Александр Буздалов. Природа оптимизма нового богословия

Спастись, согласно современным богословским представлениям, стало легче, поэтому и «жить стало веселей». Спасаться теперь можно и в расколе, и в ереси, и в другой религии, и даже в атеизме, нужно только быть «хорошим человеком», придерживаться общечеловеческих нравственных норм.

«Понадобились многие века, чтобы на почве прогрессирующего развития общественных отношений, совершавшегося в ходе всё более целеустремленной борьбы за социальную справедливость, под влиянием гуманизма, просвещения и революционных учений, христианская мысль смогла произвести коренную переоценку ценностей и взглянуть на “земной град” значительно объективнее, избегая как излишней его идеализации, так и недооценки его значения в плане общепромыслительной и спасающей деятельности Божией, направляющей весь мир к полноте времен, когда вся, способная к вечной жизни, тварь будет чудесно преображена и соединится под Главой Христом в славе торжествующего Небесного Иерусалима» (Христианская ответственность за лучший мир. Основной доклад митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима (произнесен 30 сентября 1971 г. на IV Всехристианском Мирном Конгрессе в Праге). ЖМП, 1972. №1. С.42).

Конечно, и ортодоксальное богословие было по-своему «жизнерадостным» и «оптимистичным». Радуйтесь всегда в Господе; и ещё говорю: радуйтесь (Фил 4:4). Основное отличие традиционной христианской радости и модернистского «мажора» можно проследить на примере заповедей блаженства (то есть, новозаветного декалога, основных тезисов евангельского учения), согласно которым, одним из условий «радости и веселия» христиан является то, что при этом будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня (Мф. 5:11-12). Блаженны вы, потому что так гнали и пророков, бывших прежде вас, и поэтому велика ваша награда на небесах (Мф. 5:11-12). Данной составляющей и лишено модернистское «блаженство» по причине означенного «прогрессирующего развития общественных отношений, социальной справедливости, гуманизма и просвещения». Ни о каких гонениях за веру, «сораспятии Христу», «крестноношении» здесь речи уже не идет, потому что весь оптимизм нового богословия и построен на «диалектическом снятии» коренного христианского противоречия Церкви и мира, переоценке роли последнего «в плане спасающей деятельности Божией» и человеческой.

Это означает, что и «блаженство» модернизма носит уже посюсторонний характер. Источником его выступает «радость и веселие» не столько с Распятым и Воскресшим Христом и «бывшими прежде пророками» и мучениками за веру, сколько со «всей тварью». …Но как вы участвуете в Христовых страданиях, радуйтесь, да и в явление славы Его возрадуетесь и восторжествуете. Если злословят вас за имя Христово, то вы блаженны, ибо Дух Славы, Дух Божий почивает на вас. Теми Он хулится, а вами прославляется (1 Пет. 4:13-14). Дух Святой потому и называется Утешителем, что утешает духовными радостями учеников Христовых в их неизбежных скорбях в мире. Оптимизм же нового богословия зиждется на утопии общечеловеческого прославления Божия, всемирного религиозного монизма, глобального поклонения Духу, в частности, посредством монизма нравственного. Поэтому и радость его имеет принципиально иную природу, не духовную (то есть, благодатную), но светскую, гуманистическую как псевдохристианскую. Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мiре будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мiр (Ин 16:33). Тогда как новое богословское сознание испытывает свою радость не только в мире, но и вместе с миром, а значит, и от самого мира.

«Ведь большинство жителей Соединенных Штатов являются христианами, они исповедуют те же самые ценности, они принадлежат к единой христианской семье <…> И в этом смысле моя встреча с Папой Франциском была очень важной. <…> Потому что у двух собеседников был общий нравственный консенсус – вера в Господа Иисуса Христа, в его заповеди, в его законы. Но ведь эти же заповеди и законы присутствуют и в мусульманском мире, и даже в светском гуманизме. <…> Полагаю, что моя встреча с понтификом внесла свой скромный вклад в формирование этого будущего нравственного консенсуса для всех людей» (Полная версия эксклюзивного интервью патриарха Кирилла телеканалу RT).

Но в том-то и дело, что «нравственный консенсус» мира сего не предполагает «сораспятия Христу». И, выйдя поспешно из гроба, они со страхом и радостью великою побежали возвестить ученикам Его. Когда же шли они возвестить ученикам Его, и се Иисус встретил их и сказал: радуйтесь! И они, приступив, ухватились за ноги Его и поклонились Ему» (Мф. 28:8-9). Великой радости Воскресения предшествовала пропорциональная ей по величине скорбь Голгофы, участвовать в которой христианин призван. О сем [силою Божиею через веру соблюдении ко спасению] радуйтесь, поскорбев теперь немного, если нужно, от различных искушений (1 Пет. 1:5-6). Заповеданное христианам распятие плоти со страстями и похотями (Гал. 5:24) означает, прежде всего, распятие присущих падшему естеству страстей именно на «кресте» новозаветных заповедей («Распнись на кресте заповедей евангельских, непрестанно содержи себя пригвожденным к нему» (свт. Игнатий (Брянчанинов). Слово о молитве умной, сердечной и душевной. Аскетические опыты. Т.2)), исполнение которых превышает силы человеческого естества и совершается подаваемой Святым Духом благодатью. Поэтому положение «блаженны вы» (как и «радуйтесь») предшествует собственно самой заповеди как нравственному закону, или норме, которой необходимо следовать, потому что «блаженство» как благодатная сила, которой эта норма может быть исполнена человеком, предшествует ему (а не только является наградой – «блаженством» как состоянием духа, исполнившим должное).

В то время как «блаженство» «нравственного монизма» построено на совершенно иных принципах. Основные положения этого нового богословского учения восходят к «нравственной метафизике» Канта как «системе вознаграждающей себя самое моральности» (Кант И. Критика чистого разума. М., «Мысль», 1994. С.474).

«Блаженство есть удовлетворение всех наших склонностей <…>. Практический закон, основывающийся на мотиве блаженства, я называю прагматическим (правило благоразумия); а закон (если такой закон существует), имеющий своим мотивом только достойностъ счастья, я называю моральным (нравственным) законом. Прагматический закон советует, что нужно делать, если мы хотим быть причастными к блаженству, а нравственный закон повелевает, как мы должны вести себя, чтобы быть лишь достойными блаженства» (там же. С.472).

Таким «прагматическим законом», нравственными «правилами», соблюдение которых сделает человека «причастником блаженства», как раз и являются евангельские заповеди блаженства (которые являются основным «мотивом» духовной жизни христианина). И этот «прагматизм» отвергается Кантом (критикуется как ложный принцип нравственности) с тех же примерно позиций, что «схоластический юридизм» догматического учения Церкви – в «нравственном монизме». Соответственно, и источником «блаженства» в новом богословии оказывается «внутренний закон нравственности», сознание «достойности счастья» человеком, исполняющим его. И это, по сути, уже противоположное учение.

«Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, <…> он чувствует страдание и назвал это состояние грехом. Итак, человек беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения закона…» (Достоевский Ф. Записная тетрадь 1863-1864 гг. / Д.,XX,175).

«В чем закон этого идеала [Христа]? Возвращение в непосредственность, в массу [в естественное состояние], но свободное и даже не по воле, не по разуму, не по сознанию, а по непосредственному ужасно сильному, непобедимому ощущению, что это ужасно хорошо» (Достоевский Ф. Записная тетрадь 1864-1865 гг. / Д.,XX,175).

Если традиционное христианское сознание предполагает «духовную нищету» и недостойность блаженства (спасения, Царства Небесного) и уповает лишь на Божию благодать (благодаря Искуплению как единственному совершенному «исполнению закона»), то новое богословское сознание, вслед за Кантом, Шеллингом, Хомяковым, Достоевским и т.д. находит альтернативный источник «блаженства» как полноты духовных сил в самом человеке (в его разуме, в его воле, в его «непобедимых ощущениях»).

Из-за такого, условно говоря, понижения себестоимости христианского спасения, происходит ослабление различных канонических норм (постов, ограничений по допущению к Таинствам, правил межконфессионального общения и т.п.), модернизация (либерализация) богослужебного устава, спекуляции на принципе «икономии» (всевозможных послаблений из «пастырских соображений») и т.п. Одно из видимых следствий этого процесса – участившиеся случаи добровольного снятия сана проповедников «радостного христианства» (раз с таким же успехом спасаться можно и «в миру»).

«Сегодня важный день в моей жизни, – написал он на своей странице в Facebook. – Что-то очень важное заканчивается. И начинается что-то новое. Сегодня я подал в святую Афинскую архиепископию прошение об увольнении из числа духовенства и снова стал простым гражданином мира сего. Теперь я «простой» Андреас Конанос» (Греческий богослов Андрей (Конанос) сообщил, что оставляет священнослужение).

В основе всех этих явлений и тенденций новейшей церковной жизни и богословской мысли лежит именно сотериологическая девальвация, сводящая к минимуму разность между «зваными» и «избранными» и повышающая общей уровень оптимизма в богословском модернизме и, соответственно, ослабляющая позиции таких ортодоксальных понятий как «страх Божий», «память смертная», сознание своей греховности и недостойности спасения.

«Христос снимает с нас страх смерти. Он говорит нам, что никакой смерти нет, — забудьте о смерти, есть бессмертие. И Он вводит нас в то бессмертие, которое наполнено Его жизнью, Его Божественным присутствием. И что же это означает для нас, живущих во плоти в этом ограниченном мире, живущих в той или иной мере в преддверии своей физической смерти? <…> Мы живем в преддверии этого события, но Воскресение Христово наполняет наш взор в будущее огромным оптимизмом и жизненной силой. Для нас ничего не должно быть страшно в этом мире, потому что мы бессмертны. Ничего не должно быть ужасающим для нас, потому что никаких ужасов не может быть для тех, кто точно знает о своем бессмертии. И это самая главная весть, которую Христос Своим Воскресением передал всему роду человеческому. Поэтому христианство является верой, исполненной огромного глобального оптимизма» (Слово Святейшего Патриарха Кирилла после Пасхальной великой вечерни в Храме Христа Спасителя в Москве).

Акцент патристики с постоянного напоминания «блюсти, как опасно ходите» (Еф. 5:15) (ибо, говорю вам, если праведность ваша не превзойдёт праведности книжников и фарисеев, то вы не войдёте в Царство Небесное (Мф. 5:20)), перемещается на положение Бог есть любовь (1 Ин. 4:8). «Святые Отцы совмещают все делания инока, всю жизнь его в плач. Что значит плач инока? Это — его молитва» (свт. Игнатий (Брянчанинов). О молитве (Аскетические опыты) / св. Исаак Сирин. Слово 21). Проповеди бывшего архимандрита Андрея (Конаноса) носили обратный характер:

«Бог тебя любит, но ты обычно не чувствуешь этого сердцем… Говоришь: “Я чувствую за собой вину”. И сколько еще ты будешь чувствовать эту вину? сколько времени ты будешь таким? Всю жизнь? …почему… постоянно плачешься? Почему твое сердце тяжко вздыхает? Где у тебя прощение, где улыбка надежды, где та воскресная улыбка, с которой говорят: “Бог меня простил”?» «Мы свыклись с чувством вины, скорби, с разочарованиями и, когда они исчезают, не чувствуем себя на седьмом небе от счастья: нам их не хватает, мы не можем без них сделать ни шагу вперед и сказать, что заслуживаем счастья» (Архимандрит Андрей (Конанос). Холст жизни).

Снятие Конаноса с себя сана напоминает уход Алеши Карамазова из монастыря после смерти «старца» Зосимы, в романтическом «богословии» которого, в свою очередь, звучали основные мотивы наставлений Конаноса.

«…жизнь есть рай, и все мы в раю, да не хотим знать того, а если бы захотели узнать, завтра же и стал бы на всем свете рай» (Братья Карамазовы. Кн.6, гл.II / Д.,XIV,260).

«Он не остановился и на крылечке, но быстро сошел вниз. Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. С зенита до горизонта двоился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. Белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною… Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков. “Облей землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои…” — прозвенело в душе его. О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем даже и об этих звездах, которые сияли ему из бездны, и “не стыдился исступления сего”. Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, “соприкасаясь мирам иным”. Простить хотелось ему всех и за все и просить прощения, о! не себе, а за всех, за всё и за вся» (Достоевский Ф. Братья Карамазовы. Кн.7, гл.IV / Д.,XIV,328).

Иными словами, герой Достоевского ушел из монастыря именно потому, что «соприкасаться мирам иным» можно, будучи и «гражданином мира сего», который, по догмам почвеннической религии всеединства, есть даже более «храм Божий», чем храмы рукотворные.

«Спасение так близко к нам, а мы этого не понимаем. То есть оно переплетается с нашей жизнью, Бог проходит так близко от нас, чтобы мы Его ощутили, задумались о Его любви. Проходит так деликатно и говорит:– Я ничего тебе не сделаю. Я только люблю тебя, что Мне еще делать? Л-ю-б-л-ю тебя! – А что Ты еще делаешь? – Да это только и делаю – люблю. И жду. Жду твоего покаяния, твоей перемены» (архим. Андрей (Конанос). Мы проходим мимо своего спасения).

О том, что Бог еще и судит грешников с самыми страшными для них последствиями, говорить в новом богословии либо не принято, либо – функция суда (как и спасения) вообще оказывается переданной человеку, его нравственной «ответственности» и «сознанию долга» (раз свойства Божии исчерпываются любовью, которая «никого не судит»).

«Что значит – суд пред Богом? Подводится некий первоначальный итог жизни человека. 40 дней – некий экзамен, как в школе, только не Бог судит человека, а сам человек перед лицом святыни падает или спасается. Это зависит от характера земной жизни. Бог насилия не производит, Он – величайшая любовь, человек сам идёт к Богу или уходит от Него». «Вы спрашиваете о Последнем суде, который часто называется Страшным? Это последний акт в истории человечества, открывающий начало его вечной жизни. Он последует за всеобщим воскресением, в котором произойдет восстановление всей духовно-телесной природы человека, в том числе и полноты воли, а, следовательно, и возможности окончательного самоопределения человека – быть ему с Богом или навсегда уйти от Него. По этой причине Последний суд именуется Страшным. Но Христос на этом суде не окажется греческой Фемидой – богиней правосудия с завязанными глазами. Напротив, перед каждым человеком во всей силе и очевидности откроется нравственное величие Его крестного подвига, Его неизменная любовь. Поэтому, имея печальный опыт земной жизни и ее “счастья” без Бога, опыт “экзаменов” на мытарствах, трудно предположить, чтобы всё это не тронуло, точнее, не потрясло сердец воскресших людей и не определило положительного выбора падшего человечества. <…> Ибо ад <…> находится “в глубине сердца человеческого”. Потому двери ада могут быть заперты только изнутри самими его обитателями, а не запечатаны архангелом Михаилом семью печатями, чтобы оттуда никто не смог выйти» (Осипов А.И. 9 вопросов о смерти / Интервью журналу «Фома» (2012)).

«Архангел Михаил» этого богословского пассажа – это как раз носитель «общечеловеческих нравственных ценностей». У него больше общего с «нежным ангелом» Пушкина, что «в дверях эдема главой поникшею сиял» (уже ощущая некоторый дефицит радостей жизни), чем с догматическим представлением о бесплотных силах. Соответственно, и сами новые христиане (в лице носителей нового богословского сознания) предстают перед нами какими-то романтическими героями или кантианцами, для которых нравственный (то есть естественный) «закон природы» является более сильным мотивом праведной жизни (удержания себя от греха, борьбы со страстями), чем святоотеческое «держание ума во аде» и упование на милость Божию.

Таким образом, общий повышенный оптимизм богословского модернизма оказывается тесно связан с его сотериологией, где превалируют принципы «нравственного монизма» с его антиюридической полемикой. Отказ от традиционного толкования догмата Искупления превращает новое богословие в квазирелигию нравственного самоспасения, оптимизм (как ложное «блаженство») которой имеет чисто психологическое («душевное») или рациональное происхождения, являясь чем-то вроде самовнушения, солипсического переживания. «В умопостигаемом, т.е. моральном, мире <…> можно мыслить такую систему связанного с моральностью соразмерного блаженства как необходимую, ибо свобода <…> сама была бы причиной всеобщего блаженства, следовательно, разумные существа, ведомые такими принципами, сами были бы творцами своего собственного и вместе с тем чужого прочного благополучия» (Кант И. Критика чистого разума. Цит. изд. С.474). Принципиальное отличие христианской сотериологии, кратко изложенной в евангельских заповедях блаженства, заключается в том, что единство того, что в «метафизике нравственности» (кантианстве) и «нравственном монизме» (богословского модернизме) называется «нравственным законом» и «блаженства» (как результатом исполнения этого закона) – это единство в Христианстве обеспечивается божественной благодатью, трансцендентной человеческой природе (а не внутренне присущей как «нравственное начало», общее божественной и человеческой природе – в монизме). И поэтому модернистский «оптимизм» («блаженство» Канта, «радость» Конаноса, «восторг» Достоевского) является переживанием естественного как сверхъестественного, или квазиблагодатным состояниям.

Александр Буздалов
Сайт «История идей»
2 октября 2020