История Ирины Бергсет: «Бегство из Кощеева царства — Норвегии»

Жи­ла-бы­ла де­воч­ка, чи­та­ла, как все в дет­стве, сказ­ки об из­буш­ке на ку­рьих нож­ках, о Ба­бе-яге и Ко­щее Бес­смерт­ном. По­том де­воч­ка вы­рос­ла, пре­вра­ти­лась в пре­крас­ную де­вуш­ку и ре­ши­ла по­ис­кать осо­бен­но­го сча­стья и не где-ни­будь, а за три­де­вять зе­мель, ку­да уеха­ла с за­мор­ским прин­цем. Она ве­ри­ла в лю­бовь и в то, что доб­ро все­гда по­беж­да­ет зло, а еще – в об­ще­че­ло­ве­че­ские цен­но­сти, о ко­то­рых все твер­ди­ли во­круг. Чем за­кон­чи­лась эта ис­то­рия, рас­ска­жет на­ша про­грам­ма и ее го­стья Ири­на Берг­сет, ко­то­рая се­го­дня воз­глав­ля­ет об­ще­ствен­ное дви­же­ние «Рус­ские ма­те­ри».

— Ирина, Фролова – это твоя девичья фамилия. У тебя ведь было все замечательно и хорошо.

– Я защитила диссертацию – я кандидат филологических наук, работала в газете, на телевидении (то есть по профессии), в министерстве печати – заместителем начальника аналитического управления, а потом, в течение десяти лет перед этим замужеством, – консультантом в Госдуме.

– Как Ирина Фролова стала Ириной Бергсет?

– Это трагическая история. Начиналась романтично, в Москве. Я забыла в тот момент все сказки, где на века нашими предками четко и ясно даны все ориентиры (мудрость человеческая справедлива во все времена). Помните, как там написано: перед входом в дремучий лес лежит камень, от него три дороги; налево пойдешь – себя потеряешь, направо пойдешь – душу потеряешь, прямо пойдешь – детей потеряешь. Как всегда, сердце и эмоции победили. Хотелось романтизма, красивой любви, детей где-то там, в красивой стране, и, несмотря на то что у меня была хорошая жизнь, все равно казалось, что есть где-то место, где гораздо лучше, и где детям жить счастливее, и самое счастливое место на земле – в Европе, в Норвегии. Мы поженились здесь, в Москве. История начиналась красиво: он приезжал сюда, я съездила посмотрела, как там, и поскольку у моего бывшего мужа были дети от первого брака, он говорил, что они не смогут приезжать в Россию, поэтому не поехать ли мне к нему попробовать пожить? Вроде, все понятно и логично. Поскольку мы строим жизнь, семью навсегда, никто не думает о разводе, о том, что это всего на пару лет. Он сказал: «У тебя дома так хорошо – давай заберем все». Мы сделали самую большую глупость – забрали все: шкафы, холодильник, стиральную машину, даже срезали люстры; упаковали и увезли в Норвегию. Так все там и кануло. Бежали мы оттуда с трудом, без оглядки – я и двое моих деток, но только двоим удалось вырваться из этого Кощеева царства и бежать до матушки-России.

– Сколько ты там прожила?

– В общей сложности почти семь лет.

– Тебе удалось устроиться в новом обществе, как ты считаешь?

– Языковой барьер удалось преодолеть на бытовом уровне. На тот момент у меня был семилетний сын Саша. Мы учили язык еще здесь. Не в игру играли, а рассчитывали на то, что наша жизнь станет богаче на еще один язык, культуру. У мужа был домик. Лучшую его часть, второй этаж, он сдавал, а мы должны были жить в подвале, землянке. Он говорил, что это все временно.

– Кем ты там устроилась работать?

– Сначала я не работала, потому что родила ребенка. Разговор был такой: он небедный человек, работает на корабле, добывающем нефть, то есть две недели в море, три недели дома, поэтому его зарплаты будет хватать нам на жизнь. На самом деле этой действительно большой зарплаты хватало только на оплату счетов. Оставалось от нее сто долларов. Когда он уезжал, мы оставались на три недели без машины, продуктов. Если бы не мои тылы – родственники в России, мы бы умерли с голоду. У меня требовали продать квартиру. Слава Богу, хватило ума этого не сделать. Вот эта надпись на камне «Не ходи туда – там заповедное место» справедлива до такой степени! Только вдумайся: за тридевять земель. Трижды девять двадцать семь, в Европе примерно 27 стран, и ты идешь через все эти страны туда, на край света, в тридесятое царство. Норвегия находится в глуши, на краю земли, дальше уже только море, и ты все равно туда идешь, хотя тебя предупреждают. Представляешь, я на самом деле попала в царство. Это королевство, где есть король и королева. Тебе говорят, что там стоят избушки на курьих ножках. Самое интересное, что в Норвегии, несмотря на то что прошли десятки тысяч лет, стоят избушки на курьих ножках. Это не антураж в виде наших матрешек, это реальные домики.

Я пыталась как-то выстроить свою семью. Поскольку я забеременела, родила сына, мой взгляд на семью был таким же, как у большинства людей в России; несмотря на то что мы все разные, разной веры, отношение к детям, взаимоотношения между мужем и женой похожи как ценностная категория. А там я попала в некий гадюшник, просто не знаю, как иначе назвать. Норвегия одной из первых тридцать или пятьдесят лет назад приняла содомию, легализовала ее. Дело дошло до того, что и детям нужно обучаться этому. Церковь там превратилась в антицерковь, потому что содомиты и содомитки стали священниками. Они открыто говорили о своих увлечениях, даже не знаю, как сказать словами. Они венчают содомитов. Все добро, в которое мы верим здесь, там является злом. Какой-то антимир, Кощеево царство, куда надо было вступить, наверное. Эта правда была спрятана, что называется, за семью печатями.

– Каким образом ты стала узнавать этот мир – что реалии таковы, а не какими ты нарисовала их себе здесь, в России?

– Знаешь, это было как-то через семью. На самом деле, наверное, если бы я приехала туда туристом, как все наши люди, то походила бы по главным улицам и ничего бы этого не увидела. Там нужно именно пожить.

– Там же красиво так, фьорды. Все говорят о том, какое красивое побережье.

– Конечно. На рыбалочку многие ездят и не погружаются в эту грязь.

Первым человеком, с которым меня познакомил муж, была его бывшая теща – мама второй или третьей жены. Моя душа все время твердила мне: «Что-то не так», а я ее гнала и говорила: «Молчать, молчать! Будем смотреть дальше, изучать этот мир, эту заморскую страну». Получается, я зашла слишком далеко. В Норвегии никто не расстается. Там нет бывших жен, тещ – они все члены семьи, все близки.

– Это то, что мы называем шведской семьей.

– Или содомией.

– Вот попала девочка Ира, выйдя замуж за заморского принца, в царство-государство, королевство кривых зеркал. Скажи, пожалуйста, что было таким спусковым крючком, моментом, когда ты приняла решение бежать оттуда?

– Пелена спала с глаз, когда мне обо всем этом рассказал Миша. Приобщение к блуду, вовлечение в свои, скажем так, развлечения, относится и к детям. Когда Миша научился говорить, ему было 4 года, и он все рассказал. Рассказывал он мне примерно с месяц. Ребенка же не будешь травмировать. Сначала говорил, что папа его побил. В Норвегии нельзя не давать ребенка отцу. Пока Миша был маленький, я пыталась сделать так, чтобы он не ночевал у отца. И вот после одной из таких поездок Миша рассказал мне, что папа его побил. Я думала поговорить с мужем, защищаться, но когда по ниточке выяснилось, за что побил… Ребенка использовали как какую-то игрушку для блуда. Когда я залезла в компьютер и набрала то, что он мне сказал, увидела, что там море всего и все это фактически легально, я сделала самую большую глупость в своей жизни: побежала не в Россию, а в норвежскую полицию. На следующий день у меня забрали детей. В первый раз. Их у меня забирали два раза. Есть такая система защиты детей от родителей.

– Известная организация, которая славится своей жестокостью по методикам отбирания детей. Успешное воплощение ювенальных технологий на Западе, в Скандинавских странах.

– Это неофашизм. То, что творится, «анормально». Все это было интерпретировано так, что я не принимаю традиции и тот мир, в котором живу, и, соответственно, детей надо освободить от меня, чтобы они не подвергались этим стереотипам.

– А ты верила в права человека, когда бежала в полицию?

– Конечно! Но они под «человеками» понимают содомитов, а мы все – уходящее человечество; не просто третьи страны, а уходящие натуры, и зачем нам права какие-то?

Нас вызвали в контору за железной дверью (это сейчас я понимаю, что она была, как тюрьма). Допрос продолжался шесть часов – нас просто измучили. Я думала, Саша и Миша сейчас все расскажут. Но мне сказали: «Вы знаете, у нас есть такая процедура: нужно поехать к участковому врачу», и я согласилась выйти за железную дверь. Как только это произошло, мне позвонил Саша и сказал: «Мама, нас увозят в приемную семью». Их увезли в неизвестном от меня направлении, в лес, в эту избушку на курьих ножках, к каким-то бабкам-ежкам. Дальше эти женщины подсунули мне бумагу и сказали: «Подпиши здесь, откажись от своих детей». До этого я звонила своему адвокату, он велел ничего не подписывать: мы русские, имеем право на переводчика, чтобы понимать, что происходит. Эту бумагу я не подписала. Тогда эта женщина, Дихлер, глядя мне в глаза, как мой персональный Гитлер, сказала: «Не подпишешь – мы тебе устроим красивую жизнь». Какая-то бумага – детали уже не помню. Я была в таком состоянии… У меня только что забрали детей, я должна сесть в машину и уехать за 60 километров. Она мне говорит: «Это же все помогает человеку умереть. Освободи детей, уйди. Ты – донор: родила их, а дальше они наши, и мы делаем с ними что хотим». Тогда я поняла: главное – выжить ради детей. В эту ночь одна из православных христианок ответила мне: «С этой минуты ты партизан, и задача у тебя одна: выжить. Ты находишься на планете Ад. Если ты будешь жива, будешь нужна своим детям, спасешь их, но если сейчас ты опустишься, запаникуешь, начнешь плакать… Все забыла: теперь ты воин. Встала и пошла на дискуссию со всеми этими психиатрами». Но это не помогло бы, если б не одно «но». Она сказала: «Схвати за руку Бога и с этой минуты не отпускай».

– Скажи, пожалуйста, когда родился твой младший сын Миша, ты его крестила?

– Да, Мишеньку крестила.

– Где? Там, в Норвегии?

– В Норвегии: его же не привезешь маленького. В православную церковь я побежала именно когда вот это все случилось. Молилась, потому что в принципе выжить было невозможно, не за что было уцепиться. Все, что ты строила, весь мир, квартирка эта, что-то еще… У тебя забрали твоих кровиночек, винили в том, что ты не хорошее делаешь, а плохое. Весь мир перевернулся. Даже сейчас спокойно рассказывать об этом сложно. Это была маленькая смерть. Ты лежишь, тебе холодно, не можешь спать, есть, ничего не можешь – жить не можешь. Это не сумасшествие, но какое-то пороговое состояние.

– Это, наверное, где-то была даже смерть души. Что происходит с душой, когда ты оказываешься в королевстве кривых зеркал, Кощеевом царстве, «Бабияжьем» государстве?

– Сосредоточенность была на чем-то материальном: построить детям материальный мир, чтобы у них было благополучие, у меня – машина, чтобы их возить. Эта концентрация на благополучии, потреблении, материальной стороне жизни душу полностью скукоживает. Я говорила, душа-то давала звоночки, а ты ей все: «Не сейчас, потом скажешь». Душа становится меньше, меньше, меньше. Говорить по душам там не принято; ты к русским поговорить по душам – каждый должен быть сам за себя. Может быть, я сейчас скажу какую-нибудь крамолу, но я уже потом поняла, что эти люди, в этом царстве, уже без душ. Они за возможность ходить в норвежский супермаркет продали души. В телах ходят вроде как, одетые как женщины, мужчины.

– Понятие «унисекс» к нам пришло с Запада, пока у нас оно касается только одежды…

– Естественно. Они хотят, чтобы и мы, Россия, были такие, как они. Я расскажу, почему это Кощеево царство, и о душе тоже скажу. Момент, когда у меня забрали детей, был не наказанием, а последним шансом не потерять свою душу и спасти души детей. В каждом царстве, наверное, есть свой Кощей. Тогда директором этого царства, правителем, был Йенс Столтенберг (так как король по сути – фигура номинальная), сейчас он директор НАТО, теперь уже рулит, как Кощей, миром. Этот человек – трансгуманист. Норвегия – общество трансгуманистов, то есть перевернутого, трансформированного гуманизма. Слово красивое, но непонятное. Я никак не понимала, как же так жить наоборот: я делаю детям хорошо – вы мне говорите, я плохая. Если вы делаете детям садизм и блуд с ними и я говорю, что это плохо, вы говорите – хорошо, то есть все вверх дном, перевернутый гуманизм. Где душа? Все виды пороков легальны, ты можешь заниматься чем угодно. Наркотики? Пожалуйста! Наркоманам бесплатно выдают дозу везде, на любой территории Норвегии, в течение 24 часов. Любые виды порока – пожалуйста. Кощеево царство озабочено только одним. Но назад дороги нет. Это и есть расчеловечивание. За это ты отдаешь свою человечность. Наши люди понимают, что ты как раз душу и отдаешь. Когда в эту критическую минуту у меня открылись глаза, я написала всем знакомым, в том числе однокурсникам, которые здесь были: «Что делать? Как с этим жить? Как выжить?» Этот мир казался таким красивым, с этими фьордами, а оказалось, что это все мишура. Я поняла, что в плену.

– И дети твои. Ты попала в плен, как это было на протяжении всей истории: когда у народа-завоевателя уводили женщин и детей. Викинги, например. Это людской ресурс для завоевателя, будущее любого народа.

– В эту секунду я не знаю, что произошло. Хорошо помню, что было как при клинической смерти, когда перед глазами проходит будущее. Не знаю, почему у кого-то прошлое, у меня – будущее. Если ты выбираешь боль, какой-то болезненный путь, возвращение души, тебя объявят сумасшедшей. Не знаю, как это все сжато было. И ты стоишь рядом, смотришь на это и думаешь: «Я же спасаю детей». Потом только пришло понимание, что спасаешь вечное, то, чего невозможно купить на Земле, в нашей жизни вообще: ты спасаешь свою душу и души своих детей, которые пришли в этот мир через тебя. Задача такая: либо ты принимаешь это и идешь дальше, либо сдаешься и умираешь.

– Тебе было страшно?

– Это самое состояние и называется страх. Не панический, а какой-то адский. Ты одна, в чужой стране, земле, дремучем лесу. У тебя забрали самое дорогое, и ты понимаешь, что тебя тоже может не быть. Ты выбираешь между жизнью и смертью. Но есть страх и есть вера. Понимаешь, что Бог любит тебя и спасает тебя и твоих детей.

– Когда ты эту руку Божью начала так явно чувствовать? Когда это стало происходить?

– Чем больше к Богу обращаешься, тем больше идет помощь. Душа возвращалась постепенно.

– Через боль, страдания. Люди говорят: «Ах, за что мне это? За что дано такое испытание, страдание?» Ты сейчас свидетельствуешь о том, что испытание дается во спасение души, чтобы она снова к тебе вернулась.

– Моя жизнь до этого была совершенно неправильной. Я осознала чуть позже, почему у меня так все покатилось – у меня и всех женщин, которых я теперь собираю по миру. Давай начнем с истории России. Мои родители родились в 30-е годы и были крещены в деревнях по традиции, которую еще не успели убить с семнадцатого года. Мой папа был коммунистом. Моего брата, родившегося в 1959 году, крестили тайно. За это отец получил выговор, его почти уволили с работы. Меня не крестили. Пойми, как развивалось убийство веры в России. Я крестилась, когда приехала учиться в Москву, в 18 лет, на первом курсе факультета журналистики, в храме рядом с нашей альма-матер. Мы перестали передавать из поколения в поколения закон жизни, закон веры. Когда я к этому пришла, этот перевертыш у меня перевернулся, как песочные часы. Больше всего на свете я любила детей. Они встали на вершину пирамиды. Ниже были родители, где-то там – Бог. На самом деле Бог должен быть наверху, потом родители, потом ты, и от тебя уже дети. Если Бог наверху, ты всегда с ним. В той ситуации, когда я была разбита и не знала что делать, я потеряла Бога. Это черта, до которой я дошла. Дальше уже все. Не было бы жизни. Я бы просто ушла и стала такой, как те люди: без души, веры – без всего. Стала бы биоматериалом. Чтобы меня встряхнуть, вернуть, было дано такое испытание. Испытание, которое не дай Бог никому. Своим детям и всем, кого я знаю, говорю теперь: «Может, вы пересмотрите, почему у вас семья на первом месте, а Бог где-то сбоку? Бог наверху, потому что Он был, есть и будет. Он породил нас. Душа от Него пришла и к Нему стремится». Для чего душа воплощается на Земле? Чтобы через эти испытания вырасти.

Во второй раз ко мне пришли чуть ли не с автоматами. Я звонила в посольство. Мне сказали: «Вы находитесь на этой земле, здесь такие законы: вы обязаны сегодня своих детей отдать, иначе пойдете в тюрьму, а завтра начать бороться и выяснять, почему их у вас отобрали». Коллеги, к которым я обращалась, говорили: «Если ты сейчас выйдешь замуж за женщину, сделаешь что-то, чего от тебя ждут, тебе сразу вернут ребенка, потому что ты станешь понятной для этих людей». Есть такой русский адвокат – не помню сейчас ее фамилию – очень популярная в Норвегии. Она собирает всех россиян, читает лекции о том, что делать, чтобы не отобрали детей. Она прямым текстом говорит: вы должны быть понятны для норвежцев, предсказуемы. В данном случае мое преступление состояло в том, что я для них была непредсказуема. Они Россию называют нашим непредсказуемым соседом. Они не знают, что мы сделаем, потому что мы не такие, как они. Это не значит, что мы лучше или хуже – мы другие, у нас другие ценности.

Дальше начались чудеса. Мы бежали из Норвегии. По российским меркам мы возвращались домой.

– Вы бежали с Сашей, вам помогли. Миша остается там, в плену.

– Это был тоже очень страшный момент для меня. Мне позвонили: надо ехать. Если Сашу вывезут одного, это будет кража – чужой же ребенок, а если с мамой, то сопровождение семьи. Такси Осло-Варшава. Как два пальца, один из которых надо отрубить: с Сашей бежать, а второго ребенка оставить. Или не бежать, остаться всем и всем троим погибнуть. Двое или трое суток рыданий. Нельзя выбрать кого-то из детей. Тем более Миша обратился за помощью.

– Ты подумала, что, возможно, из России тебе его легче будет спасать?

– Да, мне тогда верилось, что здесь я найду помощь и поддержку, но путь оказался очень сложным. Никто не может помочь. Законов нет. Европа создала свои законы под то деформированное содомистское общество. Мы добежали до Польши. Почти такая же, как Норвегия, страна, ненавидящая Россию, относящаяся к России странно. Норвежцы подали сигнал на границу: я – не мать, Сашина мама – норвежка, он норвежский гражданин. И Сашу поселяют в польский детдом. Мы стояли в ста метрах от России, рядом с озером, где водилась уже русская рыба, уже ловил «Билайн», а в Россию не пускают. Я молилась: «Покажи на мне знамение во благо», как попасть в Россию, войти в эту землю обетованную. И вдруг за меня вступается Россия: я посылала пресс-релизы. Было такое чувство, что за Сашу я подниму всю Россию, а за Мишу – весь мир. Моя мама, пожилой человек, говорит: «Ты рассказываешь сказки, такого не бывает. Ты мать, это твой сын, вы прописаны в России, в Москве – что значит, вас не пускают?» Единственный путь выбраться из Европы – назначить русскую приемную мать. У них принято считать, что мы всего лишь родитель номер ноль или один. Потом есть родители два, пять, десять, двадцать. Дети обобществлены, принадлежат Европе и передаются всем желающим. Мама не могла этого понять, но потом она пошла, собрала все справки и стала опекуном – российской приемной матерью Саши. Она сказала: «Хорошо, я приеду за ним, но передадут ли мне его поляки?» Дальше случилось чудо. Как написано: «покажи на мне знамение во благо…» Не знаю, как мы прошли границу. Польский суд постановил: мы можем следовать. Что выполнять: решение суда или требование Норвегии выдать нас, задержать? Они признали, видимо, в этот момент, что решение польского суда первично. Мы сфотографировались. Нам дали такой вымпел за переход границы. Понять ничего не можем, звоним в Россию. Там все тоже переживают, ведутся переговоры. Когда мы въехали на русскую землю, то начали кричать в машине «Ура! Русская земля!» Никто не верил. Случилось чудо: мы прошли по дну моря, которое расступилось. Может быть, это дипломатическая работа. Никто не знает, как мы попали в Россию. Как только приехали в Калининград, поступил звонок от адвоката: пришла новая депеша, запоздалое на полчаса решение о том, что Саша должен до 23 лет сидеть в детдоме. Господь показал на мне знамение во благо, «да видят ненавидящие меня и устыдятся», потому что Господь помог мне, утешил меня.

У нас с Сашей был «эффект Крыма»: мы увидели, насколько вы счастливые здесь. Вы можете воспитывать своих детей, папы и мамы не ходят в детский дом по два часа два раза в год (столько бы свиданий дали мне в Норвегии), бабушки являются полноценными членами семьи. Мы этого совсем не ценим, позволяем европейским законам и конвенциям приходить к нам и даже не пытаемся защищать это как естественную ценность, данную нам Богом, как мы строим семьи.

Потом за нами прилетел Астахов, привез в Москву. А что дальше? Ребенок должен идти в школу. Он плохо говорит по-русски, писать по-русски вообще не умеет. Мы пошли в восьмой класс. «… И устыдятся, потому что Ты, Господи, помог мне и утешил меня». Мой сын пришел в школу, в которой мы учились. Математик говорит: «Он вообще у вас ничего не знает». Я говорю, это не у нас он ничего не знает, это там, в Европе, так учат. Они на 5-6 лет отстают от русской школы. Одиннадцатый класс Саша закончил с медалью. Школа им гордится. Ему дали медаль Москвы и медаль России. Он в одиннадцатом классе победил во Всероссийской православной олимпиаде по истории России. Разве это не чудо?

– Наверное, это тебе награда и утешение за твое мужество. Скажи, пожалуйста: вот прибежала ты в Москву, в квартиру с отрезанными люстрами, которые увезла в свое время в Норвегию. Наступило отрезвление. К чему оно тебя привело, к каким размышлениям?

– В России, конечно, и стены лечат, и люди другие. Нам не нужно было богатства какого-то, ничего. Мы приехали другими людьми, новыми. Я думала, доберусь до Москвы, довезу Сашу и вернусь спасать Мишеньку. Получилось, что двери закрылись, и невозможно было вернуться. Вернешься – тебе 4 года тюрьмы. Пытаемся искать Мишу – он на секретном адресе. Ничего вообще не известно про ребенка 5 лет. Скайп, телефон, открытки запрещены. Я судилась отсюда – все закрылось.

Я только понимала тогда, что у Бога есть план и свое время.

– Твое свидетельство наиболее ценно и потому что ты журналист, и потому что ты аналитик — то есть человек, умеющий работать с информацией, и потому что ты это все сама прошла. Возможно, Господь дал тебе все эти испытания для свидетельства, потому что мы видим, какую агрессию набирают все эти технологии, в том числе они забрасываются в Россию и навязываются нам, и это свидетельство очень важно.

Давай мы вернемся к твоей истории и, может быть, к тому, как ты нашла духовную опору во всей этой ситуации. Как ты ее обрела?

– Это Библия. Берешь ее и больше не выпускаешь из рук. Начинаешь читать все подряд. Однажды я ждала какого-то ответа. Открыла Библию, а там – псалом 85, молитва Давида. Я взяла его с собой, переписала от руки: «Боже! гордые восстали на меня, и скопище мятежников ищет души моей: не представляют они Тебя пред собою. Но Ты, Господи, Боже щедрый и благосердный, долготерпеливый и многомилостивый и истинный, призри на меня и помилуй меня; даруй крепость Твою рабу Твоему, и спаси сына рабы Твоей; покажи на мне знамение во благо, да видят ненавидящие меня и устыдятся, потому что Ты, Господи, помог мне и утешил меня». Я носила с собой, читала много раз. Этот псалом меня держал – ничто так не помогало. Я верила, что Господь покажет на мне знамение во благо и спасет моего сына. Естественно, я тогда думала о Мише, но мы не все пути видим, и получилось так с Сашей.

– В тех же псалмах Давида это состояние называется вавилонским пленом. Ты пережила его, когда душа жаждет, чтобы сыграли на гуслях, а нет ничего, пустыня вокруг.

– Это так больно, когда не понимаешь. Здесь все сказано. Вот есть такой закон, а ты не понимаешь этого, только чувствуешь, что ты и так, и так. Мы живем и не ценим то, что в России мы все время говорим по душам: и с начальником, и с соседом, и в автобусе, маршрутке. Душа с душою говорит. А там этого нет и не будет. Словами это не выразить.

– Меня поразило, что там, оказывается, нельзя плакать.

– Норвегия это немного отрицает. В Швеции на протяжении тридцати лет Великобритания проводила эксперимент: запрет плакать на похоронах, иначе – психушка. Знаешь, к чему это привело? Когда пересекаешь границу России, ты уже даже и не человек, тебе дают только номер. В Европе у каждого человека номер.

– То же хотят внедрить и у нас, против чего и восстает православное сообщество.

– В результате эксперимента в Швеции родителей хоронят, посылая гробик с номером в крематорий. «Russia today» делает репортаж: родственники приходят в крематорий, а там говорят: «Мы посчитали, что от сгорания вашей мамы можно приготовить шестьдесят чашечек кофе, поэтому вы должны здесь расписаться. Вы отпускаете тепло от сжигания этого трупа на обогрев вашего дома, больницы или чашечек кофе, которые мы продаем и зарабатываем на следующее сжигание». Все не задумываясь ставят галочку. Душа мертва. Никто эмоционально это не расценивает. Надо – поставили галочку.

– Думаю, христианская Европа сейчас фактически умерла или умирает на наших глазах, потому что рационализм поставлен выше любви. Мир слишком рационален, эгоистичен, и, может быть, поэтому антимир выбирает ту мощную силу, о которой ты сейчас свидетельствуешь и говоришь. Может быть, эта уже начавшаяся агрессия, попытка оккупировать этими антиценностями оставшееся общество, подвигли к встрече двух христианских лидеров, потому что в том числе обсуждалось и как отбить эту агрессию от традиционной семьи, представлений о жизни, боли, детстве. Но есть еще Господь Бог и Россия, которая удерживает мир.

Сейчас ты работаешь в аналитическом центре. Возможно, все твои рассуждения строятся в том числе и на информации, которую ты получаешь, когда работаешь с Рунетом, извлекаешь оттуда материалы. Может быть, сейчас у тебя выстраивается именно та картина мира, о которой ты рассказываешь. Может быть, очень многим покажется невероятным все, что ты нам рассказала, и, может быть, они найдут объяснение в том, что не сложилась личная жизнь, семейная; сидит тут выдумывает, фантазирует.

– Это тоже прием, когда говорят: «Она неудачница. Любая другая женщина, может быть, была бы счастлива, шагнув в эту страну и этот заповедный лес». Есть объективные способы контроля – это их публикации. Сейчас я хорошо знаю норвежский язык, шесть языков. Я читаю, перевожу и пользуюсь только той информацией, которая обнародована в серьезных изданиях. В журналистике есть понятия факта и события. Их можно интерпретировать по-разному, тогда уже речь идет о лжи, но если кто-то погиб, то они не могут сказать, что этот человек жив. Есть формы объективной информации, которая поступает в Интернет, на телевидение и существует. Как журналист и человек, который часто подвергается критике, на любой факт я привожу ссылку, на документ, на который ссылаюсь. Вот мы говорим, что в Норвегии отбирают детей. Документы составляют сами норвежцы – отчеты о том, что на свои социальные эксперименты больше всего отбирают русских детей. От социальных экспериментов в области онаркоманивании детей сколько-то детей погибает. Есть открытая статистика, документы. Невозможно все оболгать. Все равно объективность и правда всплывают.

– Я знаю, у тебя есть благословение свидетельствовать о том, что ты пережила.

– Когда я приходила в храм и говорила со священником, спрашивала что мне делать, мне отвечали: говорить, говорить об этом, рассказывать. Нельзя об этом молчать.

– Скажи, пожалуйста, был ли у тебя период, когда ты, может быть, анализировала свои ошибки? Что ты что-то сделала не так?

– Прежде всего, это отношение к родителям. Оно было именно через покаяние и только. Начинаешь каяться и пересматривать свое отношение к отцу, матери.

– А они что тебе говорили перед Норвегией?

– Говорили: «Нельзя, не ходи туда, в тридевятое царство». Нарушена была иерархия Бог-родители-семья-дети. Все должно быть по полочкам, ведь не мы это придумали. Люди тысячи лет так жили. Когда я пришла в храм и все рассказала, мне дали работу на три года: выполнять определенные правила, епитимью. Думала, не выдержу, но встаешь, все делаешь, читаешь и постепенно, как скорлупки соскребаешь со своей жизни, грязь смываешь. Не знаю, как это объяснить: стены начинают блестеть. Я, конечно, не могу так на себя смотреть, но вздохнулось, в жизни поменялось как-то, и у Саши все наладилось. Когда я прошла через это искреннее покаяние, батюшка сказал: «Это тебе только кажется, что трудно, а это ведь лекарство». Когда я должна была все это выполнять: и читать, и делать, ходить в храм и причащаться, это как раз и было возвращением блудного сына, блудной дочери, получается так.

– Знаешь, в любом случае, чтобы рассказывать свою историю всему миру, вот так встать и прокричать ее ради других людей, нужно большое мужество, нужно обладать большой силой, и я думаю, люди, которые сейчас тебя слушают, все-таки это понимают. Думаю, они за тебя и твоего Мишеньку обязательно помолятся; за то, чтобы вы воссоединились здесь, на русской земле. Вот скажи: сейчас ты сильная, мужественная, ты стала воином и борцом. Тем не менее ты плачешь по ночам?

– Конечно. Потому что представить себе, где твой сын… Он находится сейчас в этом аду. Что с ним делают, как? Из его рассказов никакой весточки, и все попытки переписываться через посольство ничего не дают, ничего не работает.

– Что бы ты хотела сказать тем своим соотечественницам, которые собрались поискать счастья за границей, найдя заморского принца?

– На самом деле, исходя из моей истории, если вы прослушали все это, конечно, хотелось бы обратиться к мамам, у которых растут эти дочери, сыновья, уезжающие искать там счастья, за большими деньгами. Как-то предостеречь, остановить. Учитесь на наших ошибках. Эмиграция – это очень трудное испытание, поэтому лучше, если у вас такая большая любовь, везите его в Россию; если вы считаете, что это ваша будущая жена или муж, стройте, пытайтесь строить здесь ваше будущее. Вы тогда увидите, России есть что дать этому человеку: богатство, ценности, культура – есть чем обогатить человека. А вот все это богатство менять на пустоту, конечно, грех, бесмыссленно. Я считаю, что надо пытаться строить семьи в России. У нас настолько красивые люди. Неслучайно, когда иностранцы приезжают в Россию, в нашем метро, где ездят простые люди, без макияжа, не какая-нибудь там элита, они просто немеют от русской красоты. Поэтому искать, конечно, нужно здесь. Уезжая за границу, мы в первую очередь предаем веру, душу свою, которая дана нам один раз, и не случайно родились-то мы на этой земле, получается, на Руси. Значит, те испытания, которые нам нужно пережить здесь, нужны нашей душе. Зачем же ползти куда-то? Там можно душу запросто потерять.

– А я хочу тоже напомнить правило жизни, которое передавалось из поколения в поколение: жить в чужом народе всегда считалось наказанием. Мы совершенно потеряли эти ориентиры, получив широкие свободы и возможность поехать пожить там, купить домик, увидеть райские кущи. А нужно сказать, что жить в другом народе – это большое наказание: всегда будет столкновение двух миров.

– Хотела добавить: мы нужны здесь, в России, сейчас, все – замужние, женатые, неженатые, потому что мир стоит на грани чего? О чем говорят эти трансгуманисты-перевертыши, люди или нелюди, которые мечтают только о бессмертии? Они говорят, что через двадцать лет уже не будет границ, вы сможете путешествовать, куда хотите, зачем нам это старье – страны какие-то, ограничения? Вы можете путешествовать, ездить куда угодно, но при одном условии (нам же нужно следит за вами): вы вживляете себе специальную техническую штучку типа навигатора, чтобы следящая структура следила. Вы уже не будете человеком, вы потеряете свое право свободы. Если такое короткое время до этого, почему бы нам этот мир, ценности и возможности жить так, как жили наши предки, не защищать здесь, не стоять на нашей земле до последнего русича.

– Вера в Бога, в Промысл: раз ты родился русским человеком, значит должен жить и работать в лоне своего народа, но сейчас внедряется же философия, согласно которой родина там, где тебе хорошо, и ведь очень многие поверили в нее. И знаете, как в сказке Андерсена, на эту дудочку, как крысы, пошли к этим богатым западным супермаркетам, «мясным египетским котлам», говоря духовным языком.

– А там у тебя забирают сердце, и оно становится холодным и пустым, бездушным – такой осколочек льда.

– Опять же, все есть в сказках. Родила же христианская Европа христианского сказочника Андерсена, и он написал про снежное царство и ледяного мальчика Кая.

– Только он образно сказал, метафорично, а мы думали, что мир изменился. Вот в сказках, особенно русских народных, где за тридевять земель в тридесятом царстве стоят избушки на курьих ножках, люди образно рассказали о правде, которая ждет нас сегодня: не ходи туда, не пей из следа копытца – козленочком станешь, «содомитиком». Нельзя.

– Мораль сей басни такова: читайте русские сказки и нерусские тоже, традиционные сказки: в них все-все, вся правда жизни, которая «работает» и сегодня, в XXI веке.

– Мы можем и о Библии так же сказать: там передается знание, которое было справедливо и для древности; закон духа только, души и правда – как жить по этой правде, по Богу.

– Хочется верить, что все самое страшное у тебя уже позади.

– Конечно, я верю. Я долго думала, идти или не идти на твою программу и пришла именно для того, чтобы обратиться к телезрителям. У меня вот такая вера в соборную молитву. Кстати, ты спрашиваешь, чем помогали? Вот соборной молитвой. Меня к этому приобщили наши православные христиане. Я верю, что если после просмотра нашей программы каждый пошлет мысль «Господи, воссоедини в разлуке находящихся рабов Твоих Ирину и отрока Михаила» или как-то по-другому, другими словами, то я верю, что это дело, которое у меня действительно зашло в тупик, сдвинется с мертвой точки, свершится чудо, я хоть весточку получу о сыне, что он жив, потому что сейчас без какого-то чуда невозможно пробить ни одну стену. Вся надежда на нас, россиян, которые помогут мне.

– У нас аудитория очень отзывчивая и деятельная, потому что телеканал «Союз» существует на пожертвования православных христиан. Я думаю, что все, безусловно, проникнутся твоей историей, и доброе православное русское сердце обязательно отзовется и молитвенно вздохнет о рабе Божьей Ирине, об отроке Михаиле, находящемся в пленении, и о том, чтобы ваши тела и души воссоединились – душа мамы и душа сына. Будем верить и молиться о том, что все будет хорошо, а ты не теряй надежды. Вера, надежда, любовь – это то, что нас всегда спасает.

Православный телеканал «Союз»