Пир на берегу
У этих городов не только 800 лет разницы (в 903 году основан Псков, и в 1703 — Санкт-Петербурга), у них различны начала и цели возникновения, как они описаны в «Степенной книге царского родословия» и в поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». Но прежде, чем сравнить эти описания, скажу несколько слов об источниках.
«Медный всадник» представлять не нужно в отличие от «Степенной книги»», хотя самое её название говорит о непреходящей ценности для истории Российского государства. Книга повествует о духовных и гражданских правителях России со времён Рюрика, но, к сожалению, практически неизвестна. О «Степенной книге» можно говорить много[1], но в рамках этой статьи приходится быть кратким. Книга написана, по мнению историков, между 1555 и 1563 годами, а её авторами считаются митрополиты Макарий и Афанасий. Лучше же назвать их так, как и подобает им быть названными. Составителями Степенной книги являются иже во святых отец наш Макарий, митрополит Московский и всея Руси († 31 декабря 1563), и его преемник на первосвятительской кафедре митрополит Афанасий Московский († между 1568-1575 гг.). Им же помолившись и их святительского благословения испросив, приступим к чтению Жития святой блаженной равноапостольной великой княгини Ольги.
Еще бо граду Пскову не сущу, но бяше тогда начальный град во стране той, зовомый Избо́реск, идеже преже господствуя Труво́р, брат перваго рускаго великаго князя Рюрика, иже бе свекор сея блаженныя Ольги, ея же молитвою и проречением наздася преславный град Псков. Блажен еси и преблажен Богом препрославленный граде Пскове, яко всесильный Бог от страны твоея́ произведе́ и породи нам таковый чюдный плод благоцветущий, блаженную Ольгу.
Итак, молитвою и проречением блаженныя Ольги наздася город Псков. Как это происходило в подробностях, можно узнать из дальнейших слов Степенной книги:
И прии́де блаженая Ольга близ реки, глаголемыя Великиа, и бывши ей на конец реки Псковы, и ту бяше тогда велик лес и многиа дубравы. И на том месте святая Ольга чюдно и преславно виде́ние виде: место оно пресветлыми лучами осиаваемо бе, яко от трисиателнаго света. Блаженая Ольга бе радующися душею, удивляяся неизреченнаго света блистанию, благодать Богу воздая, яко таково обрадованно зна́мение предъявляше ей на уверение хотящая быти благодати просвещения земли Рустей. И пророчествуя, глаголаше ко всему синкли́ту, иже бяху с нею: «Разумно да будет вам, яко волею Божиею на сем месте церковь имать быти во имя Пресвятыя Единосущныя и Животворящиа Неразделимыя Троицы, Отца и Сына и Святаго Духа. Еще же и град зде велик будет, и славен и изобилен». И по глаго́лех сих довольно помолися на месте том и крест постави, иже и доныне есть крест той.
«Прииде блаженая Ольга близ реки, глаголемыя Великиа, /…/ и ту бяше тогда велик лес и многиа дубравы»,
— начинает свой рассказ царский летописец об основании города Пскова. Интересно отметить, что первые стихи «Медного всадника» также говорят о реке и лесе:
На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
«Велик лес» («Степенная книга») «кругом шумел» («Медный всадник»). Сходство, конечно, любопытное, но не удивительное, потому что ничего другого кроме леса на местах этих городов быть не могло. Продолжим сравнение.
И на том месте святая Ольга чюдно и преславно видение виде: место о́но пресветлыми лучами осиаваемо бе, яко от трисиателнаго света. Блаженая Ольга бе радующися душею, удивляяся неизреченнаго света блистанию, благодать Богу воздая, яко таково обрадованно знамение предъявляше ей на уверение хотящая быти благодати просвещения земли Рустей.
Чудесное видение видит Ольга — Божественный свет, льющийся с неба. А что видит Пётр? Какие мысленные картины предстают перед его умным взором?
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложён
На зло надменному соседу.
Выходит, что, если место будущего Пскова «осиаваемо бе яко от трисиятелного света», то Петербург был заложён «на зло надменному соседу». Читатель, вы не задумывались над этими словами? Я потому вас об этом спрашиваю, что, зная эти стихи с юношеских лет, никогда не обращал на них должного внимания. Оказывается, город Санкт-Петербург заложён на зло. Вы скажете, что я вырываю слова из контекста, и что, согласно Пушкину, Петербург заложен не на зло как таковое, а на зло надменному соседу. Да, конечно, для защиты российской земли от снедаемых гордостью и завистью чужых народов был построен Санкт-Петербург, но всё же на зло, а не на добро им он был построен. Что это? Как понимать этот стих? Это пушкинский гений проговорился.
Сравниваем далее. Ольгины слова
«разумно да будет вам, яко волею Божиею на сем месте церковь и́мать быти во имя Пресвятыя Троицы»
с мыслями Петра, как они озвучены поэтом Пушкиным.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам
И запируем на просторе.
Слышите разницу? Волею Божией заложен Псков, и волею природы («природой здесь нам суждено») — Санкт-Петербург.
«Здесь будет церковь во имя Пресвятые Троицы и град велик, славный и изобильный»,
— говорит святая Ольга. «Сюда по новым им волнам / Все флаги в гости будут к нам / И запируем на просторе», — думает о будущем своего города основатель Санкт-Петербурга. Как понять смысл последнего стиха? Кто запирует на просторе? Чужеземцы, съехавшись на русскую землю? О чём идёт речь в этом стихе? О гостеприимстве? Или о чём-то ином, что называется словом настолько страшным, что я боюсь его произнести — о предательстве? Если речь о хлебосольстве, то неужели нельзя оказать его в уже имеющихся русских городах? Зачем для этой цели строить новый город, и даже самые волны вокруг него делать новыми? Может, затем и нужно было делать новыми и город, и волны, что в старых городах, в той же Москве, например, с чужеземцами шибко не попируешь? Так? Или как-то иначе надо понимать эти мысли Петра Алексеевича Романова, вернее сказать, речи поэта Пушкина?
Сравниваем далее житие и поэму. На месте основания Пскова чудесный свет видит блаженная Ольга и радуется, благодаря Бога, или как замечательно говорит житие, «благодать Богу воздая за хотящее быти просвещение земли Руской». Что же видит царь Пётр, закладывая Петербург, вернее сказать, что пишет об этом Пушкин? «Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно». Город Санкт-Петербург тоже для света задумывался. Только свет этот будет не с Неба, он будет из окна в Европу, и будет он светом не Божественного, но европейского просвещения. «Все флаги будут в гости к нам». Это пушкинское предсказание полностью исполнилось уже в наши дни. Все флаги, все народы, все веры, все фирмы хлынули на российскую землю. Только не в гости, но по-хозяйски. «И запируем на просторе». Вот-вот, и запировали они на русском просторе…
Мечта осуществилась. Впрочем, если бы она не осуществилась, интересно было бы спросить основателя Санкт-Петербурга и его певца, поэта Пушкина: «И это всё? Окно в Европу, все флаги в гости, запируем на просторе, — и это всё, что вы хотели, господа́? А где же высший смысл жизни, где вечное спасение, где хвала Богу? Ничего этого не нашлось в мыслях основателя Санкт-Петербурга, как они описаны в поэме «Медный всадник».
Нет, Ольга так Пскова не ставила. Другие дали, куда более широкие, открылись её взору на берегу реки Великой. И радость, которая овладела её душой при виде лившегося сверху трисиятельного света, была выше всякой земной радости. В Небесном свете она увидела Божие уверение о духовном просвещении Руской земли, которое можно сравнить с духовным пиром.
Слова Степенной книги, обращённые к святой Ольге: «пресладкий вкус Богоразумия» приводят на ум стихи Псалтыри: Коль сладка гортани моему словеса Твоя: паче меда устом моим (Пс. 118:103). Поэтому можно предположить, что святая Ольга, когда видела блистанье неизреченнаго света, тоже предвкушала пир, уготовлявшийся на месте града Пскова. Но не тот всемiрно-торговый пир, который воображался самодержцу Петру Алексеевичу, и не тот словесно-художественный пир, который сервируется поэтом Пушкиным в поэме «Медный всадник», не эти пиры предвкушаются святой Ольгой, познавшей пресладкий вкус Богоразумия, но тот единственный пир, о котором некто из возлежащих с Господом сказал: Блажен, иже снест обед в Царствии Божии (Лк. 14:15).
Не этот ли обед проразумела святая Ольга в увиденном ею чудесном свете? Не его ли предрекла она всем жителям Руской земли, хотящим наследовать спасение? А если так, то к похвале, которую возносят основательнице града Пскова авторы Степенной книга, не может не присоединиться всякое благодарное русское сердце.
«Блажен еси и преблажен Богом препрославленный граде Пскове, яко всесильный Бог от страны твоея произведе и породи нам таковый чюдный плод благоцветущий, блаженную Ольгу. Блажени есмы и мы, сподобившеся от Бога получити таковый благоплодный царственный зрелый сад, /…/, им же мы вси, яко благосенноли?ственным древом покрываеми, от всякаго вре?да вражия избавляемся душевне и телесне, от него же и пресладкаго вкуса Богоразумия насыщаеми веселимся».
Уте́шительная палица
Мы прочли зачало из «Степенной книги царского родословия», в котором говорится об основании града Пскова святой Ольгой, и сравнили его с теми стихами поэмы «Медный всадник», где Пушкин описывает основание Санкт-Петербурга. Отметив сходство этих описаний, мы указали на их различие. Сходство касалось реки, леса и пира, а различие касалось существа пира, который виделся воодушевленным взорам первооснователей Санкт-Петербурга и Пскова.
Пир на берегу… Что вспоминается, какая картина рисуется в голове воцерковлённых христиан при этих словах? Мне, например, вспоминается 10-е воскресное зачало: Егда убо излезоша [Петр и другие ученики Христовы] на землю [из моря], видеша огнь лежащь, и рыбу на нем лежащу, и хлеб (Ин. 21:9). Какой здесь пир? Только печёная рыба и хлеб. Но они становятся пиршественными яствами, потому что предложены Самим Христом. А ещё помимо этого Евангельского зачала мне при словах «пир на берегу» вспоминаются стихи Псалтири: Господь пасет мя, и ничто́же мя лишит. На месте зла́чне тамо всели́ мя, на воде поко́йне воспита мя. /…/ Угото́вал еси предо мною трапе́зу, сопротив стужа́ющым мне; ума́стил еси еле́ом главу мою, и чаша Твоя упоява́ющи мя яко державна (Пс.22:1, 2, 5-6). Эти стихи читаются готовящимися ко Святому Причащению, к таинственному духовному пиру, к таинству Богообщения.
На месте злачне, на воде покойне, угото́вал еси предо мною трапе́зу… Эти псаломские стихи близки к прочитанным нами словам «Степенной книги» и поэмы «Медный всадник». В поэме о воде покойне и трапезе говорят стихи: «Сюда по новым им волнам / Все флаги в гости будут к нам / И запируем на просторе». А в «Степенной книги» о месте злачне[2], то есть о земле, поросшей злаками, говорит сравнение святой Ольги с садом: «Благоплодный царственный сад, им же мы вси, яко благосеннолиственным древом покрываеми…». Сад на берегу, пирующие люди, злачное, или наполненное благоухающими растениями место возле воды, и трапеза… В Псалтири, в Евангелии, в Степенной книге, в «Медном всаднике» говорится об всём этом как о чём-то высоком и желанном. Похоже, мы обнаружили архетип.
Греческое слово «архетип» можно перевести как «первообраз». Этим словом в психологии и в литературоведении называются изначальные образы, или прообразы, которые лежат в основе человеческой культуры. В словаре литературоведческих терминов читаем: «Архетипы наследуются обществом подобно тому, как отдельным человеком наследуется строение тела. Архетипы определяют последовательность образов, всплывающих в сознании при пробуждении творческой активности, поэтому духовная жизнь несёт на себе архетипический отпечаток». Я бы сказал проще: архетипы это то, что Адам видел в раю.
Однако ещё одного символа к перечисленным трём (растительности, воде и трапезе) не хватает для полноты найденного нами архетипа. Этот символ назван в Псалме, есть он и в Степенной книге, есть он и в поэме «Медный всадник». Да, да, опять мы видим сходство пушкинской поэмы с Боговдохновенными произведениями. Это говорит о том, насколько высок (или глубок?) был дух, водивший пером поэта Пушкина, но опять это «но». Сходство, едва начавшись, заканчивается, потому что пушкинский символ схож с церковными символами только по внешности, не будучи схож с ними по существу. О чём речь?
А́ще бо и пойду посреде́ се́ни смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси: жезл Твой и палица Твоя та мя уте́шиста (Пс. 22:4). Вот стих, стоящий между прочитанными нами стихами о месте злачне, воде покойне и трапезе, сопротив стужающым мне. Вот четвёртый, недостающий символ нашего архетипа, который необходимо должен присутствовать в нём — жезл. Действительно, необходима сила, оберегающая как трапезу, так и пирующих за ней людей. Нужна власть, охраняющая спокойствие райского сада. Символы же этой власти — жезл и палица.
Обратим внимание, как сказано о них во Псалтири: жезл Твой и палица Твоя та мя утешиста. Удивительное дело: жезл и палица названы уте́шительными, т.е. то, что должно устрашать и повергать в трепет, служит к утешению. Впрочем, смысл псаломского слова «утешение» отличен от смысла, вкладываемого русским языком в это слово. Утешением в Священном Писании часто называется учительное слово. Му́жие бра́тие, — просят начальники антиохийской синагоги апостолов Павла и Варнаву, — аще есть в вас слово утешения (ло́гос паракли́сеос) к людям, глаголите (Деян. 13:15). Ждал утехи Израилевы и праведный Симеон Богоприимец. Человек сей праведен и благочестив, чая утехи Израилевы (пара́клисин ту исраи́л) (Лк. 2:25). «Царю́ Небесный, Уте́шителю (Пара́клитэ)», — обращаемся мы к Богу Духу Святому, называя Его своим Уте́шителем, т.е. единственным истинным Учителем.
Эти примеры говорят о том, что под «утешением» в церковнославянском языке понимается не то сладенькое состояние, когда кто-то кого-то по голове гладит и причитает: кто ж тебя, такого хорошего, обидел… Нет, не такое «утешение» подразумевается в церковнославянском языке, но утешение как назидание, когда оно говорится Святым Духом. Уте́шительное слово это такое слово, которое не льстит, не обманывает, но несёт в себе горькую правду, однако при этом обнадёживает и укрепляет. Утешение (пара́клисис)[3] бо наше, — пишет апостол Павел солуняном, — не от прелести, ни от нечистоты, ни лестию (1 Сол. 2:3). Христианское учение не льстит в отличие от других вер и учений. Потому и сказано во Псалтири, что жезл Твой и палица Твоя та мя утешиста (парека́лесан). Здесь употреблено двойственное число. Местоимение «та» значит по-русски «те», т.е. жезл и палица меня утешили, поскольку вразумили и научили.
Этот символ мы видим и в поэме «Медный всадник», однако он наполнен иным смыслом. Четвёртый символ нашего архетипа, знак могущества и власти, знак ограждения и удержания, знак наставления и вразумления имеет в пушкинской поэме отличное от псаломского содержание. С этим символом случилось в поэме то же, что и с символом пира. Архетипический образ имеется, но он оказывается наполненным не тем содержанием, каким наполнены образы Псалтири и Степенной книги. Какое же это содержание? Неутешительное.
Что это за образ? Это памятник императору Петру.
И обращен к нему спиною
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою,
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.
Что же? Утешает он Евгения? Указывает путь? Наставляет? Ничуть. Он преследует и губит. Может ли Евгений сказать о медном всаднике, что жезл твой и палица твоя та мя уте́шиста? Ни за что. Может ли он сказать другие слова Псалтири: жезл правости жезл царствия Твоего (Пс. 44:7), или в переводе Юнгерова: жезл правоты — жезл царства Твоего? Не может. Что же олицетворяет собой этот образ поэмы? Какую силу он описывает? Силу отнюдь не наставляющую и учащую, но наказывающую и преследующую, подчиняющую и ломающую всё, несогласное с ней. Что, собственно говоря, мы и видим по ходу развития петербургской повести. Вокруг Евгения — «вода и больше ничего». Ни злачного места, ни уготованной трапезы, ни тех добрых ожиданий, каким предавался герой в начале повести. Вошёл в неё четвёртый, необходимый для полноты райского архетипа символ и вместо того, чтобы укрепить собою три первых, разрушил всё, и вместо псаломской покойной воды бушуют вокруг Евгения волны наводнения.
Поставив рядом с Псалтирью и Степенной книгой поэму Пушкина «Медный всадник», мы видим, что их образы, совпадая по внешности, различны по существу. Трапеза, которую готовит святая Ольга, указывая место Пскову, и пир, уготовляемый на месте Санкт-Петербурга, различны изначально. Ольгина трапеза заключается в послушании воли Божией. Как понять эти слова? Именно так, как сказано в Евангелии: Иисус говорит им: Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его (Ин. 4:34). А Петров пир состоит в своеволии и в угождении плоти. И поскольку цели у трапез разные, постольку разными оказываются их итоги. Правительственные жезл и палица становятся орудиями разрушения на берегах Невы, тогда как на реке Великой они служат охране и сбережению руского народа.
Судьбы Господни истинны, оправданны вкупе, вожделенны паче злата и камене честна многа. и слаждше паче меда и сота. Ибо раб Твой хранит я: внегда сохранити я, воздаяние много (Пс. 18:10-12)[4], — поет Псалмопевец и вместе с ним святая основательница Пскова. В случае же Петербурга судьбы Господни оказываются грозными и карающими. Почему? Потому что не свет Богопознания светил Петру и его певцу поэту Пушкину, но свет плотского мудрования застил им духовные очи.
И последний вопрос в связи с символом власти возникает. Может ли быть жезл утешающим, а палица милующей, если самое назначение палицы — сокрушать? Оказывается, может. Во-первых, палица прямо названа утешающей во Псалтири, а во-вторых, мы читаем о милующем жезле в Житии святой Ольги, в последнем предложении подзаголовка «О проречении бытиа града Пскова, идеже и света облистание виде блаженная Ольга»: «И по глаго́лех сих довольно помолися на месте том и крест постави, и́же и доны́не есть крест той». Этим-то, водружённым святой Ольгой крестом, то бишь утешающей палицей, лучше же сказать, единственной неложной надеждой всех христиан и самым верным знаком всеобъемлющей Божией любви и власти, красуется и стоит доселе Богоспасаемый город Псков.
Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
2 октября 2020
[1] Подробнее об этой книге говорится в статье «Степенная книга: чтение и беседы». ↩
[2] К сожалению, в русском языке выражение «злачное место» вывернуто наизнанку. Например, я до воцерковления связывал слово «злачное» со словом «зло» и понимал его как место грязное и зловонное, вроде пивнушки. Оказывается, всё наоборот. Злачным называется место, поросшее злаками (растениями). «В месте све́тле, в месте зла́чне, в месте поко́йне упокой, Господи, души усопших раб Твоих…». То же самое произошло с выражением «затрапезный вид», которое в русском языке говорит о неряшливом и грязном виде. На самом деле, монастырская братия должна приходить на трапезу в чистой и опрятной одежде, поскольку трапеза является продолжением Богослужения. Я отношу такие выражения к лукавым перевёртышам. Это он, лукавый, постарался вывернуть их смыслы. ↩
[3] В синодальном переводе здесь стоит слово «учение». Ибо в учении нашем нет ни заблуждения, ни нечистых [побуждений], ни лукавства… ↩
[4] Синодальный перевод: Суды Господни истина, все праведны; они вожделеннее золота и даже множества золота чистого, слаще меда и капель сота, и раб Твой охраняется ими, в соблюдении их великая награда. ↩
Отец Георгий, думаю, что Вы не совсем правы, сравнивая летопись с художественным произведением: и цели авторов, и методы их работы совершенно различны. И, если говоря о Татьяне Лариной, Вы брали её имя в кавычки («Татьяна»), желая показать, что это не настоящий человек, то уж, конечно, и Пётр из «Медного всадника» тоже ненастоящий, и все его «думы» не им продуманы
Спасибо, отец Георгий! Очень интересно, очень познавательно, и невозможно с Вами не согласиться. Ваше сравнение описаний — убедительная иллюстрация к перманентно возникающей на «Ветрово» дискуссии о том, был ли поэт Пушкин верующим православным человеком.
Ну да, продумано и придумано Пушкиным, вернее духом, который помогал ему водить его пером. Так же некоторым духом написана летопись. Эти духи я сравниваю. Почему нельзя этого делать?
Можно, но это весьма условное сравнение — всё равно что сравнить икону и живопись (полотно в стиле романтизма). Изначально ясно, что Пушкин, в отличие от авторов «Степенной книги», фантазировал.
Пушкин – фантазёр, говорите Вы? И я то же самое говорю. А некоторые утверждают, что он пророк, гений и наше всё русского народа.
Вы и сами пишете, отец Георгий, в этой статье: «Это пушкинский гений проговорился». Что касается пророка, то в «Википедии» есть такое определение этого слова:
«Проро́к (от др.-греч. прорицатель) — в общем смысле, человек, заявляющий о том, что контактирует со сверхъестественными или божественными силами и служит посредником между ними и человечеством; провозвестник сверхъестественной воли. Утверждения о пророках встречаются во многих религиозных культурах, включая иудаизм, христианство, ислам, зороастризм, также существуют утверждения о пророчествах Сивилл, дельфийском оракуле, и т. п.»
Так что, если у Пушкина есть гений (сверхъественная сила), то его самого можно назвать пророком.
Для кого-то Пушкин его «всё», для кого-то деньги «всё», а для кого-то и Христос. Тут главное понять, кто эти «мы», для которых Пушкин «наше всё». Если они хотят заблуждаться, с этим трудно что-то сделать. Имеющие уши слышать — слышат, а с остальных что возьмёшь?
«Вы и сами пишете, отец Георгий, в этой статье: «Это пушкинский гений проговорился». Г.С.: Гений в смысле дух, высокий дух.
Кто считал Пушкина пророком? Достоевский, например: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа, сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое. Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое».
Но если мы считаем Пушкина выдумщиком, то в чём мы не согласны?
Да, Пушкин выдумщик, сочинитель, а не пророк в том смысле, в котором употребляют это слово православные христиане. И мы в этом согласны!
Согласна с редактором. Именно эти мысли и возникли при чтении статьи. Надо понимать в какое время говорил Достоевский. Во время, когда люди на французском думали и писали на французском. А Пушкин писал на русском. Он вернул интерес к русскому слову того общества. Я не понимаю, с какими «демонами» борются авторы, которые постоянно выливая грязь на Пушкина. Сравнивая его произведения с историческими документами вы подсознательно отдаете Пушкину высокую честь и придаете его произведениям большое значение.
«… выливая грязь на Пушкина»
Покажите хоть одну её каплю?
«… выливая грязь на Пушкина. Сравнивая его произведения с историческими документами вы подсознательно отдаете Пушкину высокую честь и придаете его произведениям большое значение»
Вы сами себе противоречите. Соберитесь с мыслями.
«Надо понимать в какое время говорил Достоевский. Во время, когда люди на французском думали и писали на французском. А Пушкин писал на русском». (Анна)
Согласен. Пушкин стал основоположником руССкого языка, который заменил язык руСкий. Его произведения стали «священным писанием» для тех людей, которые, как Вы говорите «на французском думали и писали на французском», а сам он стал для них пророком.
Достоевский так прямо и говорит. Вот начало речи, произнесённой Ф.М. Достоевским в собрании Общества любителей российской словесности в 1880 году: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа, сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое. Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое. Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом. В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание».
Г.С.: Странно читать эти слова Федора Михайловича. Их можно понять и принять только при условии разграничения двух обществ: допетровского и послепетровского, потому что для руСкого самосознания, уходящего корнями в Киевскую Русь, Пушкин началом быть никак не может. Видимо, Ф.М. относит себя к послепетровскому обществу, называя его нашим, а допетровское общество и его самосознание, надо думать, считает уже не существующим, раз поставляет Пушкина не в середину и не в другую какую-то часть пути, но в самое начало «правильного самосознания нашего». Причём, даёт поэту в руки факел к освещению «тёмной (!) дороги нашей новым (!) направляющим (!) светом. В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание».
Полагаемое Достоевским начало «правильного самосознания нашего» в поэте Пушкине сродни тому началу, которое положил президент Российской Федерации в одной из своей речей, а именно, поздравляя телезрителей с очередным новым годом, он поздравил их с 20-летием России. Поразительно! Как будто не было у России 1150-летней государственной истории: ни чистой юношеской поры Святой Руси, ни могучего роста в плечах в царские годы, ни трагического искушения коммунистической блудницею, но началась Россия 20-ть лет назад с распадом Советского Союза. Впрочем, стоит ли удивляться этому поздравлению президента РФ, если за 130 лет до него великий руССкий (точнее, российский) писатель произнёс то же самое: Пушкин – начало «правильного самосознания нашего»?
Получается, что не было в нашей истории ни Киевской, ни Владимирской, ни Московской Руси? Или Русь была, а вот правильного самосознания не имела? Да, говорит Достоевский, наше самосознание, если и было, то было неправильным, и только с Пушкина началось его выправление. Гм… Не справедливее ли в таком случае назвать это «правильное» самосознание российским? И прямо сказать, что началось оно с отрицания руСкого?
Спасибо отцу Георгию за очень интересную и познавательную статью!
Конечно, Пушкин талант, но он не пророк. Не мог он знать мысли Петра. Однако цель, для которой Пётр строил город, подмечена им верно, о чём и пишет отец Георгий. Княгиня Ольга строила во славу Божию, у Петра другая цель была. Вряд ли он вообще о Бог е вспоминал.
Кстати, Анна, позвольте с Вами не согласиться. Никто Пушкина грязью не поливает . Он талант, и писал он на русском языке. Однако далек он был от Бога. Бога ему заслоняли мирские удовольствия — балы, женщины, дуэли. И с этим вряд ли поспоришь!
Нина, а кому Бога не засланяют мирские удовольствия? Из Александра Сергеевича никто не делает праведника, но и великого грешника из него тоже нельзя делать. Он прожил свою жизнь, как мог, и оставил большое творческое наследие. В последние года жизни он сильно изменился и жалел о многом. Так почему не вспоминать эту часть его жизни и не говорить, что человек может измениться, даже находясь в таком злачном светском обществе, он может сделать выбор в другую сторону. Зачем мусолить одно и тоже? я не понимаю.
В чем я себе противоречу, отец Георгий? А эти игры с одной буквой «русский» писать или с двумя? Что от этого изменится?
«относит себя к послепетровскому обществу, называя его нашим, а допетровское общество и его самосознание, надо думать, считает уже не существующим,» — а Вы к какому себя обществу относите? с каким самосознанием? допетровским, домонгольским, может быть времен князя Владимира? или советским? постсоветским? настоящим?
Простите меня, отец Георгий. Раз ваши стать здесь пуликуются с благославения отца Романа, значит батюшка считает это важным. Была бы на этом сайте возможность удалять свои комментарии, я бы их всех удалила.
«а Вы к какому себя обществу относите? с каким самосознанием? допетровским, домонгольским, может быть времен князя Владимира? или советским? постсоветским? настоящим?»
Хороший вопрос, Анна. Я отношу себя к роду, про который в Псалтыри сказано: СЕЙ РОД ИЩУЩИХ ЛИЦЕ БОГА ИАКОВЛЯ… Во всяком случае, мне бы очень хотелось быть к этому роду причисленным, но захотят ли там принять такого напрашивающегося в родственники – большой вопрос. И я не хочу относиться к отечеству, к которому приписывал себя А.С. Пушкин, а за ним Достоевский и все так называемые великие русские писатели.
Куда бы нас ни бросила судьбина
И счастие куда б ни повело,
Всё те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
«А эти игры с одной буквой «русский» писать или с двумя? Что от этого изменится?»
Слово «руСкий» позволяет кратко выражать мысли, которые при отсутствии этого слова приходится долго объяснить. Например. Достоевский ставит Пушкина в начало руССКого самосознания. Значит, к руСкому самосознанию ни Пушкин, ни Достоевский отношения не имеют.
Достоевский: Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению темной дороги нашей новым направляющим светом. В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание.
Г.С.: Собственно говоря, вот оно начало «Иудина пути». Поставив Пушкина в начало руССкого самосознания, Достоевский, по сути, отвергает и предаёт руСкое самосознание.
«В чем я себе противоречу, отец Георгий?»
Г.С.: Читаем Ваши слова: «… выливая грязь на Пушкина. Сравнивая его произведения с историческими документами вы подсознательно отдаете Пушкину высокую честь и придаете его произведениям большое значение».
Если бы я хотел вылить грязь на Пушкина, как Вы говорите, я бы, разумеется, не стал сравнивать его сочинение с дорогой и ценной для меня Степенной книгой. «Медный всадник» яркое произведение, и я в своё время по нему дипломную работу писал, но в сравнении со Степенной книгой оно, как видим, мелковато.
Почему некоторые думают, что я обливаю грязью Пушкина? Ответ на это вопрос мне представляется следующим.
В статье «Ольгин Псков и град Петров» я ставлю одно из лучших сочинений Пушкина, «Медный всадник» ниже Степенной книги. И это представляется бесчестьем для творчества Пушкина тем, кто отвёл этому творчеству неподобающе высокое место в своей душе. Те же, у кого эта литература стоит на должном для неё месте, воспринимают статью ровно и объективно, какой она и является, на мой взгляд, ровной и объективной.
И я признаюсь, что не права в своих суждениях о Пушкине, благодарна Ольге Сергеевне и отцу Георгию за вразумления, и хотела бы поблагодарить батюшку отца Романа за творческий труд во славу Божию, помогающий на пути постижения Истины и пожелать ему здоровья.
Ольга, спасибо Вам за понимание. Знаю, что такую точку зрения трудно сразу принять.