К постановке вопроса
Во второй половине пятидесятых годов XX века (т.е. с началом хрущевской оттепели) руководство СССР решило предпринять непродуманную затею — организовать множество специализированных английских школ (наряду с гораздо меньшим количеством французских, немецких, математических, физических и др.), которые в одночасье сделались элитными. Такое искусственное насаждение англомании явилось фатальной ошибкой.
Во-первых, оно затормозило расцвет русского языка и культуры (национальных языков и культур республик), переключив внимание на западные языки, исторические и культурные реалии и т. п.
Дело в том, что любой естественный язык тянет за собой целый шлейф культурных и исторических ассоциаций. Даже отдельные слова, точнее, выражаемые ими понятия, имеют архетипические и культурно-стереотипные смыслы. А тексты, созданные в рамках той или иной культуры на том или ином языке, полны этнокультурным и этнолингвистическим материалом (реалиями, символами, аллюзиями, идиомами, расхожими метафорами, пословицами, поговорками, крылатыми фразами и т.п.). Практически в каждом тексте содержится оценка обсуждаемого материала, таятся идеологемы и мифологемы. Через тексты все эти смыслы внедряются в сознание, формируя наши архетипы, стереотипы, гештальты и проч. концептуальные образования. В то же время, если интенсивно насаждается иноязычный и инокультурный материал, то он вполне способен вытеснить родные концепты.
Нет, я не хочу сказать, что в СССР не уделялось внимания развитию национальных культур… Однако, что касалось образования, то там был неразумный космополитический перекос. Если бы в нем преобладал национальный уклон, то это способствовало бы еще большему развитию национальных языков и культур, приумножило бы созданные на них произведения, обогатило бы их как качественно, так и количественно.
Во-вторых, затея с английскими спецшколами сыграла впоследствии злую шутку, превратив нашу страну после развала СССР, помимо экспортера сырья, в своеобразный «виварий» человеческого материала для экспорта на Запад.
Делая английские школы элитными, руководство косвенно подстрекало нездоровый интерес к английскому языку и англоязычной культуре. Казалось бы, это делалось для приобщения людей к иноязычной культуре и просвещения их о жизни там. Но наповерку все оказалось сложнее. Образы англосаксонской культуры проникали в сознание, причем маркированы они были как престижные, высшего качества.
Помнится, я, еще учась в 6-м классе английской спецшколы, имела голубую мечту — жить в Англии и учиться в Оксфордском университете, а к 8-му классу мои помыслы устремились к Америке, к ее ковбойскому Техасу. Смешно и глупо, конечно. Однако откуда могли взяться такие мысли, если они не были привиты с детства в ходе вполне официального школьного образования (в странном сочетании с ортодоксальной социалистической идеологией)?
Кто-то возразит, что в советских учебниках по английскому было немало «неанглийского»: текстов гуманистических, критикующих англосаксонский империализм и колониализм, выдержанных в духе марксизма-ленинизма (вспомним славные Moscow News и Morning Star!) или посвященных русской и советской истории. Однако все равно в учебниках преобладали тексты, отражающие идеологемы и мифологемы англосаксонской культуры.
А вот включение в учебники по английскому текстов социалистической направленности, на мой взгляд, пошло только во вред, поскольку исказило англосаксонский образ мира для русскоязычного человека. Оно создало иллюзию его «социалистичности», наличия в нем существенных сил, стремящихся к воплощению идей равенства, гуманности и социальной справедливости. А эта иллюзия сделала англосаксонский мир еще более привлекательным.
С конца восьмидесятых годов Запад стал восприниматься как эталон демократии и единственного прогрессивного пути развития. При этом абсолютным воплощением прогресса стала англосаксонская история, а высшим достижением человечества — англосаксонская культура.
Итак, благодаря неразумной затее Хрущева, мы добровольно стали подобием колонии Англосаксонии, признав приоритет ее языка и культуры и во многом восприняв ее восприятие реальности. А заодно способствовали тому, что ее язык надолго, если не навсегда, закрепился в качестве всемирного.
Потому все продолжается нескончаемый исход наших соотечественников за рубеж, уезжающих без угрызений совести и сожалений, быстро забывая родную культуру и язык. Не спасают ситуацию и родные архетипы и стереотипы, оказавшиеся хрупкими перед иноязычным и инокультурным доминированием — так же, как и русские национальные ценности бескорыстия, коллективизма и духовности.
Впрочем, в сознании многих эмигрантов и «западников» архетипы и стереотипы родной культуры остаются и своеобразно преломляются. Многие адепты западной культуры не ассимилируются с ней, но сохраняют свою идентичность. Точнее, застревают «в пограничной зоне» двух ментальностей. Часто случается их одиозное перевоплощение в диффаматоров бывшей Родины и всего, что с нею связано. При этом, однако, они не в состоянии порвать с ней связь. Их диффамация сродни известной в психологии ненависти обидчика к обиженному, предателя к преданному — это как бы самооправдание тем, что жертва «сама виновата, потому что плоха».
Что касается постсоветской эпохи, то с начала 1990-х русская культура и язык фактически капитулировали перед англосаксонским засильем. Эрозия национальных архетипов и ценностей теперь начинается в России с раннего детства — прежде всего, через СМИ, но также и через образование и потребление.
Следует признать, что язык издавна являлся мощным оружием колонизации. Рассмотрим наиболее яркий пример — пример бывших колоний и доминионов Британской империи. О насаждении английского языка в Северной Америке и Австралии, сопровождавшемся физическим уничтожением туземного населения, говорить не будем. Возьмем те случаи, когда язык колонизаторов принимался добровольно.
Империалистический капитал часто колонизировал многонациональные народы, не имевшие единого языка, а некоторые из них — и государственности. Поэтому народы, которые колонизировала, скажем, Британская империя, были даже рады признать язык колонизаторов своеобразным койне — языком межплеменного общения. В ситуации искусственно подогреваемой вражды между народами и племенами (принцип «разделяй и властвуй»), английский язык служил объединяющим фактором. В разговорной форме койне пиджинизировался и служил как в общении с колониальными властями, так и с соседними племенами. Обычно же он перемещался в сферу официального и культурного общения, был признаком образованности, элитарности и заставлял все новые поколения стремиться к овладению им. Вместе с тем, такое положение вещей способствовало торможению развития или угасанию литературных национальных языков.
Уже формально освободившись от колониальной зависимости (но в большинстве случаев находясь в путах неоколониальной), практически вся Африка, многие страны Азии (включая Индию, Пакистан, Таиланд и т.д.) используют язык бывших колонизаторов в качестве государственного. А их колониальное прошлое, подернувшись пеленой забвения, уже не представляется полным крови и эксплуатации. Более того, к примеру, бывшие колонии в Содружестве наций (ранее Британском содружестве), в которых монарх Британии де-юре остается главой государства, добровольно и даже с радостью принимают за эталон англосаксонские государственные политические институты и культуру.
Так, общаясь с молодыми индианками, приехавшими по обмену преподавать в Россию, я узнала, что сейчас официальная индийская точка зрения такова, что британская колонизация принесла Индии как вред, так и пользу, причем пользы больше, чем вреда, поскольку объединила страну и ввела разумные государственные институты. Английский язык и европейское образование эти девушки считают исключительно престижными (а вот холодная и лишенная лоска российская действительность заставляет недовольно морщить носики).
Знакомый нигериец, волею судеб изучающий экономику в провинциальном российском вузе, вообще не понял вопроса о том, как в нигерийских учебниках по истории освещается колониальное прошлое Нигерии. Он с гордостью заговорил о том, что Нигерия — бывшая колония Британии, ныне член Содружества наций, переняла британскую систему образования и использует британские учебники.
Значит, историю колоний пишет бывший колонизатор!
При этом идет колоссальный проанглосаксонский идеологический прессинг через СМИ и экономический прессинг через ограничение торговли, инвестиций в страны, дерзнувшие проводить независимую политику. Вспомним зимбабвийского президента Мугабе с его обвинением Британии в белой гегемонии и решительным выходом из Содружества. До сих пор не прекращается травля этого лидера, применение разнообразных санкций со ссылкой на попрание «прав человека» — то есть белого меньшинства, потомков колонизаторов, по-прежнему претендующих на привилегированное положение в обществе. Были и попытки организации переворота в Зимбабве.
Memento servitudinem! Видимо, забылись столетия рабства, колониализма, жестокого подавления восстаний против произвола колонизаторов ( в Нигерии: в 1907—08 в Лагосе; в 1908—13 в Калабаре, Ониче, Ондо, Абеокутс и др.; в 1918 — в Эгбе; в 1929 г. — в Абе, Калабаре и т.д. вплоть до 60-70-х годов 20-го столетия). Были стерты из памяти организованные колонизаторами геноцид, этнические войны, голодоморы, эпидемии и опиумная торговля. Все, кажется, смирились со странной пандемией СПИДа в Африке, и никого не удивляет тот факт, что процент носителей ВИЧ является наивысшим в бывших британских колониях на юге и востоке Африки (2003, http://mwcnews.net/content/view/5429/26/). Кстати, даже в относительно благополучной ЮАР носителей ВИЧ — около 5,7 миллионов человек, а белое меньшинство предпочитает не выходить из автомобилей, чтобы избежать контакта с черными. Та же проблема (СПИД) обуславливает низкую среднюю продолжительность жизни в Нигерии — всего около 47 лет.
История Англосаксонии вообще покрыта завесой благообразия. О ее преступлениях в приличном буржуазно-либеральном обществе говорить не принято, в отличии от «гулагов» и «кровавых репрессий». Преступления империализма не на слуху, до них надо докапываться.
Но вернемся к бывшим британским колониям. Благодушная позиция бывших колонистов к своим колонизаторам объясняется рядом причин. Во-первых, их историю пишет колонизатор. Во-вторых, многие из них приспособились к навязанной им вестминстерской политической модели, встроились в экономику Содружества наций. В-третьих, у большинства из них появилась привычка к патернализму. Включенность в англосаксаксонский мир позволяет использовать различные бонусы со стороны бывших колонизаторов: благоприятный режим торговли, преференции, финансовые инвестиции и т.д., отчего эти страны экономически выигрывают по сравнению с полностью эмансипировавшимися соседями.
Однако дело не только в этом. Столетия рабства, десятилетия колонизации заставляли их использовать язык, который одновременно был транслятором культуры колонизатора. Это обусловило восприятие мифологем и идеологем колонизатора, усвоение чужих смыслов бытия и чужого понимания мира.
Последнюю мысль вполне можно перенести на наш предмет — англоманию в СССР.
Надо сказать, что культурная и идеологическая заряженность языка и речи отнюдь не игнорировалась отечественным языкознанием. На влияние «внутренней формы слова», несущей символическую нагрузку и влияющей на означивание предметов и явлений действительности, обращал внимание еще в XIX веке лингвист А.А. Потебня; психологический, социологический и мифологический аспекты языка рассматривал И.А Бодуэн де Куртенэ; Л.В. Щерба представлял язык социально обусловленным единством речевой деятельности, языковой системы и языкового материала; об идеологической сущности динамической стороны языка — речи — говорил В.Н. Волошинов.
Однако воцарившийся с середины 1950-х гг. формальный структурализм надел своеобразные шоры на языкознание, чем ограничил его исследовательские горизонты и не позволил пристальнее взглянуть на психолингвистическую сущность языка, на лингвокультурную ауру слова, а также на идеологическую составляющую любого текста и дискурса. Тем самым не была замечена опасность языковой и культурной экспансии англосаксонского мира.
Продолжение следует.
Анна Ломако
По материалам сети Интернет
