Людмила Ильюнина. Завещание православных братств двадцатых годов

«Мы сами-то добродетелей не имеем, но мы видели праведников, имевших добродетели. А молодежь их не застала, от кого же им брать преемство в духовной жизни?» — эти слова исповедника Христова архимандрита Бориса (Холчева) в наше время справедливы как никогда. Посему долгом своим считаю рассказать о тех праведницах, встречу с которыми Господь даровал мне, многогрешной, в ранней молодости.

1970- е годы были временем духовной жажды, Многие молодые люди тогда вернулись в Церковь (говорю «вернулись», памятуя о том, что деды, а у некоторых и отцы и матери были православными людьми). Но и в Церкви мы все-таки продвигались наощупь, общаясь в основном со своими сверстниками — немногочисленными молодыми неофитами. И, как справедливо говорит отец Борис (Холчев), не знали, «от кого же нам брать преемство в духовной жизни». Тогда возникли религиозно-философские семинары, кружки (нелегальные, конечно, многие пострадали за участие в них), где повторялся опыт Серебряного века — интеллигенция осваивала «веру от ума», по книжкам.

Теперь понимаю, что Господь даровал мне особую привилегию — общение и даже дружбу с живыми носительницами православной традиции. И тогда, и теперь дерзновенно называю их «мои бабушки», потому что они первые начали называть меня «богоданная внученька».

Как действовал Промысл Божий в получении великого дара – воцерковления через живое общение с по-настоящему церковными, верующими людьми? Однажды мы с моей церковной подругой (как потом выяснилось, и соученицей по филфаку – только я на дневном, а она на вечернем отделении училась, говорю об этом, потому что больше верующих в моем университетском окружении не было) договорились встретиться после литургии в Князь-Владимирском соборе. Служба уже закончилась, я ждала Елену в притворе, но ее все не было. Вдруг из огромных дверей вышла малюсенькая согбенная старушка со складным стульчиком в руках и, еле передвигая ноги, вышла на улицу. В голове пронеслось: «Надо бы помочь бабушке!» Но одернула себя: «Мы же с Леной договорились, обязательно нужно ее дождаться». Я продолжала стоять в притворе, но на душе было неспокойно: «Как эта бабушка дойдет до дома без посторонней помощи?» И ноги сами вынесли за двери храма и понесли к троллейбусной остановке. Я издалека увидела, что бабушка еще не успела добраться до нужного транспорта, и быстро догнала ее. На предложение помочь она отозвалась с радостью. И как только мы сели в троллейбус, заговорили, как самые близкие люди. Теперь понимаю, что произошло чудо, определившее всю мою последующую жизни. Баба Паня — Параскева Васильевна Аксёнова —ввела меня в мир живой веры, и через нее я обрела еще семерых друзей-наставниц.

Что связывало всех этих очень непохожих друг на друга людей^[1]? Все они в пору своей юности были «братчицами» — членами православных братств, которые возникли по всей стране (а одни из первых именно в нашем городе, Санкт-Петербурге) в ответ на гонения. «Свобода, равенство, братство» — провозглашали революционеры на протяжении столетий, но еще Федор Михайлович Достоевский написал: «Для того, чтобы было братство, нужны братья». И мы знаем, что самым страшным знамением революции в России была именно братоубийственная война. Недаром первый убийца брата своего — Каин — был в это время провозглашен героем-титаном, достойным подражания. И вот в те же годы из уст людей, также принадлежащих к поколению детей начала XX века, начинает звучать: «братья и сестры». И объединения их получают названия «братств».

Эти люди стараются воплотить христианскую веру в жизнь, чтобы она из «храмовой» стала мировой, то есть направленной на просвещение и спасение не только тех, кто в храме, но и тех, кто, может быть, даже еще и воюет против всего святого. В деятельности своей братства руководствовались простыми правилами: «Помощь Церкви как денежная, так и личным трудом; служение ближним путем оказания медицинской, моральной и материальной помощи; занятие с детьми по Закону Божьему; помощь заключенным». Для тех же из «братчиков», кто избрал для себя монашеский путь спасения, определялось житие «общинкой» с более строгими правилами: «Ходить в храм по возможности ежедневно; присутствовать неуклонно на совместной домашней молитве; аккуратно выполнять свое личное правило, как молитвенное, так и библейское; говорить только необходимое; между собой хранить мир и дружбу, относясь друг к другу терпимо, благожелательно и услужливо; без благословения духовника не предпринимать ничего серьезного».

Самым большим и наиболее активным братством, как в Петербурге, так и из всех существовавших по стране, было Александро-Невское братство. Организовалось оно в 1919 году и просуществовало до 1932 года. В братство входили в основном люди образованные, интеллигентные, которые в условиях «воинствующего атеизма» своим долгом считали отстаивать христианство как мировоззрение, как источник глубокого знания и высокой культуры. Поэтому руководители братства, братья Егоровы — архимандрит Гурий и иеромонах Лев — организовали на его основе Высшие богословские курсы, а также два «монашеских кружка», в которых основательно изучалась православная аскетика. Многие из членов братства стали тайными монахами, а впоследствии — исповедниками Христовыми и новомучениками. Одна из моих бабушек — Анна Васильевна Куракина (Кошкина) — состояла в этом братстве, а также окончила Богословские курсы при Лавре. Она мне и рассказала о жизни братчиков Лавры.

Цели братства его руководители определяли следующим образом: «1. Возрождение церковного богослужебного устава; 2. борьба с торгашеством в Церкви; 3. реформа пения (отказ от светского исполнения по партиям), пение всего народа церковного; 4. просветительская работа среди детей и молодежи; 5. помощь больным и заключенным». В отличие от других православных братств, которые возникли в Петербурге в революционные годы, в Александро-Невское в основном входила просвещенная интеллигенция, поэтому одним из основных направлений работы были организация курсов лекций и открытие Богословско-пастырского училища, а потом и Высших богословских курсов.

Матушка Анна Куракина попала в братство по приглашению его руководителя архимандрита Гурия (Егорова). Однажды во время елеопомазания в Лавре он предложил ей прийти к нему для духовной беседы. А потом, когда она в удивлении спрашивала, почему именно ее он призвал стать участницей рискованного для того времени дела, он ей ответил: «Рыбак рыбака видит издалека». И действительно, Анна Васильевна была духовно горящим человеком. До самой смерти она была источником утешения и силы для очень многих людей, никогда не погрязала в «бытовом существовании», даже серьезно болея и десятилетиями не выходя из дома, не унывала, а через переписку общалась с десятками людей со всей страны. Многие из них были духовными чадами архимандрита Гурия (Егорова). Им она посылала многочисленные выписки из святоотеческих книг, переписывая сначала в тетради, которые составляла всю жизнь.

Власти очень скоро поняли, что Александро-Невское братство является реальной силой, которая противостоит их намерению внедрить повсюду обновленческое «прогрессивное духовенство», и поэтому руководителей братства арестовывают именно в те дни, когда начинается «обновленческий поход» против Церкви. Отец Гурий был сослан на три года в Туркестан, освобожден в марте 1925 года и, по пути домой заехав в Москву, попал на похороны Святейшего Патриарха Тихона (с которым был лично хорошо знаком) и был уставщиком на чине погребения.

По возвращении в город на Неве отец Гурий опять стал активно заниматься делами Александро-Невского братства, а также был назначен благочинным монастырей Ленинградской епархии и настоятелем Киновии Лавры. За четыре свободных года, которые провел отец Гурий в северной столице, он привлек к участию к «братской работе» еще немало молодых людей и продолжал точно так же созидать «церковное строение», как и до ареста.

Что более всего удивляет в деятельности всего Александро-Невского братства: эти люди, несмотря на то, что они постоянно находились под угрозой ареста и даже смерти, не теряли общения друг с другом. Казалось бы — гораздо проще было бы затаиться, «спасаться в одиночку», никаким просветительством не заниматься, а думать только о собственном благополучии. И вот, несмотря на то, что буквально «земля горела у них под ногами», они четырнадцать лет кряду хранили ту общность, которая именовалась Александро-Невским братством. И автор этих строк — кому Господь дал счастье встретить в ранней юности духовных чад владыки Гурия — может свидетельствовать, что уже в глубокой старости те из «братчиков», которые выжили в годы гонений, продолжали хранить особый дух деятельного и одновременно просвещенного христианства, привитый им их наставниками. Старались они хранить верность братским правилам, до самой кончины морально и материально поддерживали друг друга, то есть пронесли свои братские отношения через всю жизнь, упрочив их в горниле испытаний.

Другое, не менее активное братство в городе на Неве возглавлял епископ Мануил (Лемешевский). Это братство не было таким интеллектуально высоким, как Александро-Невское, но объединяло неутомимых тружеников. Они вместе со своим духовным отцом явились тем оплотом Православия в северной столице, благодаря которому удалось победить усилившееся обновленчество в 1920-е годы. В это братство входили почти все мои бабушки-подвижницы. Их послушанием было навещать больных и ухаживать за ними, носить передачи заключенным, заниматься с детьми на дому Законом Божиим. По сути дела, они исполняли то служение, которое в древности осуществляли женщины, посвященные в сан диаконис. И книги митрополита Иоанна (Сычёва) «Митрополит Мануил» мы узнаем подробности устройства Спасского братства: « …в марте 1920 года при домовом Никольском храме на Спасской улице (ныне ул. Рылеева) было основано братство. Митрополит Мануил наладил обязательное посещение больных в больницах и помощь им. Целые палаты голодающих больных, лежавших в биржевой больнице, жили исключительно на средства митрополита Мануила и его братства.

Сам благотворитель тайно посещал больных, помогал им своим трудом, посылал дрова и спешил особенно к тем, кто более всего находился в нужде и у кого не было того, кто мог бы ему помочь. Где только он ни побывал: и в подвалах, и на чердаках, и в захолустных домах — там, где люди терпели крайнюю нищету, голод, недостатки, где ожидали его прихода, ожидали как кормителя и утешителя, как вестника Неба.

Великое дело совершал митрополит Мануил вместе с своим братством. Оно всецело отвечало Евангельскому Духу и своим направлением воскрешало жизнь первохристиан.

Спустя несколько месяцев после ареста в связи с процессом над митрополитом Вениамином, осенью 1922 года, митрополит Мануил снова возвратился к своему братству и продолжал спасительное дело в защиту Православия. Но в 1923 году был вновь арестован.

Сейчас издано немало книг, сняты фильмы и передачи, в которых рассказывается о суде над митрополитом Вениамином (Казанским), о борьбе митрополита Мануила с обновленчеством, но мне Бог дал уже в конце 1970-х годов услышать рассказы об этих важнейших страницах церковной истории из уст очевидцев. Особенно памятен рассказ матушки Анны Куракиной-Кошкиной о том, как они — молодые девушки-братчицы — каждый день ходили к филармонии (именно там несколько дней проходили заседания суда по «делу об изъятии церковных ценностей») и ждали, когда выведут митрополита Вениамина, чтобы издали получить от него благословение. Матушка Анна особенно запомнила последний день суда, когда был вынесен смертный приговор митрополиту Вениамину и его соратникам. Она рассказывала, что народ, пришедший попрощаться с владыкой, заполнил всю Площадь искусств, так же и с другой стороны Невского проспекта люди стояли плотной стеной. Верующие передавали друг другу слова, которые митрополит сказал на суде: «Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре — жизнь или смерть; но, что бы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу: слава Тебе, Господи Боже, за все!»

В то же время, когда матушка Анна рассказывала о митрополите Вениамине, баба Паня передала мне напечатанный на машинке текст (теперь широко известный), который назывался «От Меня это было» и сказала, что это написал старец Серафим Вырицкий для их владыки Мануила, когда тот находился в заключении. Сейчас существуют предположения, что «От Меня это было» написал сам митрополит Мануил, во всяком случае, в его дневнике есть очень похожие записи-наброски. Но в данном случае авторство не так важно, важен смысл стихотворного поучения. Так же, как и в последних словах священномученика Вениамина Петроградского, здесь звучит непоколебимая вера в Промысел Божий, вера в то, что даже самые тяжелые испытания совершаются по воле Божией.

Много мне рассказывали бабушки о церковных нестроениях 1920-х годов. Но опять предоставлю слово митрополиту Иоанну (Снычеву): «Летом 1923 года отец Мануил возвратился к своей пастве. Со всем братством он в августе перешел к Космо-Дамианской церкви, готовясь к великому сужению Церкви… Встретили его как «Посланца» Патриарха Тихона. К моменту приезда Епископа Мануила в Петрограде среди духовенства и причта верными Патриарху Тихону оставались всего только 93 человека, а из 123 приходов 115 находились в обновленчестве и только 8 — в Православии (Спасо-Преображенский собор, Спасская церковь, Никифоровское и Киевское подворья, Мало-Охтинская церковь, домовая церковь при музее артистки Савиной, Вознесенская церковь и храм в Стрельне).

В праздничные и воскресные дни он совершал по три службы в день: утром Литургию в одном храме, вечерню с акафистом в другом и утреню в третьем. Тогда он возвращался домой только во втором часу ночи.

Не забывал он и своей малой общины — братства, приютившегося в церкви Космы и Дамиана. Сюда святитель успевал приходить вечерами, а по субботним дням и в малые праздники совершать здесь ранние Литургии.

Борьба епископа Мануила с обновленчеством в Петрограде продолжалась 125 дней. И за этот краткий срок он сумел одержать победу над расколом, низложить его главную силу и дать торжество Православию, которое после этого ярким светом воссияло во всех уголках Русской Церкви».

Одержавший победу, сам он был принесен в жертву — много лет скитался по лагерям и, самое страшное, был оклеветан своими же собратьями по вере. Шлейф этой клеветы до сих пор тянется за именем митрополита Мануила (Лемешевского).

Бабушки рассказывали, как тяжело было простым, непросвещенным людям опознать, где истина, многие ходили в обновленческие храмы, не понимая, что поддерживают еретиков — ведь в службе поначалу не было произведено серьезных изменений, только не поминали Патриарха Тихона… Кого-то прельщало блестящее красноречие «митрополита» Александра Введенского и то, что он побеждал наркома Луначарского на антирелигиозных диспутах. Вот почему так мало православных храмов осталось в бывшей православной столице Империи. Но у меня и сейчас, как и тогда, в юности, безответным остается вопрос: простые верующие не могли разобраться в «историческом моменте», а что же священники, епископы — почему они массово перешли в обновленчество?

Рассказывали мне бабушки и о втором искушении (теперь уже справа), которому подверглись церковные люди после победы (как мы теперь знаем, неполной) над обновленчеством — от «иосифлянства». Помню, баба Паня, показывая мне старые фотографии, несколько раз сказала про изображенных на них: «Это иосифлянка». И разъяснила, что это значит. Но я опять предоставлю слово митрополиту Иоанну (Снычёву): «Три с половиной года пробыл епископ Мануил в Соловках. За эти годы он нравственно окреп и возмужал. Его духовные силы увеличились. Теперь он нужен был для новой борьбы с иосифлянским расколом. Волна церковных нестроений в Ленинграде не успокаивалась. Она даже приняла бурливый вид. А причиной этому послужило синодальное постановление о запрещении в священнослужении митрополита Иосифа. Нестроения и смуты настолько обострились, что митрополит Серафим (Чичагов) признал необходимым 1-го апреля н. ст. совершать во всех Ленинградских храмах специальное молебствие об умиротворении Церкви. Но и это не помогло. Народ (а здесь уже были не только одни иосифляне, но и многие из православных) не хотел признавать своим архиереем митрополита Серафима (Чичагова) и настойчиво требовал: «Давайте нам епископа Мануила!» Обстановка церковная действительно обострялась. Митрополит Серафим не мог не только спокойно молиться, но и спокойно пребывать в митрополичьих покоях. Почти ежедневно он ожидал каких-либо выпадов против себя со стороны взбудораженных иосифлян. Пришлось согласиться с требованием народа. В самом конце апреля н. ст. 1928 года он отправился в Москву к митрополиту Сергию (Страгородскому) просить у него разрешения дозволить епископу Мануилу приехать в Ленинград и успокоить возникшее народное волнение… теперь прибыл он в этот (родной ему) город как странник, всего на несколько дней, и не с тем, чтобы вести энергичную борьбу с иосифлянским расколом, а только проститься с паствой и засвидетельствовать пред ней, где есть истина. Других полномочий он не имел.

Следует однако сказать, что с этой именно миссией и ожидал его истомленный смутами народ. Церковная обстановка требовала не острой полемики и не грозных обличений, а авторитетного свидетельства человека, боровшегося за чистоту Православия и ничем не погрешившего против нее. А это уже предрешало успех скромной, но ответственной миссии епископа Мануила.

После богослужения в своем слове он убедительно доказывал, что не было никаких оснований для иосифлян создавать печальный для Церкви раскол. Если бы в чем и погрешил митрополит Сергий, то и тогда надлежало бы ожидать суда архиерейского над ним, а не выносить приговора прежде этого осуждения.

Епископ подчеркнул, что причина разделения не столько в том, что издано распоряжение Высшей Церковной Власти поминать имя Заместителя, а сколько в гордости и в отсутствии любви. Если бы отколовшиеся от церковного единства любили своего ближнего, то они не могли бы пойти на такой опасный путь.

Начало противодействия иосифлянскому расколу было положено. В сердца верующих были посеяны добрые семена, которые не замедлили дать благие плоды.

В проповеди владыки Мануила была освещена личность митрополита Сергия и его каноническое достоинство. На митрополита Сергия смотрели как на личность, зазнавшуюся и оторванную от истинных источников Церкви; теперь было показано, что он гораздо смиреннее митрополита Иосифа, думающего высоко о себе, и что он (митр. Сергий) находится в каноническом общении с Восточными Патриархами.

Впервые они услышали об истинном отношении «соловецкого» епископата к митрополиту Сергию и к разделению. Сообщение это было неожиданным и новым для них. Да и многое другое они или не понимали, или переиначивали. Теперь же ясно становилось, где правый путь, а где левый.

Народ с умиротворенным сердцем выходил из храма».

Могу свидетельствовать, что если об обновленцах мои бабушки говорили как о еретиках и рассказывали, как кровью обливалось их сердце, когда они, буквально «зажмурив глаза и заткнув уши», приходили приложиться к святыням, которые находились в ставших обновленческими храмах; но об «иосифлянах» они говорили совершенно иначе — с сожалением, с любовью. Бабушки имело правильное церковное чутье, которое их не обмануло – ныне многие иосифляне прославлены, как новомученики нашей Церкви, они не были предателями церковных догматов и канонов.

Позднее мне пришлось встретиться с приверженцами иосифлянства, это действительно были люди горячей веры, не готовые к компромиссу. Достаточно сказать, что иосифлянкой была ныне прославленная в чине новомучеников преподобномученица Мария Гатчинская. Но иосифлянство — это уже особая и трудная тема, писать об этом надо отдельную статью.

Чтобы не вдаваться в подробности, приведу здесь емкое определение митрополита Иоанна (Снычёва) — чем угрожало церковному единству иосифлянство и какую опасность, при всей горячности веры его последователей, оно несло в недра простого церковного народа: «Последняя и самая опасная их неправота заключалась в духовном самообольщении. Она вела к отрицанию всякого, даже законного, авторитета иерархии, находившейся в единомыслии». Иосифлянское движение это было похоже на древних «кларистов», которые считали, что в Церковь могут входить только чистые, не запятнавшие себя тяжкими грехами, тем более отречением или компромиссом с безбожной властью. Попутно скажем, что обновленцы напоминают гностиков, которые смешивали философию мира сего с христианством и оправдывали распущенность.

Итак, попробуем ответить: какое же завещание оставили нам православные, пережившие страшные церковные смуты 1920-х годов?

Первое необходимость просвещенного знания догматов и канонов Церкви. Второе — необходимость следования за богопросвещенным наставником, но если вдруг окажется, что наставник нарушает каноны, отойти от него, выбрав церковное единство. Третье — не поддаваться духу злобы, даже по отношению к неправославным. Четвертое — помнить, как важно сохранение иерархической структуры Церкви, потому надо опасаться выступать против священноначалия, кроме случаев явного отступничества от канонов Святой Апостольской Церкви.

И пятое — опыт наших дедов и прадедов подтверждал из века в век повторяющийся закон: выстоять, противостать злу в одиночку очень трудно, необходимо сплочение, братство. Так спасались первохристиане во время гонений, так спасались в годы коммунистического террора, так будет и во времена антихриста. Когда афонского старца, преподобного Паисия, спросили: «Как выживать, как спасаться от мирового зла в последние времена?» — он ответил, что только дружеская сплоченность, взаимопомощь, настоящая общинная братская жизнь может спасти человека.

Разговор о братствах я хочу продолжить рассказом о судьбе одной из «моих бабушек», которая написала пространные воспоминания, до сих пор не опубликованные во всей полноте: в них мы найдем много важных свидетельств «о времени и о себе».

Продолжение следует.

Людмила Ильюнина
Сайт «Ветрово»
18 марта 2020