуты, пересказать очень трудно. Но страшнее минут в моей жизни не было, и дай Бог, чтобы они никогда не повторились. Каждый из нас чувствовал дыхание смерти в затылок. Мы слышали всё, что происходило за стеной, слышали тяжелые солдатские сапоги. Слышали мужские разговоры. В глазах, кроме страха, ужаса и отчаяния ничего не было. Раньше по ТВ мы видели стрельбу, слышали крики, разрывы. Но это всё не то. Чтобы это осознать, нужно побывать в этой шкуре, когда смерть стучится в твою дверь, и ты гадаешь, сколько тебе отпущено ещё жить — день, два часа или пять минут.

Помню, у меня сразу похолодели руки и ноги, и дрожь стала сквозить по всему телу. И вот тогда всю веру и надежду я обратила к Богу. В эти минуты я поняла, что только молитва, обращенная к Господу, может сейчас нас спасти и отвести врага от нашего дома. Я молилась только про себя (нельзя было издавать ни единого звука), всей душой, всем сердцем призывая взоры Господа. Меня душили слёзы, но ни на минуту я не остановила своей молитвы. Иногда муж умолял, чтобы я шептала тише. Я просила, умоляла Божью Матушку, просила за мамочку, знала, что она никогда не переживёт этого горя. Я целовала Крестик, я верила в Его силу, я боялась хоть на минуту остановиться, мне было страшно, казалось, если мои губы хоть на минуту остановятся, мы погибнем все. Ничто нас не спасло, о. Роман, Царица Небесная и Господь сохранили наши жизни. Казалось, в эти минуты остановилась сама жизнь. Я думаю, что за это короткое время каждый из нас успел мысленно повторить свой пройденный жизненный путь и, может быть, даже проститься с близкими. Я не могла писать в эти минуты, но перед глазами вставали строки, последние строки, которые я хотела бы успеть написать в своём дневнике: „Мамочка, моя милая, прости меня за мою смерть, потому что это самое страшное горе в твоей жизни. Прости меня, мама. Ты знаешь, моя родная, как хочется жить. Всё не верится, что это жизнь, а не сон, и что смерть стоит за моей спиной. Вот только жаль, что в эти минуты я не могу поцеловать даже твою фотографию. Я не хочу умирать, мама. Я так не хочу умирать! Слышишь ли ты сейчас свою девочку, знаешь ли ты, как ей сейчас больно? Я люблю вас всех, мама. Я целую твои руки. Только никогда, слышишь, никогда не переставай верить Богу, даже в своём горе“. Страшно… Наверное, в такие минуты успеваешь передумать обо всём.

Не знаю, как долго мы сидели, но от пережитого ужаса и страха нам всё ещё казалось, что за стеной кто-то ходит, а может быть, даже и прислушивается. Мы слышали, как топали их сапоги на втором этаже. Голоса были очень грубые. Потом шаги стихли, голоса тоже, но ещё долгое время мы боялись пошевельнуться. Через некоторое время, когда мы убедились, что „гости“ ушли, тётя А. закурила и проговорила: „Если останемся живы, поедем все втроём в Руссию“.

… Это моё Сараево, о. Роман. Записей намного больше, но из дневников я выписала самое главное, как мне кажется… Из этого дома — дома хорватов уже поделённого на национально-религиозные территории Сараево нас вывел проводник-мусульманин (ассистент с кафедры мужа) по договорённости с мусульманским преподавателем. Из Сараево нас вывез батальон ООН. А после мы, правдами и неправдами, выехали в Београд».

Такое вот письмо. Как же действительность отличается от лживых телевизионных сообщений!

Заказать книгу иеромонаха Романа «Не сообразуйтеся веку сему» можно на сайте «Ветрово», в разделе «Витрина».

Сайт «Ветрово»
1 августа 2022