Ольга Майер. Могила без креста, или Трагедия великого ума

Могила Толстого в Ясной Поляне

На могиле Льва Николаевича Толстого – величайшего русского писателя-гуманиста, глубокого мыслителя, жившего напряженными и порой очень мучительными духовными исканиями, – нет ни креста, ни надгробного памятника. В Ясной Поляне, родовом имении Толстых, по сей день удивляет посетителей могильный холм, поросший травой. Особая уединённость отличает эту могилу: дубово-берёзовая роща, заросли орешника, овраг, лес… Здесь, на поляне, залитой солнцем, на расстоянии половины версты от дома, близ дороги, по которой любил гулять граф Толстой каждое утро, и нашёл мятущийся дух писателя «вечный покой». Пожалуй, только перо самого Льва Толстого и смогло бы точно описать зябкую унылость могилы без креста.

«Молилась и плакала…»

Лев Толстой с женой

Софья Толстая в апреле 1911 года оставила в своём личном дневнике запись:

«Тёплый день, ветер, вышла в первый раз и пошла, конечно, на могилу Льва Николаевича. Вдали усиленно звонили в колокола. “Христос воскресе” звучало по всей России, а в лесу, на могиле, было тихо, тихо; качались засохшие венки на ветру, и я молилась и плакала».

Думается, что Софья Андреевна, жена и неизменная помощница Толстого, мать тринадцати его детей, не могла не плакать о том, что её прославленный муж, с которым она прожила 48 счастливо-несчастливых лет, заблудился-таки в поисках Истины, создав своим «крепким умом» религиозно-философское учение, которое увело от Христа многих и многих людей. Плакала она, наверное, и о тех дневниковых записях, которые Лев Николаевич оставил об их совместной жизни и которые будут теперь читать многие, обвиняя Софью Андреевну в том, что она так и не смогла понять духовных исканий супруга, отравляя их семейную жизнь скандалами, доводящих до обоюдной ненависти. Желая крепко «привязать» мужа-гения «земным благополучием», Софья Андреевна и не заметила, когда и как порвалась между ними связующая духовная нить.

«Что нужно, чтоб привязать? – откровенничала Софья Толстая со своим дневником. – Мне внушали, что надо быть честной, надо любить, надо быть хорошей женой и матерью. Это в азбучках написано – и всё это пустяки! НАДО НЕ ЛЮБИТЬ, надо быть хитрой, надо быть умной и надо уметь скрывать всё, потому что без дурного ещё не было и не будет людей. А ЛЮБИТЬ, ГЛАВНОЕ, – НЕ НАДО».

Могла ли Софья Андреевна, пройдя с такой установкой через 40 с лишним лет семейной жизни, стать для Льва Николаевича Толстого «ковчегом спасения» в страшном водовороте его духовных заблуждений?..

Путь к «земному раю»

Вопросы о смысле жизни занимали Толстого уже в раннем детстве. Он свято верил, что есть некая «зелёная палочка» с вырезанным на ней секретом счастья для всех людей, которые должны стать «муравейными братьями». Придавая громадное значение моральным постулатам, как скрепе бытия, и человеческому разуму, который должен созидать, а не разрушать, будущий великий гуманист начал поиск пути, ведущего к «раю на земле».

До пятнадцати лет Лев Толстой, которого крестили во младенчестве в Русской Православной Церкви, чтил все церковные традиции и каноны, но философские труды французских просветителей, коими он увлёкся, сделали своё дело: ярый противник христианства Жан-Жак Руссо стал его «властителем дум» – в шестнадцать лет Толстой сменил свой нательный крест на медальон с портретом Руссо. И только после сорока, разочаровавшись в пессимистической философии, которая не давала «разумных ответов» на пытливые вопросы, писатель вынужден был признать, что именно вера наполняет жизнь человека смыслом. Тогда Толстой вновь повернулся лицом к Православной вере: часто стал посещать церковные службы, читать богословскую литературу и проводить многочасовые беседы с Оптинскими старцами. Толстой долгое время находился под впечатлением от встречи с преподобным Амвросием Оптинским и говорил о ней:

«Этот отец Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним, и как-то легко и отрадно стало у меня на душе. Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога».

А святой Амвросий же, напротив, вспоминая свой разговор с Толстым, горько сокрушался: «Какой гордый… гордый человек…»

Пытаясь не сердцем принять, а лишь великим умом своим изучить и осмыслить христианскую веру, Толстой принялся «очищать» её от «неразумного»:

«Разговор о божественном и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле», – запишет Толстой в своём дневнике.

Великий ум Толстого решил создать свою религию! Толстой стал открыто отрицать Троичность Бога, считая Иисуса Христа только великим Человеком, и не желал признавать непорочное зачатие Христа и Его Воскресение, отказывался чтить Таинства Церкви и святые иконы. С позиции «здравого смысла» писатель отверг Ветхий Завет, а в Новом Завете переписал четыре Евангелия, выбросив из Святого Писания «ненужные» части. Толстой искренне верил, что именно на основе «очищенной религии» можно создать «Царство Божие земное среди людей».

Мятущийся дух писателя так и не принял на веру христианские догмы – «гордый ум» отчаянно сопротивлялся «уму сердца». Написав в четырёх томах «Критику догматического богословия» и разработав свою религиозную философию «В чём моя вера», Толстой в своей «Исповеди» обстоятельно изложил историю и причины своего расхождения с Православной Церковью, которая воспринималась им как понятие социальное, политическое, экономическое, но не духовное. В том, что Толстой так критиковал Церковь, явно присутствует элемент какой-то очень сильной личной обиды и нескрываемого раздражения. Но вот что могло послужить такой неприязни, мы, увы, уже никогда не узнаем. Так или иначе, но жёсткая критика духовенства приковали к Толстому пристальные взгляды всего мира.

Отец Иоанн Кронштадтский, невзирая на мировой авторитет Толстого, открыто заявил:

«Много слепцов духовных учились и учатся у Л. Толстого, которого с жадностью читают и попадают в его сети, отчуждаются от Бога, впадают в отчаяние и заканчивают самоубийством. Вот плоды дьявольского таланта, который сеют враги Божии».

К. П. Победоносцев, обер-прокурор Святейшего Синода, в письме к бывшему профессору С.А. Рачинскому в 1896 году писал:

«Ужасно подумать о Льве Толстом. Он разносит по всей России страшную заразу анархии и безверия!.. Точно бес овладел им – а что с ним делать?»

Император Александр III по этому поводу говорил так:

«Не делайте Толстого мучеником, а меня – его палачом».

Церковь, желая избежать конфликтных недопониманий в среде интеллигенции, слепо поклонявшейся Толстому, не хотела привлекать внимание общественности к религиозным заблуждениям писателя. Желая помочь Льву Николаевичу разобраться в его ошибках, с писателем вступали в переписку и встречались для долгих бесед многие иерархи Православной Церкви: митрополит Макарий (Булгаков), епископ Алексий (Лавров-Платонов), архимандрит Леонид (Кавелин)… Но всё было тщетно.

И только тогда, когда Толстой издал огромным тиражом (в России и в Европе!) роман «Воскресение», где открыто стал насмехаться над Таинством Евхаристии, всем стало ясно, что молчать больше нельзя, ибо возникла двусмысленная ситуация: Толстой называл себя христианином, но открыто пропагандировал ложные религиозные взгляды, существенно отличающиеся от Православного учения. Общественность ждала реакции Церкви. И Церковь ответила!

Журнал «Церковные ведомости» опубликовал «Определение Святейшего Синода от 20–22 февраля 1901 года № 557 с посланием верным чадам Православной Греко-Российской Церкви о графе Льве Толстом», в котором официально извещалось об отпадении графа Льва Толстого от Церкви, так как его публично высказываемые убеждения абсолютно несовместимы с Православным вероучением.

Анафема ли?!

Многим известен рассказ писателя Куприна «Анафема». И хотя повествование не соответствует исторической действительности, читателей не мог не взволновать образ взбунтовавшегося протодьякона, который, находясь под впечатлением от прочитанной ночью «прелестной повести» Толстого, на утреннем богослужении вместо того, чтобы торжественно объявить об анафеме писателю, провозгласил ему «многая лета».

Литературный вымысел Куприна подогрел общественный интерес к «анафематствованию» Толстого. Но дело в том, что ни в одном из храмов Российской империи анафема Толстому не провозглашалась! Решение же Синода относительно Толстого было лишь констатацией того факта, что писатель перестал являться членом Православной Церкви, то есть «отпал» от неё по собственной воле. В Синодальном Акте 20–22 февраля говорилось и то, что Толстой может вернуться в Церковь, если принесёт покаяние.

Бегство из Ясной Поляны

Чтобы прожить оставшееся время в соответствии со своими взглядами, восьмидесятидвухлетний писатель решился «бежать» из Ясной Поляны туда, где он мог бы найти душевный покой. Осенью 1910 года в непогоду, в ночную тьму и сырость Толстой, быстро собравшись, стараясь никого не разбудить, покинул дом. Взяв с собой лишь своего личного врача Д.П. Маковицкого, уже на ходу, трясясь в тарантасе, Толстой долго решал, куда же направить свой бег: на Кавказ или в какую-нибудь глухую деревню… И вдруг твёрдо сказал: «Еду в Оптину!» Мятежная душа писателя рванулась к спасению – туда, где ему смогли бы помочь преодолеть то мучительное одиночество, от которого не смогли спасти его ни семья, ни всемирная слава.

Лев Толстой с сестрой-монахиней

В Летописи Оптинского скита 28 октября записано:

«Прибыл в Оптину пустынь известный писатель граф Лев Толстой. Остановившись в монастырской гостинице, он спросил заведующего ею рясофорного послушника Михаила: “Может быть, вам неприятно, что я приехал к вам? Я Лев Толстой, отлучен от Церкви; приехал поговорить с вашими старцами. Завтра уеду в Шамордино”. Вечером, зайдя к гостиннику, спрашивал, кто настоятель, кто скитоначальник, сколько братства, кто старцы, здоров ли отец Иосиф и принимает ли. На другой день дважды уходил на прогулку, причём его видели у скита, но в скит не заходил, у старцев не был и в 3 часа уехал в Шамордино. О пребывании же графа в Шамордине имеются следующие сведения. Встреча его с сестрою своею, шамординскою монахинею, была очень трогательна: граф со слезами обнял её; после того они долго беседовали вдвоём. Между прочим граф говорил, что он был в Оптиной, что там хорошо, что с радостью надел бы подрясник и жил бы, исполняя самые низкие и трудные дела, но что он условием бы поставил не принуждать его молиться, чего он не может. На замечание сестры, что и ему бы поставили условием ничего не проповедовать и не учить, граф ответил: “Чему учить? Там надо учиться”, – и говорил, что на другой день поедет на ночь в Оптину, чтобы повидать старцев. Про Шамордино отзывался хорошо и говорил, что и здесь затворился бы в своей храмине и готовился бы к смерти. На другой день среди дня снова был у сестры, а к вечеру прибыла неожиданно дочь графа и ночью увезла его с собою».

В «Яснополянских записках» же Душана Маковицкого от 29 октября остались слова Льва Николаевича, сказанные писателем после прогулки у скита: «К старцам сам не пойду. Если бы позвали, пошёл бы». И снова всплывают в памяти слова святого Амвросия о Толстом: «Какой гордый… гордый человек…»

Лев Николаевич Толстой так и не нашёл в себе силы переступить порог Оптинского скита!

О чём же думал он, удаляясь от Оптиной пустыни – места, где могла бы найти покой его измученная душа? Чувствовал ли он приближение смерти, которую так много раз переживал со своими любимыми героями? Бегство не удалось – Толстой вновь возвращался в свой «земной рай», который пытался построить по законам своего ума.

На станции Астапово писателю и его спутникам пришлось сойти с поезда – Лев Николаевич Толстой заболел воспалением лёгких. Начал задыхаться…

«Истину я люблю много…»

«Я, кажется, умираю… Истину я люблю много…» – слабым голосом повторял Лев Николаевич, обводя мутнеющими глазами собравшихся у его постели людей. Он много плакал. Подолгу молчал. Двигаться уже не мог. Только шевелил пальцами правой руки, словно записывал свои ещё не высказанные мысли, и просил лишь об одном – чтобы не пускали к нему жену…

Узловая станция Астапово под Липецком в одночасье стала известна всему миру – здесь, в доме начальника железнодорожной станции И. Озолина, тяжело умирал знаменитый ум эпохи.

По распоряжению Синода в Астапово приехал из Оптиной пустыни старец Варсонофий, чтобы через Таинства Покаяния и Святого Причащения присоединить заблудшего грешника к Церкви, но… Александра Толстая, младшая дочь писателя, секретарь и последовательница его учения, так и не допустила старца к своему умирающему отцу, а выслала лишь записку, где значилось, что граф Толстой не желает его видеть, а воля родителя для неё священна. Отец Варсонофий ответил:

«Почтительно благодарю Ваше Сиятельство за письмо Ваше, в котором пишете, что воля родителя Вашего и для всей семьи Вашей поставляется на первом плане. Но Вам, графиня, известно, что граф выражал сестре своей, а Вашей тётушке, монахине матери Марии, желание видеть нас и беседовать с нами».

Ответа не последовало. Когда Толстой умер, старец послал телеграмму епископу Калужскому Вениамину:

«Граф Толстой скончался сегодня 7 ноября в 6 час. утра… Умер без покаяния. Меня не пригласили».

Александра Толстая с отцом

И не думали близкие по духу люди, последние семь дней находившиеся у смертного одра Льва Николаевича, какую тяжкую ношу возложили они на себя за тот «покой», в который наглухо заперли умирающего: личный доктор и друг Толстого Душан Маковицкий, называвший себя «толстовцем», в 1920 году, вернувшись в Словакию, в состоянии тяжёлой депрессии покончит жизнь самоубийством, а Александра Львовна Толстая, уехавшая в Америку после революционного переворота в России, станет глубоко верующей христианкой, которая всю жизнь будет горько раскаиваться в том, что, не желая волновать тяжело больного отца, так и не сказала ему о приезде старца Варсонофия со Святыми Дарами и не показала телеграмму от старца Иосифа, который тоже готов был приехать к умирающему Толстому…

Ольга Майер
Православие.ru
19 сентября 2022