День памяти 14 апреля
Почти сорок лет прошло со дня смерти отца Александра, но и сейчас он, как будто во плоти, стоит пред глазами и пристально вглядывается в мою душу. Так было всегда: во время богослужения, когда батюшка выходил из алтаря на возгласы, он внимательно осматривал прихожан, и казалось, что видит он тебя насквозь. Да и не казалось вовсе, а так и было на самом деле, в этом не раз приходилось убеждаться за несколько лет духовничества батюшки. Отцу Александру был дан дар прозорливости и рассудительности — он мог разрешить сложные житейские обстоятельства одним словом, несколькими словами определить течение жизни на многие годы.
Начало 1970-х годов для молодых людей, которые пришли в Церковь, было временем поисков и хождения в потемках. Отец Александр для очень многих стал тем человеком, который определил основной жизненный выбор. Многие из этих молодых людей стали священнослужителями. Надеюсь, что настанет время, и они расскажут о батюшке новым поколениям верующих людей. Я же отдаю свой дочерний долг отцу Александру в этих кратких заметках. Не обо всем, конечно, можно написать открыто, но важные вехи запечатлеть необходимо.
Так как я пишу личные воспоминания, то постараюсь быть последовательной.
Уже первая встреча с батюшкой проявила его прозорливость и потрясла на всю жизнь, до сих пор не могу вспоминать об этом без волнения.
Крестили меня во младенчестве, потом родители лет до пяти водили в храм ко Причастию, а потом мы уехали из центра на окраину города, где не было храма, и моя детская церковность на этом угасла. Но когда в 17 лет Господь ощутимо призвал в церковь, мне очень захотелось найти тот храм, куда меня водили в детстве. Все это совершалось втайне от родителей, потому я не спрашивала у них, что это был за храм, а стала искать сама, постепенно объездив все действующие храмы города (тогда, в начале 1970-х годов, их было совсем немного). И вот когда я вошла в Князь-Владимирский собор и увидела витраж со Спасителем в алтаре, то сердце молвило: «Вот — он, храм моего младенчества!»
Так и стояла я у самых входных дверей храма, застигнутая детским воспоминанием или даже переживанием тайны храмового пространства, незримого присутствия высшей силы, и вдруг из алтаря вышел священник исполинского роста (отец Александр имел рост Петра Великого — 2 метра с лишним), с неповторимым абрисом лица, обрамленным кудрявой шапкой волос, с прозрачными внимательными глазами. Он через людей прошел прямо ко мне, одиноко стоящей в конце храма, и сказал: «Ну вот, наконец ты и пришла! Как хорошо». В это время в храме шло Причастие, и я спросила: «А мне можно подойти?» — «Нет, приходи исповедоваться, тогда будет можно». Развернулся и опять ушел в алтарь. А я стояла и думала: «Почему он так сказал, как будто давно меня ждал, разве он меня знает?» Потом оказалось (по воспоминаниям моих родственников), что, вероятно, батюшка меня и крестил в этом храме, рядом с которым мы жили в то время, в сквере напротив которого прошло все мое колясочное младенчество и раннее детство. Так что батюшка действительно меня раньше знал.
Так спустя много лет после того первого «знакомства» я стала прихожанкой Князь-Владимирского собора. Но вот что удивительно: на исповедь я в первое время старалась попасть не к отцу Александру, а к пожилому отцу Владимиру, который мне, по моему неофитству, очень приглянулся за «каноническую внешность»: был он седовласым старцем и очень строгим. Вскоре я познакомилась с «моими бабушками» — незабвенными исповедницами Христовыми, которые были духовными чадами отца Александра. Знакомство это превратилось в настоящую дружбу — я провожала бабушек из храма, навещала их дома. И они мне говорили о том, что много видели в жизни священников, но отец Александр, по их мнению, наделен особыми духовными дарами, которые сближают его с оптинскими старцами, а их мои бабушки очень почитали. Но заканчивали они свои рассказы всегда одинаково: «Но ты смотри, тебе больше по душе отец Владимир, так ходи к нему».
И все-таки однажды, провожая мою дорогую Параскеву Васильевну Аксенову на раннюю службу, я попала на исповедь к отцу Александру, и после того уже не могла отойти от него до самой его кончины.
Батюшка давал удивительное чувство защищенности, отцовства. Благословляя, он имел обыкновение класть руку на голову чада, а на исповеди часто приобнимал за плечи. Благодатную тяжесть его громадно-богатырской отцовской длани на своей голове я до сих пор помню. Помню как знак той прежней детской радости — наконец-то у меня есть духовный отец! И с ним ничто не страшно, он всегда поможет и подскажет, как нужно поступить.
Но я не могу сказать, что была хорошим чадом, бывало и так, что сама совершала какие-то решительные шаги, а потом приходила к батюшке: «Благословите!» Он отвечал: «Это как один послушник сшил себе рясу и пришел к старцу: «Благословите носить». Дело-то уже сделано, ну пусть будет так, но не торопись опять менять на старое». И торопилась. Всю жизнь торопилась куда-то.
А батюшка был воплощением спокойствия, неторопливости. Матушка его рассказывала, как однажды на даче он сел в лодку, в которой не оказалось весел, и его понесло быстрым течением, так он даже кричать не стал, на помощь не звал, спокойно плыл по течению, пока ему не помогли.
Батюшка был великим молитвенником, потому и был таким внимательным, сосредоточенным и спокойным, что постоянно творил тайную молитву. О молитве он больше всего говорил на проповеди перед исповедью, благословлял духовных чад по возможности молиться Иисусовой молитвой по четкам. Он говорил: «С молитвой и в большом городе можно жить, как в пустыне». Так он сам и жил. Помню встречи с ним вне церкви, когда он приходил на дом причащать «моих бабушек». Он и в городе выглядел как «человек не от мира сего», как древний пророк: когда шел по улице в своем белом холщовом костюме с развевающимися кудрявыми волосами, — прохожие невольно оборачивались.
В батюшке не было ни капли сентиментальности: «Ну что, мать, как ты тут?» — довольно строго спрашивал он моих неходячих бабушек, и для них это было лучше всякого ласкового привета. Они знали, что любовь необязательно должна выражаться в ласкательности. Навсегда я запомнила картину немногословного проявления любви батюшки к своим чадам. Вот он выходит из алтаря, и к нему устремляются прихожане: бабушки с палочками, согбенные, старенькие. А батюшка, оглядывая их всех, так трогательно говорит: «Вот оно — Хрис-тово воинство». Он видел не внешнее, а внутреннее, ведь все эти бабушки, пронесшие веру через «безбожные пятилетки», действительно были воинами.
Батюшка был очень немногословен, припомнить какие-то его длинные речи, наставления, поучения мне не удается. Да их и не было. Были только отдельные фразы, которые давали направление на всю жизнь. Так, например, на вопрос, нужно ли заниматься наукой, он ответил: «Да, нужно занимать ум чем-то серьезным, чтобы всякая ерунда в голову не лезла». Батюшка вообще придавал большое значение чтению, благословлял читать прежде всего труды епископа Игнатия (Брянчанинова) и жития святых, а потом, по традиции, как в Оптиной учили: авва Дорофей, преп. Иоанн Лествичник, преп. Исаак Сирин. В продаже таких книг тогда не было, но у бабушек сохранились эти сокровища духовные, и они ими щедро делились. Кроме книг, много было тетрадок, в которые были переписаны прежде всего поучения оптинских старцев, их письма, воспоминания о них. Отец Александр также очень почитал оптинских подвижников и постоянно цитировал их высказывания на проповедях. От него впервые я услышала крылатые выражения (которым, увы, так и не получается следовать в жизни): «Где просто, там Ангелов со сто»; «Как жить? Жить — не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем мое почтение».
Можно сказать, что отец Александр дал «оптинское направление» на всю жизнь. Уже после его кончины, но верю, что батюшкиными молитвами, установилась прочная связь с Оптиной пустынью: в командировки туда удавалось ездить не один раз в год, несколько лет приходилось читать лекции об оптинских старцах на разных площадках, издавать книги об Оптиной, работать в архивах над оптинской темой.
До сих пор в жизни поддерживает именно «оптинский дух». Когда-то прочитанные в тетрадках, а теперь появившиеся в различных изданиях наставления старцев до сих пор остаются самым насущным духовным чтением.
Теперь я понимаю, что в этом и есть духовничество — дать направление на жизнь. В моем случае — счастье заниматься профессионально тем, что тебе душевно дорого.
И еще теперь думаю, что сам батюшка был старцем, он хранил оптинскую традицию, когда многие монастыри были закрыты, старцы забыты, и передавал ее нам. Батюшка вообще, можно сказать, был «оптинского духа», в нем не было никакого «спиритуализма», отвлеченности, в нем удивительно сочеталась житейская мудрость и молитвенность. При этом батюшка был очень немногословен. И говорил по существу. Я помню, как была потрясена одна интеллигентная дама (она сама с покаянием потом об этом рассказывала), когда она пришла к батюшке с возвышенными «духовными разговорами», а он стал ей задавать «элементарные вопросы», но привел ее к пониманию того, что она живет блудно, и нужно прежде всего разобраться в этом, а не летать по страницам «Добротолюбия». Батюшка был прозорлив, и многие пережили это удивительное чувство рядом с ним — когда «человек видит тебя насквозь» и скрывать от него что-либо бесполезно. Многие убеждались, что батюшке было открыто и будущее многих из его духовных чад; так, кого-то он заранее приготовил к скорбям, или уберег от греховных поступков, или заставил увидеть те промахи, которых человек не замечал, а они могли привести к страшным последствиям. «Не летать по земле, не предаваться мечтам, а быть внимательными ко всему, что совершается здесь и сейчас», — этому учил добрый пастырь. Удивительно, что при этом ему удавалось находить общий язык и с «Христовым воинством» — так он называл слепых, глухих, хромых старушек, и с «младенцами во Христе», и с молодыми людьми из неверующих семей, которые только-только переступали порог храма.
В поведении, в проповедях отца Александра никогда не чувствовалось стесненности, хотя он сам говорил, что всегда видит, кто стоит среди молящихся как «проверяющий». Да и в знаменитый питерский «Большой дом» его вызывали неоднократно. Крайнее неудовольствие властей и уполномоченных по делам религии вызывало то, что многие его духовные чада становились священниками, и кроме того, для «блюстителей советской идеологии» не было тайной, что батюшкины духовные чада не только в церкви друг другу «братья и сестры», но и в жизни. Это главное, чему учил отец Александр, — нужно помогать друг другу кто чем может. Часто он благословлял и на конкретные послушания (так сказать, «прикреплял» молодых прихожан к стареньким, — молодые набирались у старших мудрости, а старушки получали физическую помощь). Так вокруг отца складывалась настоящая семья, связанная общей жизнью, а не только стоянием рядом друг с другом в церкви на богослужении.
Слово батюшки было «с силой» — от него все становилось на свои места: когда я не раз приходила к нему, по-детски удивляясь (на мой взгляд, вопиющим) грехам и несправедливостям, он всегда говорил: «Это не твое дело, не обращай внимания. На себя смотри». А однажды сказал, как умудренный жизнью человек: «Да, по-человечески-то понять можно. По-человечески они обычным образом поступают, а вот по-христиански надо бы по-другому…» Но еще добавлял, что не надо требовать от людей пути совершенства: «Как Господь сказал богатому юноше: «Если хочешь быть совершенным, пойди и продай все имение свое и отдай нищим». Совершенными могут быть немногие». Так же как о себе он не давал мечтать, так и не давал впадать в уныние: бывало, придешь и с ужасом говоришь о том, что ты натворила, а он спокойно отнесется, как к детской шалости, неразумности, которая со временем минует. И наоборот, гордыню по поводу различных «достижений» он умерял фразой: «Ни ума у нас нет, ни красоты — чем же гордиться?»
Вообще батюшка умел «за ногу стащить с небес» неумеренно и глупо рвущихся «во святые». Так, он с очень большой осторожностью благословлял на выбор монашеского пути, говорил, что одежда — не главное, иноком — иным по отношению к миру сему — можно и нужно быть всякому христианину. Таким был он сам: человек семейный, вырастивший трех дочерей и дождавшийся внуков — он всегда производил «иноческое впечатление», потому что «внимал себе». Да и в монастырь в то время было попасть непросто, особенно если родители этому противились. Вообще батюшка не благословлял идти «против рожна», хотя порой и отпускал на свою волю, предупреждая, что тебя ждет, если ты поступишь так, как тебе кажется верным. Расплачиваться за такие «подвиги не по разуму» приходилось годами, но это был реальный жизненный урок. Но зато когда удавалось по-настоящему сломать себя и поступить так, как советовал батюшка, то со временем открывалось, от каких бед уберег тебя этот совет.
Батюшка был очень больным человеком с детства, после серьезного обморожения в лесу. Однажды одна из прихожанок сказала, что видела его во сне в терновом венце — и поняла, что это были его болезни. Он был больным, но не был немощным, и брал на себя грехи своих чад, а еще и заботился о них — о том, чтобы была взаимовыручка, поддержка. Меня, например, неоднократно посылал к разным бабушкам, с тем чтобы им в чем-то помочь. Он помнил о каждой, кто из них какую имеет нужду.
Батюшка вообще всегда учил конкретности, трезвости: в семье, с друзьями, на работе, в учебе, в болезни, в радости, — и главное: всегда и везде с живой (можно и нужно своими словами) молитвой к Богу Живому. Много говорил он своим чадам и об Иисусовой молитве. Для тех лет все это было редкостью, все обстоятельства способствовали тому, чтобы священники были только «требоисполнителями».
По различным высказываниям отца Александра можно утверждать, что он заранее знал время своей кончины. Уходя из храма после последнего своего служения, он как-то особенно прощался со всеми. Благословляя одну из своих духовных дочерей, положил руку ей на голову и сказал: «Вот теперь и все». И повторил: «Вот и все».
Скончался протоирей Александр Козлов 14 апреля 1987 года. Похороны состоялись в Страстной Четверг, но на девятый день поминание дорогого батюшки уже слилось с пасхальным ликованием. На могильном кресте на Ковалевском кладбище выбиты слова: «Да будет Его святая воля», — это последнее завещание всем нам — любящим и помнящим его духовным чадам.
К этому краткому поучению с креста, которое он оставил близким, добавим и более пространное завещание батюшки, справедливое для всех христиан: «Пастырем добрым должен стать каждый христианин. Есть у него своего рода овцы: добрые силы и наклонности души. Их нужно «пасти», то есть воспитывать в правилах Закона Божия на пажити заветов Евангельских, управлять ими на пути жизни, направлять всегда к одной цели — к истине и к добру. Что за волк, угрожающий овцам? Это диавол, ищущий себе добычи в душе христианской, стремящийся расхитить овец нашей души, истребить в ней все доброе и святое. А страж — это Ангел Хранитель, который стоит у внутренних дверей души и стережет, дабы не вошел в нее лукавый враг и не выкрал дары Духа Святого. И христианин должен быть именно пастырем души своей — добрым, мудрым, почтительным и бдительным, он должен на тучных пажитях учения христианского пасти и воспитывать силы души своей, развивая в ней все доброе, чистое, святое».
Глава из книги Людмилы Ильюниной «Жертва вечерняя»
Книгу можно прочесть на сайте Азбука.ру
