Борис Башилов. Робеспьер на троне. Пётр I и исторические результаты совершенной им революции

Генеральная облава на крестьянство. замена крепостной зависимости крепостным правом

Генеральная облава на крестьянство, – так историк Ключевский определяет политику Петра к основному классу тогдашней Руси – крестьянству.

До Петра и его преемников крестьяне в интересах борьбы за национальную независимость были прикреплены только к земле, Пётр прикрепил их к помещикам, то есть создал крепостное право европейского типа. Слой воинов, получавших от государства землю во временное владение, Пётр и его преемники заменяют кастой потомственных рабовладельцев.

Генеральная облава на крестьянство закончилась, по оценке Ключевского тем, что: «В результате область крепостного права значительно расширилась, и здесь совершился целый переворот только отрицательного свойства. В следствии указов Петра, колоссальный фонд государственных поместных земель сделался частной собственностью дворян. До Петра I дворяне пользовались поместными землями за свою службу государству. Пользование поместьями было видом натуральной платы за несение государственной службы. После упомянутого выше указа Петра они стали собственниками государственных земель и владельцами «крещенной собственности».

Уступая суровой исторической необходимости, Москва, конечно, тоже закрепощает, но закрепощает не во имя привилегированных классов торговой или земской знати, а во имя жизненных интересов всей нации.

«Я не собираюсь утверждать, – пишет Солоневич в «Белой Империи», – что крепостное право в России в каких бы то ни было отношениях было хуже крепостного права на западе. Оно было лучше, и оно было мягче. Но оно имело дело с народом, у которого чувство справедливости и государственности обострено до предела. И, как это ни покажется странным, с народом, у которого чувство собственного достоинства очень значительно повышено по сравнению с неким «среднемировым» и даже среднеевропейским уровнем, – это положение я буду доказывать в другом месте». (Л. Тихомиров. Монархическая государственность.)

«Русское миросозерцание, – указывает Лев Тихомиров, – начало путаться тогда, когда в него влилось слишком много чужеземного элемента, так много, что даже способность русского народа ассимилировать все, что стоит на пути, – уже не смогла справиться с этим наводнением. Именно этот период нерусского влияния внес к нам западноевропейское крепостное право. То есть заменил чисто русский принцип общего служения государству – западноевропейским «юридическим принципом частной собственности на тех людей, которые строили и защищали национальное государство».

Начало рабству русского крестьянства на европейский манер положил Пётр, его преемники и в частности «Великая Екатерина», развили его и придали ему классические европейские формы.

«По Уложению 1649 года крестьянин был лишен права сходить с земли, но во всем остальном он был совершенно свободным. Закон признавал за ним право на собственность, право заниматься торговлей, заключать договоры, распоряжаться своим имуществом по завещанию». (Шмурло. История России.) Комментируя эту оценку Шмурло, И. Солоневич очень метко вскрывает ложные суждения большинства русских историков о происхождении и природе крепостного строя. «Наши историки, – пишет он, – сознательно или бессознательно допускают очень существенную терминологическую передержку, ибо «крепостной человек», «крепостное право» и «дворянин» в Московской Руси были совсем не тем, чем они стали в Петровской. Московский мужик не был ничьей личной собственностью. Он не был рабом. Она находился примерно, в таком же положении, как в конце прошлого века находился рядовой казак. Мужик в такой же степени был подчинен своему помещику, как казак своему атаману. Казак не мог бросить свой полк, не мог сойти со своей земли, атаман мог его выпороть, – как и помещик крестьянина, – и это был порядок военно-государственной субординации, а не порядок рабства. Начало рабству положил Пётр».

Когда Герцен и другие западники вопили во всю глотку о «крещеной собственности», они молчали о том, что она создалась на базе принципов западноевропейского крепостного права. До Петра, вынужденные суровыми историческими условиями, русские цари сокращали возможность передвижения крестьян, но никогда не лишали крестьян личной независимости. Ими была установлена крепостная зависимость, но это не было крепостное право. При Петре Первом крестьянин Посошков выражал это народное мнение, заявляя в написанном им сочинении: «Крестьянам помещики не вековые владельцы… а прямой их владелец Всероссийский Самодержец». Западник же Петр вместе с другими заимствованиями с запада, вроде Синода, идеи абсолютизма, позаимствовал и чуждую древней Руси идею крепостного права. Пётр Первый установил в России крепостное право по его западному образцу, которое вскоре после его смерти перешло в настоящее рабство, хотя и более мягкое по форме, чем на своей родине – западе, но все же рабство.

Кроме крестьянства Пётр разгромил и второй важный общественный класс тогдашней
Руси – русское купечество. До Петра I оно играло большую роль в жизни Московской Руси. В тяжелую годину богатые гости всегда приходили на помощь государству. Купцы играли огромную роль как организаторы торговли, промышленности, как колонизаторы. Вспомним хотя бы Строгановых, которые имели даже свою армию и артиллерию. Купцы строили заводы корабли, городки в пустынных местностях, воздвигали чудесные церкви, организовывали новые виды ремесел, покровительствовали религиозному искусству. Московское купечество было одним из основных социальных слоев Московской Руси, носителем русской культуры.

Иностранцы поражались коммерческой предприимчивости русских в 16 и 17 вв. Вспомним одних Строгановых, Минина, создавшего народное ополчение во время великой смуты. Земская Русь это прежде всего торговая и посадская (ремесленная) Русь.

Пётр разгромил купечество. Купеческие древние семейные торговые дома были уничтожены. Из созданных на европейский образец «кумпанств» ничего не вышло. Хотя субсидии и льготы этим кумпанствам давались за счет того, что отнималось в виде непомерных налогов со старинных купеческих домов, которые не хотели купать в кумпанства.

В результате обнищания купечества пришли в упадок многие древние города, древние отрасли русского искусства, которые любило и поддерживало купечество, исчезло много древних ремесел. Понизилась архитектура русских церквей; стенная роспись в церквах, шитье шелками и т.д.

Лживость легенды, что «реформы Петра » двинули вперед русскую культуру

Достижения в области культуры в эпоху Петра очень незначительны, хотя по его приказу и было переведено с иностранных языков около 1000 книг. Петровские «реформы», как теперь известно, не только не способствовали культурному развитию России, но, по мнению историков, даже задержали на полстолетия поступательный ход развития русской культуры.

Постоянные набеги, пожары и время истребили большинство памятников русской деревянной архитектуры. Но по сохранившимся древним каменным церквам мы можем судить, что русская архитектура развилась с стремительной быстротой, исключительно скоро освободившись от подражания византийской архитектуре. Свидетель этому чудеснейший образец церкви на Нерчи, построенной уже в 1165 году. Пётр нанес страшный урон русскому национальному искусству:

«Эпоха Петра Великого разделяет историю русского искусства на два периода, резко отличающихся друг от друга, второй не является продолжением первого. Путь, по оторому шло развитие в первом периоде, вдруг пресекается, и работа, приведшая уже к известным результатам, как бы начинается сначала, в новой обстановке и при новых условиях: нет той непрерывности, которая характеризует развитие искусства в других странах», – пишет Г. К. Лукомский в своей книге «Русская старина».

И, действительно, Пётр Первый изменил все, что имело внешнюю форму. Только русская музыка не имела внешней формы и только поэтому она сохранила после Петра свою исконную русскую сущность.

До возникновения СССР ни одна из эпох русской истории не оставляет такого тяжелого, давящего впечатления, как эпоха, последовавшая вслед за смертью Петра. Никакой Европы из России, конечно, не получилось, но Россия очень мало стала походить на бывшую до Петра страну. Крестьяне превратились в рабов, высший слой общества перестал напоминать русских. Созданное Петром шляхетство разучилось даже говорить по-русски и говорило на каком-то странном жаргоне.

Представитель образованного класса Московской Руси, глава «темных раскольников», по выражению академика Платонова, «слепых ревнителей старины», протопоп Аввакум, писал на языке, уже близком языку Пушкина. Вот образец его стиля.

«С Нерчи реки, – пишет Аввакум, – назад возвратился на Русь. Пять недель по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухлишко дали две клячи, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы не мирные».

А представители созданного Петром шляхетства писали свои мемуары следующим языком.

«Наталия Кирилловна была править некапабель. Лев Нарышкин делал все без резона, по бизарии своего гумора. Бояре остались без повоира и в консильи были только спекуляторами».

Эти строки, в которых современный русский человек не может ничего понять, заимствованы историком Ключевским из мемуаров одного из наиболее образованных людей Петровской эпохи. Сопоставьте язык протопопа Аввакума и Петровского шляхтича, и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти.

Из усилий Петра повысить культурный и экономический уровень современного ему русского общества, ничего не получилось. Тысячи переведенных с иностранных языков книг, переведенных варварским, малопонятным слогом, продолжали лежать на складах. Их никто не хотел покупать, как никто не хочет сейчас покупать сочинений Ленина и Сталина. Позже большинство этих книг были использовано на переплеты позднее изданных книг.

Карамзин писал про Петра Великого, что при нем русские, принадлежавшие к верхам общества, «стали гражданами вселенной и перестали быть гражданами России». В эпоху Петра зарождается обличительная литература, ставящая своей целью борьбу с национальной верой, национальной формой власти и национальной культурой. Таковы все писатели Петровской поры, Татищев, Феофан Прокопович и Посошков. Взгляды Феофана Прокоповича и Татищева складываются под влиянием европейских рационалистов, Фонтеля, Бейля, Гоббса и Пуффендорфа.

Переводная литература самым разлагающим образом действует на головы русского юношества. Интересное свидетельство мы находим в «Истории России» Соловьева. Серб Божич с удивлением говорит суздальскому Митрополиту Ефрему (Янковичу):

«Мы думали, что в Москве лучше нашего благочестие, а вместо того худшее иконоборство, чем у лютеран и кальвинов: начинается какая-то новая ересь, что не только икон не почитают, но и идолами называют, а поклоняющихся заблудшими и ослепленными. Человек, у которого отведена мне квартира, какой-то лекарь и, кажется, в политике не глуп, а на церковь православную страшный хулитель, иконы святые и священнический чин сильно унижает: всякий вечер приходят к нему русские молодые люди, сказываются учениками немецкой школы, которых он поучает своей ереси, про священнический чин, про исповедь и причастие так ругательно говорит, что и сказать невозможно». (Соловьев. История России.)

«Как давно сын твой стал отвратен от святой церкви и от икон», – спросил у Евдокии Тверитиной в 1708 году священник Иванов.

Евдокия Тверитинова ответила: «Как от меня отошел прочь и стал искать науку у докторов и лекарей немецкой слободы».

То есть, когда пошел по проложенному Петром I гибельному пути.

«Птенцы гнезда Петрова» в свете исторической правды

Долгорукий, человек эпохи Тишайшего Царя, сравнивая Петра с его отцом, сказал: «Умные государи умеют и умных советников выбирать и их верность наблюдать».

Умел ли выбирать себе умных и честных советников Пётр? Нет, никогда не умел. Его правительство по-своему нравственному и деловому признаку несравненно ниже правительства его отца, про которое историк С. Платонов писал:

«Правительство Алексея Михайловича стояло на известной высоте во всем том, что ему приходилось делать: являлись способные люди, отыскивались средства, неудачи не отнимали энергии у делателей, если не удавалось одно средство, – для достижения цели искали новых путей. Шла, словом, горячая, напряженная деятельность, и за всеми этими деятелями эпохи, во всех сферах государственной жизни видна нам добродушная и живая личность царя».

Петра постигла судьба всех революционеров: его соратники почти все нравственно очень неразборчивые люди: для того, чтобы угодить своему владыке они готовы на все. Своего главного помощника Александра Меньшикова он аттестует так в написанном Екатерине письме: «Меньшиков в беззаконии зачат, в грехах родила мать его и в плутовстве скончает живот свой».

Птенцы «Гнезда Петрова», по характеристике историка Ключевского, почитателя «гения» Петра, выглядят так:

«Князь Меньшиков, отважный мастер брать, красть и подчас лгать. Граф Апраксин, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и не знакомый с первыми зачатками мореходства … затаенный противник преобразований и смертельный ненавистник иностранцев. Граф Остерман… великий дипломат с лакейскими ухватками, который в подвернувшемся случае никогда не находил сразу, что сказать, и потому прослыл непроницаемо скрытным, а вынужденный высказаться – либо мгновенно заболевал послушной томотой, либо начинал говорить так загадочно, что переставал понимать сам себя, робкая и предательски каверзная душа…

Неистовый Ягужинский… годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры сената».

Назначенный Петром местоблюстителем патриаршего престола Стефан Яворский на глазах молящихся содрал венец, с чудотворной иконы Казанской Божьей Матери. Говорил, что иконы – простые доски. Неоднократно издевался над Таинством Евхаристии.

«Под высоким покровительством, шедшим с высоты Сената, – пишет Ключевский, –казнокрадство и взяточничество достигли размеров небывалых раньше, разве только после».

При жизни Петра «птенцы гнезда Петрова» кощунствовали, пьянствовали, крали где, что могли. Один Меньшиков перевел в заграничные банки сумму, равную почти полутора годовому бюджету всей тогдашней России.

В «Народной Монархии» И. Солоневич ставит любопытный вопрос, что бы стали делать в окружении Петра люди, подобные ближайшим помощникам царя Алексея, как Ордин-Нащокин, Ртищев, В. Головнин и другие. И приходит к выводу, что этим даровитым и образованным людям не нашлось бы места около Петра, так как не находится места порядочным и образованным людям современной России в большевистском Центральном Комитете.

Всякая революция есть ставка на сволочь и призыв сволочи к власти. Всякая революция неизбежно имеет своих выдвиженцев. Эти выдвиженцы состоят обычно из людей без совести. Увлеченный Западом, «Петр, – по справедливому выражению И. Солоневича, – шарахался от всего порядочного в России и все порядочное в России шарахалось от него». Поставим вопрос так, как ни один из наших просвещенных историков поставить не догадался, – пишет И. Солоневич, – что, спрашивается, стал бы делать порядочный человек в петровском окружении? Делая всяческие поправки на грубость нравов и на все такое в этом роде, не забудем, однако, что средний москвич и Бога своего боялся, и церковь свою уважал, и креста, сложенного из неприличных подобий, целовать во всяком случае не стал бы.

В Москве приличные люди были. Вспомните, что тот же Ключевский писал о Ртищеве, Ордин-Нащокине, В. Головнине – об этих людях высокой религиозности и высокого патриотизма, и в то же время о людях очень культурных и образованных. Ртищев, ближайший друг царя Алексея, почти святой человек, паче всего заботившийся о мире и справедливости в Москве. Головнин, который за время правления царицы Софьи построил в Москве больше трех тысяч каменных домов и которого Невиль называет великим умом «любимым ото всех». Блестящий дипломат Ордин-Нащокин, корректность которого дошла до отказа нарушить им подписанный Андрусовский договор. Что стали бы делать эти люди в «Петровском гнезде»? Они были бы там невозможны совершенно. Как невозможен оказался фактический победитель шведов – Шереметев.

Шлиппенбах (по Пушкину – «пылкий Шлиппенбах»), переходит в русское подданство, получает генеральский чин и баронский титул и исполняет ответственные поручения Петра, а Шереметев умирает в забвении и немилости и время от времени тщетно молит Петра об исполнении его незамысловатых бытовых просьб».

Пётр совершил революцию. А судьба всякой революции строить «новую прекрасную жизнь» руками самой отъявленной сволочи. Этот закон действовал и в «Великой» французской революции, в февральской, действует в большевистской. Действовал он и в Петровской. И выдвиженцы, выдвинутые Петром, были немногим лучше выдвиженцев Сталина. При жизни Петра они хищничали напропалую. Что стали делать после смерти Петра «птенцы гнезда Петрова»? На этот важный вопрос Ключевский дает весьма четкий и выразительный ответ: «Они начали дурачиться над Россией тотчас после смерти преобразователя, возненавидели друг друга и принялись торговать Россией как своей добычей».