Часть первая
Вступление
Словом «ектения»[1] называется моление, которое содержит несколько прошений, и происходит оно, как об этом говорит Церковнославянский словарь прот. Г. Дьяченко, от греческого слова εκτένεια, что значит «протяженность».
В связи с таким его значением может показаться, что слово «ектения» имеет связь с латинским extensivus, которое означает «расширяющийся, удлиняющийся», и которое дало начало английскому extensivе («обширный, протяжённый, пространный») и «русскому» слову «экстенсивный», но это только кажется. Помимо перевода, который даёт прот. Г.Дьяченко, у греческого εκτένεια есть другое значение — напряжение сил, усердие. И согласно этому переводу смысл слова «ектения» выходит обратный латинскому — усердное, интенсивное моление. М. Н. Скабалланович пишет, что в греческих богослужебных книгах слово «ектения» (εκτενή — напряженное, прилежное моление) усвояется только так называемой «сугубой ектении» (Толковый Типикон, М., 2004, Сретенский м-рь, с. 511).
Ектений различают несколько: великая, малая, сугубая, просительная, заупокойная. Сугубую от прочих ектений отличает то, что на каждое возглашаемое диаконом (или священником) прошение хор от лица всех молящихся троекратно взывает: «Господи, помилуй!», т.е. усиливает, усугубляет мольбу. Название ектеньи «сугубой» не вполне точно, так как «Господи, помилуй» поется не сугубо, то есть не два раза, но три, и посему этой ектенье более пристало бы название «трегубой», т.е. тройной, троякой. Впрочем, как эту ектенью ни назови, предпоследнее её прошение звучит так: Еще молимся о милости, жизни, мире, здравии, спасении, посещении, прощении и оставлении грехов рабов Божиих… далее следует либо перечисление имён, либо говорится: братии святого храма сего.
Кажется, всё, что мы можем пожелать себе и ближним в сей жизни и в будущей, собрано в этом прошении: и мир, и здравие, и спасение… Но почему так подробно и с таким большим смысловым перекрытием одних слов другими останавливает Церковь внимание молящихся и призываемого ими Бога в этом прошении? Разве милость Его не подразумевает здравия и спасения? Или недостаточно её одной, чтобы жизнь человеческая текла в мире? А прощение и оставление грехов ведь это почти одно и то же? Зачем столько частностей, когда произнесено общее?
Подобный, столь же справедливый вопрос может возникнуть у читающего первую главу книги Бытие, где речь идёт о днях творения Богом мiра. Почему нельзя было Всемогущему Богу создать мiр в один день? Почему Ему вместо многих слов: да будет свет, да будет твердь, да соберется вода, и других, нельзя было сказать одно-единственное: да будет всё!?
Повествование пророка Моисея о поэтапном творении мiра христианские писатели и святые отцы понимали неодинаково. Ориген, например, говорил, что мiр был создан мгновенно, а история творения лишь иносказание, в котором под двумя великими светилами нужно понимать Христа и Церковь, под звёздами — патриархов и пророков, под рыбами и пресмыкающимися — низкие и буйные мысли души, под птицами — возвышенные мысли и т.д. Напротив, святой Ефрем Сирин учил, что сначала Бог сотворил первовещество, а затем из него всё прочее. О том же пишет святой Ипполит: «В первый день Бог сотворил, что творил, из несуществующего; в другие же дни — не из несуществующего, но из того, что было сотворено в первый день, — преобразовывал, как было Ему угодно» (С. 194. 1)[2].
И для всех святых отцов, толковавших книгу Бытия, является общим утверждение, что мiр сотворён в два этапа: в начале была сотворена первоматерия, которая затем была устроена и оформлена в течение шести дней.
Но даже если и так, даже если историчность Библейского рассказа о постепенности мiротворения святыми отцами не отрицалась, как Оригеном, почему второй этап не мог быть, как и первый, мгновенным? Почему упорядочение и устроение сотворённых в начале неба и земли растянулось на несколько дней? Почему, действительно, не сказать было Богу одно-единственное: «да будет всё сейчас же таким-то»?
Ответить на вопрос, почему творение мiра было разбито Творцом на Дни, будет значительно проще, если знать, зачем это творение было Ему нужно? То есть кому и для чего творился Богом мiр? Но кто кроме Бога может ответить на этот вопрос? Разумеется, никто. Однако предположить можно. Открываем Христианский катехизис святителя Филарета (Дроздова). «Вопрос: С каким назначением Бог сотворил человека? Ответ: С тем, чтобы он познавал Бога, любил и прославлял Его, и через то вечно блаженствовал». (О первом члене Символа веры.)
Этот ответ не удовлетворяет меня. Что значит «познавать Бога», если Он непознаваем? По слову святителя Григория Паламы: «Если Бог — природа, то всё остальное — не природа; если же то, что не Бог, является природой, то Бог не природа; и даже Он не есть, если другие существа суть». Как можно познавать Такого, если всё, что бы мы ни сказали о Нём, будет сказано о ком угодно и о чем угодно, только не о Нём? И что значит «любить Бога и прославлять Его»? Как правильно это делать, чтобы своими любовью и прославлением не оскорбить Его? И что значит «блаженствовать»? Да ещё и «вечно блаженствовать»?
Недоумение, которое вызывает у меня эта тема, можно сравнить с недоумением Христовых учеников, когда Господь сказал им, что трудно имеющим богатство войти в Царствие Божие. «Кто же может спастись?» — с удивлением спросили они. И Он ответил: невозможное человекам возможно Богу (Лк. 18:27). Невозможное человекам — узнать ответ на вопрос о смысле и цели жизни — возможно Богу. Был бы только у людей неподдельный интерес к этой теме. Когда же интереса не будет, тогда уже и Богу невозможно будет дать ответа на этот вопрос, вернее сказать, мiр утратит смысл существования, когда перестанет стремиться к разрешению вопроса о смысле своего существования.
Ответ о цели творения, а также на все другие вопросы, Бог даёт в Священном Писании и Предании. Откроем же первую главу Книги Бытие и войдём в Православную Церковь во время Богослужения.
День первый, точнее, День един, или О милости
Первая строка, полагающая начало Священному Писанию и всей истории мiроздания: В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1:1).
Небо и земля первого дня, о которых здесь идёт речь, это не то небо и не та земля, которые мы видим, ибо наше видимое небо появляется лишь с твердью второго Дня, а наша видимая земля — с отделением в третий День суши. Небо и земля первого Дня означают всю вселенную, мiр видимый и невидимый, умозрительный и вещественный. Небо — это вся беспредельность духовных мiров, объемлющих наше земное бытие, это бесчисленные ангельские сферы (с. 234, 2). А земля это — «весь будущий космос в первозданном состоянии. Это та материальная основа, которая устрояется Божественными словами в последующие шесть дней и из которой возникает весь видимый мiр» (с. 190, 1).
Святые отцы говорят о некотором начальном моменте в процессе творения, результатом которого было создание некоего первовещества видимого и невидимого мiра, которое потом было упорядочено Божией рукой. Эта некая вспышка, происшедшая вдруг, это миг, равный вечности и лежащий в начале всего творения, это чудо, ставшее началом всех последующих чудес. Кажется, я сказал глупость, приравняв миг к вечности? Нет, всё верно. Миг равен вечности, а вечность — мигу уже потому, что ни того, ни другого нельзя измерить.
И не потому ли первый День творения назван днём единым («одним днём» в синодальном переводе), хотя, как кажется, он должен быть назван по аналогии с другими днями, днём первым, что он вбирает все последующие дни в себя. Действительно, следующие дни творения как бы выходят и развиваются из этого дня, как организм развивается из зародыша. И бысть вечер, и бысть утро: день един (Быт. 1:5).
Что-то похожее на слова святых отцов о начальном моменте в процессе творения говорят физики, рассуждая о начале Вселенной. Согласно теории «большого взрыва», 10–13 миллиардов лет назад (цифры, разумеется, условны: кто может посчитать эти миллиарды?) существовал некий начальный момент времени, в который радиус Вселенной был равен нулю. Также в нулевом объеме была сосредоточена вся энергия Вселенной и её масса (впрочем, масса это и есть энергия, поделенная на квадрат скорости света). Плотность энергии бесконечна, бесконечна и плотность вещества. Подобное состояние называется сингулярным[3]. Из этого состояния произошло и до сей поры происходит расширение Вселенной.
Всё это, конечно, теория. Может, и не было никакого взрыва. Что же касается практики, то факт разбегания галактик со скоростями сотен километров в секунду считается в научном мiре общепризнанным. Этот факт говорит в пользу данной теории. Но почему нельзя назвать «взрыв» рождением Вселенной? (Всё бы этим физикам взрывать.) И почему нельзя назвать «разбегание» галактик — ростом Вселенной? По-моему, так человечнее звучит и располагает к принятию этой теории. Тем более, что данная теория напоминает мне слова медиков о первом моменте человеческой жизни, который они называют периодом зиготы, цитирую: «Эмбриональное развитие делят на ряд периодов. 1. Период одноклеточного зародыша, или зиготы, кратковременный, протекающий с момента оплодотворения до начала дробления яйца». Этот первый, или зиготный круг человеческой жизни настолько мал, что медики называют его «кратковременным». Подробнее в статье «В третий бо день живописуется сердце».
Но вернёмся к нашей ектенье. Мы видим, что первое её прошение — о милости — качественно и, скажем так, сингулярно отличается от последующих просьб. Это прошение как бы вбирает в себя все другие прошения ектеньи. Милость та же вспышка, то же чудо, та же зигота, та же первоматерия, из которой потом выходят все другие чудеса: и жизнь, и мир, и здравие, и спасение, и посещение, и прощение, и оставление грехов. Начальное и главенствующее место данного прошения в нашей ектенье столь же естественно, сколь естественная первая Библейская фраза: В начале сотвори Бог небо и землю…
Сущим безумием являются человеческие попытки проникнуть в начало мiра, в начало Вселенной, в начало человеческой жизни… Но так хочется знать, что было в начале. Действительно, что было в начале? В начале было — начало. В начале сотворил Бог небо и землю (Быт. 1:1). Это первое предложение Священного Писания можно назвать исчерпывающим объяснением всех начал. Почему? Потому что «потому» окончается на «у». То же самое можно сказать и про начало. С чего оно началось? С начала. Впрочем, это Ветхий Завет так говорит о начале. Новый Завет значительно углубил человеческие представления о нём, сказав: В начале бе Слово… (Ин. 1:1).
Не могла история мiра начаться другими словами кроме Бытия 1:1, как не могло никакое другое слово, кроме милости, начинать наше многословное обращение к Богу. Милость — начало мiру, она же, как говорит преподобный Иустин (Попович) († 25.03/07.04.1979, день памяти 01/14 июня), будет его концом. «83. /…/ Если Господь и взял все чудеса с этой помрачённой звезды, превратившейся в кучу отбросов, но ещё не взял самого дивного чуда — терпения и милости. Он его возьмёт позднее — в день Страшного Суда». (Подвижнические и богословские труды. Сотница первая.)
Творение мiра — особая глава в христианском вероучении. Из ничего творит Бог мiр, и это творение мiра ex nixilio есть догмат исключительно православного вероучения. «В других учениях мы встречаем идею творения как Божественного процесса. Бог творит из самого Своего бытия, нередко путём первичной поляризации, которая порождает всё многообразие вселенной. Здесь мiр есть проявление, или эманация Божества. Такова основная концепция индуизма, её же мы видим вновь в эллинистическом гносисе, к которому очень близко мышление Платона, устремлённое к монизму. Здесь космогония становится теогонией. В своём постепенном нисходящем «уплотнении» Абсолютное от этапа к этапу становится всё более относительным, проявляя себя в мiре, низводя себя до него. Мiр — это падший Бог, который стремится вновь стать Богом; мiр возникает вследствие либо какой-то таинственной катастрофы, которую можно было бы назвать падением Бога, либо какой-то внутренней необходимости, какого-то страшного космического «влечения», в котором Бог стремится осознать Самого Себя, либо в результате смены временных циклов проявлений и замыканий Бога в Себе Самом, как бы довлеющих самому Богу. И только согласно христианскому мировоззрению, материя возникает из ничего. Тварное никак не обусловлено Божиим. Потому что «как могло бы тварное иметь нетварный субстрат? Как оно могло бы быть каким-то дублированием Бога, если по самой своей сущности оно есть иное, чем Бог?» (с. 223, 2).
И подобно тому, как учение о сотворении мiра есть особая глава в богословии, так учение о Божией милости — особая глава в святоотеческом наследии. Милость Бога к творению ничем тварным не обусловлена. Нет у твари никаких достоинств, объясняющих её милование Богом. Всё, что она имеет, дано ей Богом, где же личные заслуги? Объяснение Божией милости к человеку лежит вне человека. Бог милостив не ради человека, но ради Самого Себя, ради Своего существа, ради того, что другим Он быть не может. Бог спас нас не по делам праведности, которые бы мы сотворили, а по Своей милости, банею возрождения и обновления Святым Духом, Которого излил на нас обильно через Иисуса Христа, Спасителя нашего (Тит. 3:5, 6). Бог есть Любовь и Милость, «не потому, что Он этого хочет, а потому, что Он таков» (с. 221, 2).
По той простой причине, что в даруемой твари Божьей милости нет ничего ей принадлежащего, то и твари надо быть в ожидании Божией милости ничем своим не владеющей, чтобы ничто не-Божье, ничто тварное не мешало Его действованию. Указывая владыке Вениамину (Федченкову) на природу, преподобный Нектарий Оптинский говорил: «Смотрите, какая красота — солнце, небо, звезды, деревья, цветы… А ведь прежде ничего этого не было. Ничего! И Бог из ничего сотворил такую красоту! Так и человек: когда он искренне придет в сознание того, что он — ничто, тогда Бог начнет творить из него нечто великое».
Чаще всякого другого слова звучит в церкви это обращенное к Богу — помилуй. Но каков смысл нашего помилуй? Неужели только тот, что, дескать, нагрешили, Господи, сделали по-своему, а Ты нас прости и помилуй? Нет! Возвращение к изначальному ничто (нигиль), которое было прежде создания мира и человека — вот что значит помилуй. Сокруши и раздави в ничто, и сотвори заново по-Своему, а не по-нашему!
Но о том, насколько с течением веков изменилось в русском языке понимание смысла Божией милости, свидетельствуют некоторые стихи из Псалтири. Показал еси людям Твоим жестокая, напоил еси нас вином умиления (Пс. 59:5). Яко да воспоет Тебе слава моя и не умилюся (Пс. 29:13). Слова умиление, умилюся в этих примерах синонимичны скорби и печали. Стоящее здесь греческое κατανυξις означает собственно «укол», а в переносном значении: «уныние, печаль». «Господи, сжалься и пощади» — подразумевается в нашем нынешнем помилуй. Но, судя по стихам из Псалтыри, «Господи, сокруши и раздави нашу гордыню» — молились наши предки. Точно так молился пророк Давид: Жертва Богу — дух сокрушен (Пс. 50:19). Нечто сладенькое вошло в жёсткость слова «помилуй», и томная теплота, привнесённая в него современным христианством, превратила перемалывающий молот Божией милости в тягучую патоку.
Святая Церковь, сознавая своё бессилие понять разумом существо Бога и нашего Им милования, даже не мысля приписать это качество заслугам твари, и целиком приписывая его Богу, ставит первым прошением к Нему прошение о милости, и заверяет его троекратным взыванием от лица всех молящихся: Господи, помилуй!
День второй, или О жизни
Во второй день творения создал Бог твердь, и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом (Быт. 1:7). Здесь древнееврейское слово ракия, означающее «пространство, простертие», переведено по-гречески στερέωμα («опора, основание»), а по-русски: твердь. Твердь это, по толкованию святых отцов, оболочка, в которую заключен видимый мiр, и если для древних он ограничивался видимым небом, то для нас он ограничивается невидимым космосом. Но особой разницы в этом нет.
Я хочу сказать, что, хотя размеры видимого человеческому взору мiра и безмерность космоса сопоставимы, как размеры горошины и планеты Земля, но это количественное обстоятельство совершенно не меняет качества наших представлений о видимом мiре, который по-прежнему остается для человечества, вышедшего в открытый космос, таким же неведомым, как неведомо было небо для древнего человека над его головой. Почему? Дело в том, что видимые астрономические объекты (звёзды, галактики, планеты) составляют незначительную долю всего космического вещества, а основную часть вселенной составляет так называемая «скрытая масса», не имеющая какого-либо излучения (светового, электромагнитного и пр.), и потому недоступная изучению. Но она проявляет себя во взаимодействии с видимыми объектами посредством сил тяготения, увеличивая или уменьшая скорость их движения. Физический состав этой массы совершенно непонятен учёным, и потому можно почти без преувеличения сказать, что как нынешний многознающий астроном, так и легендарный Одиссей, прокладывавший свой морской путь по звёздам, оказываются перед непознаваемостью Вселенной в равном положении.
Но (и это очень большое но!) ветхозаветный человек в своём незнании был гораздо просвещённее нынешнего учёного, потому что знал главное — мiр сотворён Богом. И вот этого-то ответа никогда не узнать современным учёным мужам, если они надеются найти его в «скрытой массе». Потому что, стоит только установить, что представляет из себя «скрытая» масса, как тут же откроется «неведомая» масса, после неведомой — «тайная» масса, и это будет (и есть) бесконечная и потому бессмысленная гонка за знанием, и чем она стремительнее, тем глупей. Что же мешает этим, несомненно, умным людям, физикам и астрономам, признать бессмыслицу своих трудов и мудро склонить устремлённые вверх головы перед невозможностью познания Божьего творения? Узнать истину им мешает увлечённость этой гонкой, которая (увлечённость) называется по-святоотечески — страсть. Чтобы познать Бога и Его творение, нужно освободиться от страстей.
Однако вернёмся к второму Дню. Почему легкая высь неба названы в Писании твердью? Потому, во-первых, что, по объяснению святителя Василия Великого, всё лежащее выше тверди (т.е. ангельские духовные мiры) по своей природе тонко и для чувства неуловимо, и в сравнении с этим тончайшим и неуловимым духовным мiром даже лёгкое небо оказывается твёрдым, как броня. А во-вторых, с точки зрения той же физики, небо действительно твёрдо, но его твёрдость рассеяна. Если сжать небесную шаль, раскинутую поверх земных вод, то выйдет, что её воздушная легкость окажется той самой тяжестью, которой древнееврейское слово ракия (простертие) переведено на церковнославянский язык словом твердь. Есть детская загадка: «Что легче, килограмм пуха или килограмм свинца?» «Килограмм пуха», — обычно отвечает ребёнок. Распушенный и рассеянный килограмм неба кажется легче килограмма земли, однако атмосферный столб, невидимо стоящий над каждым человеком, давит на его суставы с силой в 18 тонн! Поэтому, если в древнееврейском ракиа, нашло выражение представление о небе, как о шатре, раскинутом над землёю и укрывающим её от вод сверху, то славянский перевод выставил на передний план твёрдость неба.
В то же время, звучащая в Церкви поэзия церковнославянского языка сравнивает небо с кожей. Одея́йся (что значит Одевающийся. — Г.С.) светом яко ризою, простира́яй (т.е. Простирающий. — Г.С.) небо яко кожу, покрываяй водами превыспренняя Своя — этими стихами 103-го Псалма начинается вечернее Богослужение. Как кожа облегает тело человека, так небо распростёрто Богом над землёй. Какое дивное сравнение! Но где же связь с нашей ектеньёй?
Второе её прошение — о жизни. Вода — основа жизни, и мы видим, как прошения нашей ектеньи разворачиваются в порядке, копирующем порядок мiротворения. Разделённые твердью две части вод (под твердью и над твердью) — это разделённые гранью смерти две части единой жизни: земной и Небесной. Смертная грань, прозрачная, как небо, и плотная, как шатёр — та же кожа, та же оболочка нашей временной земной жизни, которая, однажды прорвавшись, впускает в себя жизнь Небесную.
Может казаться, что всё происходит наоборот, что душа, покидая тело при смерти, прорывается туда, вверх, в воды над твердью, или в жизнь вечную, Небесную (поэтому совершенно привычно звучит выражение: «душа отошла»), но движение вод идёт в обратном направлении. Небесная жизнь, страшно называемая загробной, сливается с жизнью внутри тела. Воды Небесной жизни над твердью-смертью прорываются к воде жизни земной, чтобы оживить, оросить и продлить собою жизнь земную. И эту непривычную и странную для нас мысль о смерти не как об унесённой, но, наоборот, привнесённой, прорвавшейся внутрь тела жизни, вынашивает святость, т.е. та близость к Богу, которая ощущает земную жизнь безводной пустыней, если не напояется водой жизни Небесной, а самый прах, сокрытый в могиле, называет драгоценным сокровищем, таящим в себе эту самую Небесную жизнь.
«Что значат золото, серебро, блестящие каменья? Всё это — бездушная земля. А прах, лежащий в могиле, — чудный, таинственный, священный! Для этого праха мiр сотворён, для этого праха Сын Божий страдал, умер и воскрес! Для этого праха приготовлен рай Небесный, устроено Царствие Божие! Этот прах был омыт крестильной водой, запечатлен печатью Мира Духа Святаго, напитан был Божественным Телом и напоен Животворящей Кровью. Этот прах в самой смерти — бессмертен, потому что он таинственно соединён с Богом». (Старец Тихон Пелих, Сокровища на кладбищах.) Следуя этому необыкновенной красоты сравнению старца Тихона, мощи святых можно назвать земным хранилищем вод над твердью, потому как таинственно заключают и скрывают в себе Небесную жизнь.
Но как передаётся тленному праху нетление? Как приобретается смертным телом бессмертная жизнь? Для соединения вод над и под твердью надо пробить эту возведённую Адамом между собою и Богом преграду, надо умереть, но не той смертью, каковая прикасается каждому потомку Адама в определённый Богом час. Надо умереть со Христом, как и говорит об этом апостол Павел: Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни (Рим. 6:3, 4). Разрушение преграды-тверди двух жизней-вод и начало обновлённой жизни полагается человеком в Таинстве Крещения, которое со смертью во имя Иисуса Христа становится одновременно и Таинством его духовного рождения для жизни Небесной.
Итак, мы видим, как в разворачивающемся свитке нашей ектеньи прошение о жизни следует за прошением о милости, как второй День творения за первым. И стих из Псалтыри напоследок этой главки: Яко лучше милость Твоя паче живот (Пс. 62:4).
День третий, или О мире
В третий День творения вода, которая под твердью, была разделена с сушей. И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так[4]. /…/ И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями (Быт. 1:9, 10). В этот же день были произращены землею по велению Божьему трава и древо плодовитое. В третий День упорядочивается Богом круговорот воды под твердью, является суша, и произрастает на ней растительность.
Какова же связь третьего дня творения с третьим прошением нашей ектеньи? Она очевидна. Как после долгого морского плавания вдруг открывается берег с радующей глаз зеленью лесов и лугов, так среди бурных вод второго Дня является суша третьего, и она столь же желанна, сколь желанен покой после долгой морской качки, и столь же сладка, сколь сладок мир после непрерывного шума морских волн. Итак, третье прошение нашей ектении — о мире — вполне можно сопоставить с сушей третьего дня творения, потому как мир, означающий постоянство и непоколебимость, есть та же суша в сравнении с постоянно меняющимися водами житейского моря.
Вода не может не течь, не переливаться, не колебаться, не стремиться в какую-либо сторону, так, в общем, и жизнь есть непрерывное изменение различных обстоятельств и ситуаций. И постоянное их изменение стало причиной того, что жизнь в церковных текстах называется житейским морем. Что же может быть тихим пристанищем посреди него? У неметафорического моря это — гавань и берег, куда пристают корабли, а у житейского моря таким пристанищем становится душевное устроение, которое не в силах поколебать даже цунами различных бед. Итак, хотя и является вода основным материалом жизни, и человек на 2/3 состоит из воды, но она не может быть основанием жизни, как не может непостоянство служить постоянству. Поэтому непрерывно текущие воды омывают то, что прочнее их, и чем они сами быть не могут, то есть сушу — мир.
Слово «мир» в современном русском языке многозначно, поэтому необходимо сказать, какой именно мир разумеется в третьем прошении нашей ектеньи. Впрочем, проще сказать от противного, какой мир не разумеется в этом прошении, потому что объяснить смысл слова «мирен» в выражении «стяжи дух мирен…» может только тот, кто его сказал — преподобный Серафим Саровский. Не словами объяснить, но самой жизнью.
Какого же мира Церковь не просит в сугубой ектенье? Во-первых, того мира, которым как будто озабочены политики всех стран. Такой мир не может быть сушей, где прочно и на века строились бы людские отношения, такой мир — лишь подобие суши, зыбкое болото, ибо, когда будут говорить «мир и безопасность», тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут (1 Фес. 5:3). О таком мире, наверное, мечтают пасущиеся на лугу коровы: травы вдоволь, водопой рядом, оводы не жалят, и хищники не грызут. Но Господь такого мира людям не обещал. Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение (Лк. 2:51). Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч (Мф. 10:34).
Во-вторых, того мира не просит Церковь в сугубой ектенье, который сразу узнаётся в церковнославянском написании этого слова — мiр. Сей мiр есть то самое волнующееся житейское море, из которого извлечь на сушу пришёл Спаситель всех уверовавших в Него. Но если не мира как мирного состояния и не мира как видимого мiра, то тогда какого же мира, мы просим у Бога в сугубой ектенье? Какого мира Царём провозглашается Господь Церковью в малой ектенье после 6-ой песни канона: «Ты бо еси Царь мира…»?
Кроме букв «и» и «i», с помощью которых выражаются понятия мира и мiра, есть другая тоже произносима как «и» буква в церковнославянском языке — υ, или и́жица. В окружении тех же «м» и «р» ижица говорит о третьем мире — духовном, потому как мυром называется особым способом приготовленное и особым чином освященное масло, которым помазываются принявшие Таинство Крещения. Что происходит в Таинстве Мυропомазания? Крещённый, или рождённый во имя Отца и Сына и Святого Духа помазывается мυром в знак схождения на него даров Святого Духа и, таким образом, невидимо запечатлевается Святым Духом через видимое запечатление мυром.
С помощью этих трёх букв «i», «и», «υ» можно обозначить три расположенных один над другим мира (мiр, мир, мυр), как три части, обычно выделяемых в человеке — тело (мiр), душа (мир), дух (мυро). В выражении преподобного Серафима «стяжи дух мирен…» последнее слово я бы дерзнул написать через ижицу — мυрен, потому что речь в нём идёт не о душевном мире, в котором всякий человек может пребывать в какие-то счастливые моменты своей жизни, но о духовном мυре — особом состоянии духа, ниспосылаемом Самим Богом. И святая Церковь за каждым богослужением молит Бога о всех трёх мирах (мiре, мире, мυре), которые Он даровал людям, приведя их из небытия в бытие.
Миром Господу помолимся… Это начальное прошение великой, или мирной ектеньи говорит о втором, душевном мире, в котором только и можно сметь приступать к Богу с молитвой. И поскольку душевный мир молящегося напрямую зависит от его внешнего мира, постольку Господь говорит, что если ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой пред жертвенником, и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой (Мф. 5:23).
Миром Господу помолимся — это даже не прошение, но напоминание о главном условии всякого к Богу обращения, поэтому первым действительным прошением великой ектеньи являются слова: о свышнем мире и о спасении душ наших Господу помолимся… Хотя в греческом тексте в выражении «о свышнем мире» на месте слова «мир» стоит тоже слово, что и в предыдущем предложении «миром Господу помолимся» — ειρήνης, но это уже мир Небесный, мир, который свыше (άνωθεν), и поскольку от этого мира зависит спасение душ наших, то и здесь, как в выражении преподобного Серафима, я бы дерзнул вписать ижицу — мυр, о свышнем мυре… То есть о соединении с Небесным мυром, о приятии в наши души Небесной жизни, тех вод над твердью, о которых мы говорили, касаясь второго Дня творения.
Следующее прошение великой ектеньи пишется по-русски так: о мире всего мира… Но сто́ит написать его по-церковнославянски, как сущность прошения становится очевидной: о мире всего мiра… Прося у Бога мира как покоя, которого Господь хотя и не обещал верующим в Него, но и не запрещал просить, Церковь, во-первых, молит Бога о временех мирных, а во-вторых, она и тем мiром, который через «i», т.е. материальным не пренебрегает, что хорошо видно из так называемой молитвы главопреклонения: «…и аще что согрешихом, волею или неволею, яко Благ и Человеколюбец Бог прости, даруя нам мiрная и надмiрная Твоя». Эти слова молитвы, читаемой священником в алтаре на просительной ектенье утреннего Богослужения, свидетельствуют, что наряду с попечением о мире как покое Церковь не оставляет заботы и о неоскудном телесно-материальном мiре своих членов.
Совокупная радость всех трёх миров была услышана Вифлеемскими пастухами в ангельском пении при рождении Богомладенца: Слава в вышних Богу (мυро), и на земле мир (мир), в человеках благоволение (мiр)! (Лк. 2:14). Но какого же из этих миров мы просим у Бога в сугубой ектенье? Первого, второго, третьего? Кстати сказать, все три «и» стоят в имени Господа Иисуса, написанном по-гречески: Ίησούς: тело (мiр), душа (мηр), дух (мύр).
Если бы в разбираемом нами прошении слово «мир» имело букву «i», то вопроса о том, какого мира мы в нём испрашиваем, не возникло, поскольку через «i» («и десятеричную») пишется в церковнославянском языке мир, который лежит перед глазами и который в греческом языке имеет написание κόσμος («вселенная, всё мирское и земное»). Но в слове «мир» нашего прошения стоит «и осьмеричная», которая говорит о том, что два разных, хотя по-своему близких друг другу мира здесь могут пониматься: мир Небесный, или свышний, и мир душевный. И поскольку упоминать о Небесном мире после прошений о милости и жизни было бы неуместно (это значило бы поставить высшее после низшего), то остаётся предположить, что речь здесь идёт о мире душевном, и что в сугубой ектенье Церковь от лица молящихся просит у Бога мира как их мирного состояния.
Об этом же мире говорится в кондаке Животворящему Кресту Господню: …победы дая им на супостаты, пособие имущим Твое оружие мира, непобедимую победу. Оружием мира назван Крест, и это словосочетание удивительно. Всё великое множество оружий, известных человечеству, изготовлено для устрашения и уничтожения противника, но оружие, которым пользуется и которое восхваляет Церковь, оказывается оружием мира. Оружием мира Крест назван потому, что воевать им нужно не с другими, но с самим собой.
В ирмосах канона, составленного на праздник Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня, поётся о том, что «ныне процвете древо Креста», и том, что Христом Богом «крестное живоносное на земли насадися древо». И эти высокопоэтические образы напоминают нам о том, что именно в третий День творения, с появлением суши, произросли на ней по слову Божьему злаки и деревья.
Окончание следует.
Иерей Георгий Селин
Сайт «Ветрово»
12 ноября 2020
[1] Если следовать греческому оригиналу, то слово «ектения» нужно произносить с ударением на втором «е» — екте́ния, однако в церковном разговорном обиходе это слово произносится как «ектенья́» с ударением на «я». ↩
[2] Цитируются:
1. Архим. Алипий (Кастальский-Бороздин), архим. Исаия (Белов). Догматическое богословие. Курс лекций. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 2000.
2. Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Догматическое богословие. М., 1991. ↩
[3] Сингуля́рный -ая, -ое; -рен, -рна, -рно. [от лат. singulāris — отдельный, одиночный] Книжн. Единственный в своем роде, одиночный; уникальный. С-ая точка. Синонимы: единственный, исключительный. Энциклопедический словарь, 2009.
https://dic.academic.ru/dic.nsf/es/143060/сингулярный ↩
[4] Это удивительно, но так не стало. Вода преслушалась Божьего повеления и не сделала так, как Он велел. Бог велел ей собраться в собрание едино, а вода что сделала? И собрася вода, яже под небесем, в собрания своя (Быт. 1:9). ↩
Каждый раз познаётся что-то значимое!
Спасибо Вам, отец Георгий!
И я присоединяюсь к словам Михаила. Очень значимы для меня разъяснения отца Георгия на пути познания Истины. Спасибо Вам, отец Георгий.
Спаси Господи!
Спасибо, отец Георгий, за новые открытия в познании Бога! О смерти для меня просто переворот в сознании, очень полезная информация. Ещё раз, благодарю!