Людмила Ильюнина. Небесная Сербия

Путевые заметки, часть третья

Часть первая, часть вторая

Преподобный Иустин (Попович). Челие

В Сербию я попала впервые, но названия многих сербских монастырей — Охрид, Жича, Милешево, монастыри Фрушки-Горы (их шестнадцать в непосредственной близости друг от друга на площади в пятьдесят километров), и среди них особенно Челие были на слуху. Потому что в России знают и любят преподобного Иустина Челийского (Поповича). Многие его книги изданы на русском языке, в журнале «Православный летописец Санкт-Петербурга», который я редактирую уже двадцать лет, мы печатали статьи об этом великом сербском богослове и пастыре. В монастыре Челие он прожил тридцать лет и почти все свои труды написал именно там.

Но, хотя у нас в России известно имя преподобного Иустина, думаю, что житие его далеко не всем знакомо. Потому коротко перескажу его.

Преподобный родился в день Благовещения Пресвятой Богородицы 25 марта (ст. ст.) 1894 года в старинном сербском городе Вране. Отец будущего светильника сербского был седьмым по счёту священником в семье Поповичей (а по другим источникам, тринадцатым). Окончив школу и семинарию в Белграде, Благое (такое имя носил преподобный до пострига) поступил на учебу в Петербургскую духовную академию, а затем – на теологический факультет в Оксфорде. В 1914 году хотел принять монашество, но был призван в армию и определен в военный госпиталь. После отступления сербской армии в 1915 году Благое со своими друзьями дошёл до города Скадар, в котором 1 января 1916 года был пострижен в монахи, и какое-то время подвизался в Греции. Вернувшись из Греции, иеродиакон Иустин преподавал Священное Писание Нового Завета, догматику и патрологию в семинарии святителя Саввы в Сремских Карловцах, был преданным учеником владыки Антония (Храповицкого). В 1922 году был рукоположен в иеромонаха. Некоторое время служил в Чехословакии. С августа 1932 года преподобный Иустин ― профессор в Битольской семинарии, затем доцент богословского факультета в Белграде. Во время Второй мировой войны святой Иустин жил в разных монастырях Сербии. 14 мая (ст. ст.) 1948 года он прибыл в женский монастырь Челие. Здесь он остался как священнослужитель и духовник монастыря до самой смерти в 1979 году на Благовещение. 29 апреля 2010 года Архиерейским Собором Сербской Православной Церкви было принято решение о канонизации архимандрита Иустина (Поповича) в лике преподобных. В месяцеслов Русской Православной Церкви святой был внесён на заседании Священного Синода 6 июля 2012 года.

Теперь так же кратко скажем о трудах преподобного Иустина, хотя сделать это непросто – собрание его сочинений составляет тридцать томов. Кроме того, преподобным Иустином составлены двенадцать томов Четьих-Миней, самостоятельно изложенных с привлечением всех возможных источников Житий святых на весь год.

Основной темой трудов преподобного Иустина было развенчание европейского гуманизма как подмены христианства. Свою первую диссертацию он посвятил Ф. М. Достоевскому, рассматривая его как пророка «заката Европы» и вырождения ее ценностей. Работы преподобного Иустина носят говорящие названия: «Философские пропасти», «Прогресс в мельнице смерти», «Православная церковь и экуменизм», «Уже время, уже пошел двенадцатый час», «О духе времени». Преподобный Иустин был выдающимся догматистом: он написал три тома «Православной догматики», также он был экзегетом – писал толкования на Священное Писание, патрологом – ряд своих трудов посвятил исследованию наследия отцов Церкви. Но прежде всего он был монахом и молитвенником.

Приведу здесь его краткие афористические заметки о молитве.

«Молитва — это просфора, замешанная из слез и сердца (26 авг. 1916 г.).

Молитва — очиститель мысли, сито, кузница, горнило, выплавляющее образ.

Господь ради поста дает молитву постящемуся, а ради молитвы дает пост.

Молитвой иссушить страсти ума своего, постом иссушить страсти тела своего. А через эти две святые добродетели действуют и все остальные святые добродетели.

Господи, тело мое — не мое, пока я его постом и молитвой не сделаю Твоим; душа моя, совесть моя — не мои, пока я их евангельскими подвигами не соделаю Твоими; очи мои — не мои, и уши мои — не мои, пока я их благодатной жизнью не соделаю Твоими.

Любовь к молитве непрестанно усиливает нашу любовь к Богу.

Слава Ти, Господи, что Ты связал нас с тем миром и, прежде всего, — молитвой, а затем: верой, надеждой, любовью и прочими евангельскими добродетелями. Чувства несказанного блаженства… Воистину я не сам, но весь сплелся с тем миром. Не могу без него. Я — весь, целый — только в них и с ними. Расплетение личности и вплетение ее в тот мир. Самая широкая и самая глубокая личность. Радость от того, что святые близки Сладчайшему Господу, что они молятся за нас, ходатайствуют за нас, что все исполнено лучшими, нежели я, существами, несравненно лучшими, ибо они святы. (29 окт./12 нояб. 1943 г., в церкви — во время утрени)».

* * *

И вот мы, наконец, едем на запад Сербии в монастырь, который, по словам Павле, еще в недавнее время был духовным центром страны: кроме того, что там подвизался преподобный Иустин, к нему часто приезжали ученики, которые впоследствии стали епископами и выдающимися богословами.

Сейчас Челие – место тихое, почти безлюдное. Монастырь окружают зеленые горы, и сам он спускается по уступам горы. На верхнем уровне стоит недавно построенный большой храм в честь святителя Саввы. Так исполнено было завещание преподобного Иустина, возводился храма на средства, полученные от продажи тиражей его книг. Храм повторяет образцы средневековой сербской архитектуры, вокруг него архондарики со столиками на улице. А на нижнем уступе за калиткой, при открытии которой звенит колокольчик, предупреждая насельниц о посетителях, – древняя часть монастыря. Хотя древних построек тут не сохранилось. Точное время основания монастыря неизвестно, но народные предания связывают его строительство с королём Драгутином из династии Неманичей (конец XIII – начало XIV вв.). Храм, в котором ныне почивают мощи преподобного Иустина, посвящён Архангелам Михаилу и Гавриилу. Его строительство было завершено в 1811 году, архитектурный план соответствует планировке классических христианских базилик. Центральный неф протянулся на восемнадцать метров в длину, ширина — семь метров, высота перекрытий — одиннадцать метров. В иконостасе церкви иконы XVIII-XIX веков. Почитаемая святыня храма — престольный крест Хаджи-Рувима с шестью изображениями христианских праздников.

Монахинь в Челие стало меньше, чем было тогда: по словам Павле, «тут кипела жизнь». Но все-таки с двумя из них нам удалось пообщаться. Нас пригласили в трапезную и предложили (к нашей радости) не кофе, как везде в Сербии, а чай с сахаром и печеньем. Матушка Ксения обрадовалась, узнав, что наша мать Пелагея из Вырицы. Челийская монахиня посещала могилку преподобного Серафима не так давно. Говорит: «Россия большая, и монастыри там большие, а Сербия маленькая, но монастырей у нас много». Заговорили об учениках преподобного Иустина и о той трагедии, которую уже несколько лет переживает Сербская Церковь: один из учеников преподобного Иустина, владыка Артемий, который был епископом Рашко- Призненским на Косово, ушел в раскол. Обвинил священноначалие в экуменизме, создал свою «независимую сербскую церковь», живет где-то в деревне. С ним ушли монашествующие некоторых косовских монастырей. Сколько раз и у нас в России возникали такие настроения, но, слава Богу, до серьезного раскола мы не дожили. Те, кто знают лично епископа Артемия, объясняют происшедшее его «зилотским характером», горячностью и порывистостью.

Но на таких грустных рассуждениях не хочу заканчивать эту главу о преподобном Иустине и о Челие. Вставлю в нее беседу с Павле Раком, тем более, что в восьмидесятые годы он был руководителем сербского Общества имени отца Иустина Поповича и является особым почитателем великого сербского богослова.

Благодатная память

Павле поделился с нами (и разрешил поделиться с читателями) своим афонским опытом.

«На Афоне тоже есть то, что препятствует молитве извне, как и внутренние страсти. Но мне кажется, что и в монастыре, и в миру ситуация принципиально не отличается. Внешние обстоятельства могут мешать до определенного момента, но они мешают меньше, чем внутренняя борьба. Христианство очень требовательно во всем. Стать православным – не значит просто верить во что-то и поклоняться чему-то. Это прежде всего значит, что я стал понимать: кто я и что я в этом мире.

Прежде всего, я – икона Божия, которая уже неузнаваема. Потому что я с собой сделал то, что не надо было делать, загрязнил образ. Вся суть христианства заключается в том, чтобы постараться возобновить этот образ. Молитва – одно из средств, самое существенное средство. Конечно, невидимая брань ведется целенаправленно и направлена на внутренний мир. Факторы извне могут мешать этой борьбе, но гораздо сильнее мешает то, что я не хочу убивать себя ветхого, себя, не обновленного Духом. Мешает то, что я не способен радикально вступить в эту борьбу. Я также могу делать много внешних дел, но они не будут иметь влияния на мое внутреннее преображение.

Также и молитва может быть легкой и простой, но ничего не дает во внутреннем духовном плане, если она сама по себе – цель. Если молитва видимо дает плоды, то есть если я становлюсь другим человеком, совершенно иным, то она приближается к совершенству. Но молитва действенна, даже если эти перемены маленькие, потому что все это очень трудно. Эти перемены носят онтологический характер, перемены – это чудо, потому что проявляется в бытии то, чего раньше не было. Мы становимся не только друзья Божии, не только мы Его любим и так далее, но мы становимся Его сотрудники в творении других самих себя. И именно это – трудно.

Хочу сказать, что даже на Афоне в последнее время видно, что внешние обстоятельства могут мешать молитве. Так, мои афонские друзья мне сказали (ведь я там прожил долгое время и знаю много иноков), что в последние годы, например, сложилась такая ситуация: живущий в большом монастыре мог встать в храме близко к алтарю не более десяти раз за год. В остальных случаях ему приходилось стоять в притворе, потому что в храме было так много паломников. Если я пришел искать удобства в молитве в афонском монастыре, то как раз в наше время это неподходящий вариант. Мои ощущения на этот счет уже давно были такими, так что я все чаще стал посещать моих друзей-отшельников, избегая монастырей. Мой лучший афонский друг всерьез занимается борьбой против собственных страстей, по-гречески это «калиергия тон аретон» (очисти себя самого через возрастание добродетелей). На настоящий момент у него осталось только четыре друга, которые его посещают, я не знаю, почему я вхожу в их число. Человека он видит раз в месяц или раз в два месяца. Сам он сказал, что именно такой образ жизни лучше всего способствует занятию самим собой. У него есть план, против каких именно страстей он борется, он следит за этим, записывает и так далее. И вот такая систематическая жизнь и есть монашеская. А когда слишком много всего вокруг, человек в водовороте людей и событий, то он теряет возможность спокойно и систематически заняться собой.

Так что Афон сейчас немного другой, не такой, как в прежние времена. Поток посетителей – это относительно новое явление. Еще никогда не было так легко приехать на Афон.

Что касается жизни в миру и молитвы, то если мы думаем, что именно из-за внешних обстоятельств что-то не получается, таким образом мы просто сами себя немножко утешаем. А надо четко осознать, что мы хотим от нашей молитвы и каковы должны быть ее плоды. Если все время перед глазами стоит эта цель – изменить себя, тогда, как я думаю, нам станет ясно, что главное препятствие внутри нас. Один мой знакомый афонский монах при мне отвечал на вопросы, как молиться – сидя, стоя, вслух и так далее. Он ответил: «Молиться так или иначе – все равно. Главное, чтобы это было искренне и очень целенаправленно».

Работа над собою и очищение от страстей должны получить некое завершение. Где та любовь к твари, если мы не желаем замечать то, что происходит вокруг? Понятно, что отшельник молится в уединении и видит человека раз в два месяца, но и он переживает за все происходящее. Если бы этого не было, то его молитвы были бы напрасны.

“Аскетис” по-гречески значит “упражнение”. И это слово применяется как к спортивным упражнениям, так и к монашескому деланию: апостол Павел говорит, что и сам подвизается иметь непорочную совесть (Деян. 24:16). Слово “аскетика” приобрело отрицательный оттенок, будто бы мы сами себя мучаем или что-то в этом роде. На самом деле никакой муки в этом нет. Мы упражняемся для того, чтобы сделать легким некое действие. Когда мы это делаем первый раз – нам тяжело. А если мы это делаем в сто пятидесятый раз, становится значительно легче. Всегда и во всем полезном надо упражняться. Добрые люди, которым не нужно упражняться, потому что они таковы по природе, получили благодать от рождения. И я не буду судить, каким образом, почему и зачем. Но для нас это не может быть абсолютным критерием. Иначе мы станем говорить так: “А почему мне тоже Бог не дал эту благодать сразу? Значит, я не виновен в том, что я зол”. На самом деле это неверное рассуждение. Я всегда стою перед большой задачей: я должен совершить со своей стороны усилия, чтобы получить эту благодать. Чем больше я буду упражняться, тем больше я сделаю и больше получу. Я встречался с людьми, которым дана была благодать от рождения, и на Афоне, и в миру, и видел, как легко им дается добродетель. В чем тогда состоит их жертва Богу? Получается все от природы, естественно.

На Афоне я знал двух человек, которые на сегодняшний день уже канонизированы. Я живу относительно долго. Потом я знал архимандрита Софрония (Сахарова). Знал некоторых монахов, которые никогда не будут канонизированы, потому что о них никто ничего не знает, а при личной встрече открывалась их святость».

В наших беседах Павле вспоминал о встречах с преподобным Паисием и преподобным Порфирием. И хотя этот рассказ не совпадает с темой нашего повествования, думаю, что любящие этих старцев с радостью прочтут его.

«Старцы очень разные, у каждого своя харизма. У отца Порфирия сразу видно было, что он все видит насквозь, у него был дар предвидения. Примеров этому было много. Ему Господь давал знать даже банальные вещи: например, в одной русской келии, принадлежащей Хиландару, жил монах. Когда он умер, ходили слухи, что там где-то зарыто с незапамятных времен золото, но никто не знал, где. Мой хиландарский друг отец Митрофан по случаю встретился со старцем Порфирием и спросил об этом золоте. Тот ему сказал о том, где находится золото: “Там есть колодец, там есть камень, и под ним оно лежит. Больше не ищи”. Таких случаев было много. В одном монастыре на острове Патмосе вода иссякла, и он сказал, где и сколько копать, хотя сам он на Патмосе никогда не был.

В разговоре с нами старец сказал: “Да. У меня есть такие способности, но как я буду отвечать перед Богом? У меня нет никаких заслуг”. Поэтому он очень строго наблюдал за собой, когда произносил предсказания, говорил о сокровенных вещах. Могу сказать, что все это он делал с любовью. Но в своих предсказаниях отец Порфирий мог быть очень строгим и точным, когда говорил о состоянии общества. Так, он говорил, что современные греки балуют своих детей и делают их неспособными отречься от чего бы то ни было. Их приучают к “легким деньгам”. А такие избалованные люди могут увлечь и себя, и других в пропасть. Хороший христианин не может быть избалованным – говорил старец. Но его не слушали. Жили в кредит, угробили страну.

А старец Паисий всегда проявлял обо мне очень конкретную заботу. Когда я рассказывал о своих проблемах, он всегда находил очень четкие слова, которые меня не только тогда утешили, но и остались со мной на всю жизнь. Например, однажды я был печален потому, что было принято решение о моем отзыве из монастыря Каракалл. Мы договорились с настоятелем, что я там проживу несколько месяцев. И вот я прихожу к старцу с грустным ощущением, что сейчас покидаю монастырь, где мне было очень хорошо. Каракалльских монахов отличает дух молитвы Иисусовой, она в повседневной жизни действовала так, что они оказывались между собой очень связанными, как родные. Отец Паисий спросил: “Почему ты грустишь?” Я рассказал. А он меня спрашивает: “Сколько времени ты провел в этом монастыре? ” В тот момент было как раз семь месяцев. Он засмеялся, толкнул меня и сказал: “Семимесячные выживают!”, имея в виду детей. Как он нашел эту метафору? Я ее навсегда запомнил. Сейчас уже тридцать лет прошло с тех пор. Когда я бываю в Каракалле и встречаюсь с теми монахами, которые жили там в одно время со мной, то у меня возникает ощущение, что мы с ними настолько связаны, действительно навсегда, будто мы родственники. Есть и другие случаи. Однажды я пришел к нему, а со мной спускался из Кареи один русский паломник, который был очень полным человеком. В какой-то момент он сказал, что не может спускаться дальше, потому что потом не сможет подняться. Я пошел дальше, пришел к старцу. В тот раз я приходил с какими-то личными вопросами. Мы закончили их обсуждать, и он дал мне персик. Я поблагодарил, – действительно, хорошо получить от старца персик! Он мне дает другой. Я ответил, что получил уже один, но он ответил: “Тебя там человек ждет, это для него”. Я не говорил старцу Паисию, что меня ждет человек, но он это знал. Эти мелочи, детали всегда сопровождались таким выражением лица, такой любовью, что сразу было видно, откуда идет эта теплота – от Божественного начала».

Благодарим Павла за то, что поделился с нами благодатной памятью.

Продолжение следует.

Людмила Ильюнина
Сайт «Ветрово»
11 декабря 2019