col sm md lg xl (...)
Не любите мира, ни яже в мире...
(1 Ин. 2:15)
Ветрово

Иван Рогощенков. Память Крестная

О поэзии иеромонаха Романа (Матюшина-Правдина)

Мы же молимся в духе любви, зная, что никто не спасется иначе, как молитвою всей Церкви, в которой живет Христос, зная и уповая, что, покуда не пришло совершение времен, все члены Церкви, живые и усопшие, непрестанно совершенствуются взаимною молитвою.
А. С. Хомяков. Церковь одна

Иван Рогощенков История человечества началась после грехопадения. Изгнанники из Рая обречены в поте лица своего добывать хлеб свой, обрабатывая землю, постоянно наблюдая природу, учась и совершенствуя орудия труда. Библия свидетельствует, что первыми создателями материальной культуры стал и первый же пассионарий Каин и его потомки (Быт. 4: 17-22). У Отцов Церкви много сильных описаний духовно-душевного состояния человека после его падения, например, у Макария Великого («Духовные беседы»). Мыслила о том же и русская литература. Максимилиан Волошин изложил начало материальной культуры и культуры человеческих взаимоотношений так:

Каин,
Порвавши узы кровного родства,
Он понял
Хмель одиночества
И горький дух свободы.
Строитель городов —
Построил первый тюрьмы;
Ковач металлов —
Сковал он первый плуг, топор и нож…
…………………………………………
Так стал он предком всех убийц,
Преступников, пороков — зачинатель
Ремесл, искусств, наук и ересей.

Соответствует началу истории человечества состояние душ: Прилежит помышление человеку прилежно на злая от юности его (Быт. 8: 21). Своими силами род людской уже не мог выйти из заблуждений к Истине. Спасения оставалось ждать только свыше. И оно пришло: Тако бо возлюби Бог мир, яко и Сына Своего единороднаго дал есть, да всяк веруяй в Онь не погибнет, но имать живот вечный (Ин. 3: 16). Иисус Христос обожил человечность и утвердил ее в Церкви Своею крестною смертью, но оставил выбор — принять или нет обожженное — свободной воле каждого. И вот уже более двух тысячелетий души и сердца являются ареной борьбы Божеского и дьявольского:

Свидетели великого распада,
Мы видели безумья целых рас,
Крушенья царств, косматые светила,
Прообразы Последнего Суда:
Мы пережили Илиады войн
И Апокалипсисы революций.

Только теперь человечество хранило в памяти не одну культуру языческую, — оно жило памятью крестной, заветами Иисуса Христа:

На дне темниц мы выносили силу
Неодолимую любви, и в пытках
Мы научились верить и молиться
За палачей. Мы поняли, что каждый
Есть пленный ангел в дьявольской личине…

Ежели посмотреть на нашу современную общественную мирскую жизнь, то ужаснешься господствующему настроению в массе русского населения: от утраты всякой исторической памяти, неуверенности, переходящей в безразличие, до легковерности к любой громкой и настойчивой пропаганде. Среди пропагандистов все более и более набирает силу каиново начало, ведущее, ежели уже не приведшее, нас к состоянию когда:

Стал человек — один другому — дьявол;
Кровь — спайкой душ; борьба за жизнь — законом;
И долгом — месть.

Страшно подумать, чем это может кончиться для России. Впрочем, такова всем видимая наружность. В глубинах народных пока еще не иссякла крестная память, не иссякли родники живой воды, утоляющие жажду духовную страждущих душ. Отрадное свидетельство — и какое убедительное! — духовные стихи иеромонаха Романа (Матюшина-Правдина), факты их изданий и потребности в изданиях. О самом существенном в поэзии иеромонаха Романа говорить трудно: лучшие стихи его так просты и глубоки, что не поддаются логическому объяснению и толкованию, на них можно указать читателю и оставить его наедине с отражением молитвенного состояния души поэта.

Возжада́ла душа приобщиться из Чаши моления,
Затворилась от всех, от непрошеных помыслов, чувств.
Затаилась во тьме, испросила слезами прощения
И, смирясь до зела, приступила к Искусству искусств.

И в священном безмолвьи, узнав приближенье Желанного,
Позабыла мольбы, чем готовилась Гостя принять.
Воспарила душа, ощущая в себе Несказанное,
И истаяла в Нём, не успев даже слова сказать.

Ну как, скажите, изъяснить то, что здесь выражено? Только принять. Насколько возможно. И сопережить тайну восхождения верующей и любящей души к Богу.

Удастся, пожалуй, порассуждать о том, что около главного, — о близости стихов к святоотеческим аскетическим писаниям, учащим умному деланию: искусству искусств монаха. Только должно иметь в виду: иеромонах Роман не занимается внешним — методом умного делания, а живет в нем и им.

Есть еще возможность зацепиться за следующее: «Воспарила душа, ощущая в себе Несказанное, и истаяла в Нем…» — и задаться вопросом: что же такое личность в христианстве — русском Православии? Ежели душа истаивает при встрече с Богом, значит, в Нем нет места для человеческой личности? Но почему тогда четыре Евангелиста, записавшие им внушенное Святым Духом, то есть обретшие наивозможную на земле близость к Богу, сохранили свои особенности, трудно определимые рассудком, но явные сердцу и уму верующим?

Вчитаемся в жития святых мучеников. Казалось бы, физические страдания, на которые обрекли их палачи, всех уравнивают, стирают всякие особенности. На деле иначе: каждый мученик за веру Христову переживает страдания по-своему — в меру духовных сил и их своеобразия.

Св. прав. Иоанн Кронштадский пишет в дневнике о Божеском и человеческом в душе: «Господи! Се сосуд Твой есмь: наполни мя дарованиями Духа Твоего Святаго, без Тебя я пуст всякого блага, или паче — и полон всякого греха. Господи! Се корабль Твой есмь: исполни мя грузом добрых дел. Господи! Се ковчег Твой: исполни его не прелестью сребролюбия и сластей, а любовию к Тебе и к одушевленному образу Твоему — человеку». Во всем этом — тайна сотворения человека по ипостасному закону: Бог-Троица, личный Бог, создает по Своему образу и подобию только личности (протоиерей Сергий Булгаков). Чем ближе к Богу человек, тем ярче его духовная личность (хотя логически и неопределимая!). Отвергает Бога безличная индивидуальность, рассудку понятная.

Когда читаем в Евангелии от Луки (3: 4-6 ): уготовайте путь Господень, правы творите стези Его. Всяка дебрь исполнится, и всяка гора и холм смирится: и будут стропотная в правая, и острии в пути гладки, то понимаем, что здесь речь идет об уравнивании или снятии индивидуальных различий — земных, плотских, каиновых. Затем следует: и узрит всяка плоть спасение Божие, то есть спасется плоть духовная — личность.

О безличной внеипостасной индивидуальности, которая сгорит в огне суда Божия, пишет свт. Игнатий Брянчанинов ( 28 июня 1844 года ): «Снидем в ничто, да возвеличится в нас Христос. Умертвим себя: мертвец без жизни и действия. Умертвим себя, чтобы в нас жил и действовал Христос». Стало быть, в единомыслии со святыми иеромонах Роман обращается к себе и к нам:

Не надевай личину. Будь собой.
Не лицедействуй, подражая старцу.
……………………………………….
Ты призван быть. Возненавидь — казаться.

Истаивать в Боге и быть самим собой — для верующего разума здесь нет непреодолимого противоречия, рационализм же запинается. Как нет противоречия для верующего между Божиим произволением и свободой человека: «вера смыслящая… есть дар благодати и в то же время акт свободы… »(А. С. Хомяков).

Поэты нередко обращаются к священным текстам (молитва, псалом, евангельская притча), переводят их с церковно-славянского, подражают им, пересказывают. Тем более естественно это для иеромонаха Романа, однако он поступает по-своему. Есть в Церковной службе великопостная молитва, восходящая к Евангелию (Мф. 22: 1-14 ): «Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам да вниду в онь. Просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя ». Иеромонах Роман не подражает, не пересказывает — он живет покаянной молитвой и молитвенную жизнь души выражает в стихах:

И за что мне сие? Не казни Милосердием, Боже!
Чашей Милости верных до смерти сынов обогрей.
Заглянул невпопад на огонь, как случайный прохожий,
И в небрачной одежде неловко стою у дверей.

Ах, какие дороги-пути перевыстрадал за день!
Диво то, что дошёл, хоть и места небитого нет.
Что не спросишь меня, почему я не в брачном наряде?
Видно, знаешь, что мне просто нечего молвить в ответ.

Всё Твоё растерял. Что теперь призывать оправданья?
От сиянья венцов и от белых одежд — как слепой.
Онемел мой язык, сотрясают утробу рыданья
В благодарность за Радость — Блаженство сидящих с Тобой.

«Не казни Милосердием, Боже! » — так следует понимать «страх Божий ». Для любящей Бога души, по слабости своей согрешившей перед Ним и раскаявшейся, полученное прощение — радость. Только всегда ли у нас покаяние — полное? Нет. Но и в таком случае Бог милосерд к нам, милосердие же Его вызывает в нас совестную казнь ( «Ты в силах воздвигать Прощеньем и Милосердием казнить » ).
Это понимание « страха Божия » позволяет утверждать, не противореча себе: основой молитвы всегда бывает любовь к Богу, всегда — «страх Божий».

Все моя молитва превозможет,
Если к Богу припаду, любя.
Только не остави меня, Боже,
Так, как оставляю я Тебя.
…………………………….
Знаю, что простишь мои неправды.
Вот я весь стою перед Тобой.
Для любви нет никакой преграды,
Потому что Сам Господь — Любовь.
……………………………………
Дай испить мне за Тебя мученья,
Только укрепи и призови.
…Тает сердце туком всесожженья
В пламени Божественной любви.

В этих стихах иеромонаха Романа 1982 года есть все, как в зерне, что должно прорасти в будущем и дать стебель, листья, цветы и плоды. Покаяние пред Богом в грехах молодости, готовность ради Него претерпеть невзгоды и муки, сознание своей слабости и надежда на укрепляющее снисхождение, прощение; на молитвенное в любви восхождение к Богу и предчувствие тайны Богообщения ( «Тает сердце… в пламени Божественной любви»). И при всем ожидании тяжелого крестного пути — озаряющая душу радость, в скорбных стихах — свет неизъяснимый:

Радость моя, наступает пора покаянная.
…………………………………………..
Затосковали деревья безправные,
В ризах растерзанных гибели ждут.
Лишь золотые Кресты православные,
Радость моя, нас в безсмертье зовут.

Упование на Пресвятую Заступницу — Богородицу, в Успении Своем не оставившую землю:

Моя Царице, Радосте моя,
Хоть Ты меня не осуди, настави.
И пусть мне ад — и из геенны я
Тебя благословлю, о Пресвятая.

За радостью Богообщения начального приходит учительное испытание Богооставленностью, утратой благодати.

Поревновав лукавой воле,
Я снова от Тебя отпал.
Доколе, Господи, доколе
Не наказуеши раба.

Наказание за отпадение — конец Богооставленности, сиротства, душевной и духовной пустоты, только казавшихся свободой — волей. Теперь отверзаются двери покаяния и молитвы, ясен путь подвига очищения.

День скорби моея! День очищенья!
Ты поразил собой иные дни,
Оставив мне взывать в уединеньи —
Или́, Или́, лима́ савахфани́![1]

Ты обнажил, наставниче суровый,
Ложь человечу, бренность бытия.
И на суде молчание Христово
Явил душе, день скорби моея!

Легко потерять приобретенную, вернее — подаренную, радость («Пора молитвы. А душа молчит, пуста, как разорённая обитель…»). Как тяжело вернуть утраченное. Какое понадобится мужество самоотречения!

Уже не жажду исцеленья,
Хотя надежды не отверг.
Свои молебные прошенья
В молчанье скорбное облек.

И в Храме, пред иконой строгой,
Склоняюсь, позабыв слова…
И вновь я не отринут Богом,
И вновь душа моя жива.

И, постигая смысл науки,
Не смею ни о чем просить.
…Учусь благодарить за муки,
А значит — Человеком быть.

Рядом с подвигом личного очищения у иеромонаха Романа совершается жертвенная борьба за Святую Русь:

Пресвятая Богородице,
Всем скорбящим Утешение.
Ты избави землю Рускую
От напасти и погибели,
Церковь нашу Православную
Сохрани от всяких ересей…
…………………………….
Пресвятая Богородице!
Ты Покровом покрываеши
Русь мою многострадальную,
Русь мою многораспятую…
О Владычице Державная,
Херувимов Пречестнейшая,
Мати Господа Всевышнего,
Погибающим Взыскание!
Умоли за землю Рускую
Сына Своего Сладчайшего,
Да воздаст Он нам по милости,
Не по нашему неверию.
……………………….
О Заступнице Усердная,
Даруй грешным покаяние,
Мне же, о Благословенная,
Даруй благо наивысшее:
Жить, как Сын Твой заповедовал,
Боль людскую за свою считать.

Заповедь Христова — любить ближних, любить и врагов. Это — благо наивысшее, неотделимое от подвига самопожертвования. Оно дает право поэту на обращение к людям, на проповедь, на восстановление угасающей Крестной памяти, на внимание читателей. Ибо поэзия — не наслаждение самовыражением, как считают ныне модные стихотворцы.

Духовное возрастание, судя по изложенному, имеет свои этапы: начальная радость Богообщения, испытание Богооставленностью, подвиг очищения и жертвенной борьбы с миром, моление за спасение мира. Деление достаточно определено, хотя и не математически точно: каждый этап содержит стихи двух других — в качестве подчиненных, а не определяющих. Потому стихи иеромонаха Романа, показательные для каждого этапа духовного возрастания, взяты из разных десятилетий — ранние и поздние.

Такие же этапы обнаруживаются в словесном творчестве (стало быть, и в духовной жизни) других церковных писателей: у св. прав. Иоанна Кронштадского, преп. Силуана, старца Афонского. Есть у них троих еще одна общность, так сказать жанровая: дневник св. прав. Иоанна «Моя жизнь во Христе», записи преп. Силуана, весьма близкие к дневнику, поэтический дневник иеромонаха Романа (каждое стихотворение помечено временем и местом создания, печатается во временной последовательности). Наконец, пишут они об одном: умное делание православно-церковного человека по внутренней форме и духовному содержанию едино со всей Церковью. Тем более замечателен факт, что в выражении Единого, в воплощении Единого в слове, помимо различий, определяемых индивидуальной судьбой каждого, высвечиваются личные особенности, едва ли определимые разумом, но духовной интуицией чувствуемые, созерцаемые. Еще одно свидетельство, что личный Бог-Троица творил человека по ипостасному закону…

Стихи иеромонаха Романа — духовные, то есть род молитвы или приступ к ней. Его молитва о России приведена выше. Вслушаемся, вчувствуемся, вдумаемся теперь в причастность поэта к природе, к Божьему миру.

Пожалей, дорогой, пожалей
Всё кругом, до последней былинки.
Мудрость Божия здесь, на земле,
Познаётся не только в великом.

Ничего не растёт просто так,
Потому не сломай без потребы
Одиноко торчащий сорняк,
Прославляющий землю и небо.

Лунный воздух и млечную сыпь
Вобрала, засветясь золочёным,
Обречённая капля росы
На последнем листе обречённом.

Листопада сокрытая боль
Под покровом зимы затихает…
За тебя, дорогой, и с тобой
Всё живое, томясь, воздыхает.

И грустит под Полярной звездой
Дольний мир, и в погибель несётся…
«Первый мир был потоплен водой,
А второй для огня бережётся».

Так склонись, молчаливо склонись,
Пред судами Творца в покаяньи.
Помолись, дорогой, помолись,
Да замедлит Господь с воздаяньем.

Любовь ко всей твари Божьей, печалование о мире, о его судьбах. Что же это? Нет ли здесь любви к твари паче Творца? Судьбы мира в руце Божьей, суд Его прав и благ, так зачем же печалование? Зачем вмешиваться в Предустановленное и не бесполезны ли мольбы?

Бог даровал человеку свободную волю (тем самым — личность), послал Сына Своего искупить его грех, заповедал смертному душу полагать за ближнего, любить врагов, ибо Бог есть Любовь. Сотворенный по образу и подобию Божьему, человек вступает на Крестный путь Христов, стяжевает Дух Святый и Любовь Божию. Потому дерзновенно молит Творца о себе, о ближних и дальних, о всем мире и всей твари. Отсюда духовная сущность, духовное воздействие на души стихов иеромонаха Романа. Очень близок он св. прав. Иоанну Кронштадскому: «Отчего наша искренняя молитва друг за друга имеет великую силу на других? Оттого, что я, прилепляясь во время молитвы к Богу, делаюсь един дух с Ним, а тех, за которых я молюсь, соединяю с собою верою и любовью, потому что Дух Божий, действующий во мне, действует в то же время в них, яко вся исполняй».

Вспомним суждение на сей счет А.С. Хомякова: «Мы молимся потому, что не можем не молиться, и эта молитва всех о каждом и каждого о всех, постоянно испрашиваемая и постоянно даруемая, умоляющая и торжествующая в то же время, всегда во имя Христа, нашего Спасителя, обращаемая к Его Отцу и Богу, есть как бы кровь, обращающаяся в теле Церкви: она Ее жизнь и выражение Ее жизни, она глагол Её любви, вечное дыхание Духа Божия».

У иеромонаха Романа в поэтическом творчестве больше внимания уделено природе, творению Божьему, чем у церковных писателей. Но не только по закону жанра: в наше время все яснее и множественнее отпадания, отступления человечества от Бога, и только природа по-прежнему неустанно свидетельствует о Творце.

Люблю смотреть на звёздное скопленье
Под ликованье потаённых птиц,
И проникать в созвучное моленью
Свечение Туманного Пути.

И ожидать у нощи на исходе,
Когда луна над миром отпарит,
В зеленоватом ясном небосводе
Сиреневые полосы зари.

Отходит ночь. Богохвалебным ладом
Истаевает сотворённый лик.
И дышится, как плачется, — отрадно
От примиренья Неба и Земли.

Отступление народов от Христа, утрата крестной памяти, восстановление новоязычества, гибель исторической России в двадцатом веке, теперешнее ее свободное рыночно-демократическое разложение — все это обращает иеромонаха Романа от уединенной молитвы за грехи мира к участию в коловращении мирском, к жертве духовным покоем своей души ради борьбы со злом.

Столько боли кругом, столько боли!
Горькородна вода бытия.
Только радости — вольная воля,
Да сомнительна радость сия.

И уже, как ни думай, ни охай,
Беспросветность не станет светлей…
Я назвал бы Россию Голгофой,
Но Голгофа одна на земле.

Воля доволюется до неволи, — гласит народная мудрость в пословице. Забыли ее — и попали в беспросветность неволи. Надо бы, поднатужившись, сбросить ярмо новоязычества, да где зрячую силу взять?

Вся Россия стала полем Куликовым.
Ополчился ворог. Быть нам иль не быть?
Но не слышно клича Дмитрия Донского,
Некому Отчизну нашу защитить.
………………………………….
На земле родимой — Родина в опале.
Разгулялась погань — и просвета нет.
Где ты, старче Божий, Сергие всехвальне?
Под твоей десницей каждый — Пересвет.

Православный люд, народ-богоносец России преобразился в древнего ушкуйника, языческого богатыря, пожалуй — в нераскаянного разбойника. Как тут не вспомнить Пушкина:

Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.

К нам, заблудившимся, обращается иеромонах Роман, надеясь возродить крестную память, отогнать наваждение бесовщины.

Дорогие мои! Что же мы натворили, наделали?
Опорочила всё, растерзала Отечество гнусь!
Триединая Русь! Русь Великая, Малая, Белая,
Кто тебя разделил, неделимая Русь?

Отстрадали отцы, отошли во обители лучшие.
Нам бы веру и мужество их в искупительный час!
А братаясь вовсю с палачами безвинно замученных,
Попираем отцов-матерей, убиенных за нас.

Триединая Русь! Ты земное подобие Троицы.
И прискорбна душа за напóенный ложью народ.
Возрождайся, ликуй перезвоном воссозданной звонницы,
Триединая Русь, православный оплот.

Гибель России, оплота Православия, — не только национальная трагедия, это страшнейший удар но всему Христианству, ибо Православие — его историческая основа, его существенность. «Напоенный ложью народ» должен и еще может вспомнить отцов, не поддавшихся искушению языческим ушкуйничеством, до смерти стоявших за Православие, — уповает иеромонах Роман,- может возродить их Веру и Мужество в наш «искупительный час ». Иначе — гибель. Осталась последняя возможность спасения: надежда на помощь Божью.

О Родина! Ты, как и мать, одна!
И потому не требую отчёта
За ту свободу, что даешь сынам —
Свободу восходить на эшафоты.

Распятая! Ужели это ты?
Стою, на всё взирая изумлённо,
И узнаю в знамёнах — лоскуты
Хламиды Иисусовой червлёной.

Страна моя! Туда ли ты глядишь?
В земное тычут каверзные пальцы.
И ты к земному — на погост спешишь,
В поводыри призвав христопродавцев.

Почто, от Неба лик отворотив,
Позарилась на западные блёстки
И, всё своё родное осудив,
Рядишься в лилипутские обноски?

И, потешая скопище раззяв,
Иное избираешь направленье…
Стезя чужая — не твоя стезя!
Чужой и не вместить твоё стремленье.
…………………………………………………
Россия-Русь! Куда б ты ни неслась
Оборванной, поруганной, убогой, —
Ты не погибнешь! Ты уже спаслась,
Имея столько праведных у Бога.

Да, былая Русь Православная — в Царстве Божьем. Мы еще на земле и живем чужою, а не своею жизнью: «свое родное осудив», «рядимся в лилипутские обноски» во всем — в культуре, в быту, в общественной жизни… Избрали чуждый нам путь, оставив предназначенный Провидением. Обрекли на гибель тех, кто остался верен историческим судьбам России. Наша Родина в начале двадцатого века — распята, в его конце — поругана. Ее такою, как истинный сын, иеромонах-поэт не судит, не требует от нее ответа. Продолжает прозвучавшее в стихах Максимилиана Волошина о русской революции: любовь к Матери-Родине в самые трагические и несчастные для нее времена.

Александр Блок в поэме «Двенадцать» поведал о странном своем видении: Иисуса Христа впереди революционной вольницы «с кровавым флагом» да еще «в белом венчике из роз». Иеромонах Роман прозрел другое: в красных знаменах новых ушкуйников — «лоскуты хламиды Иисусовой червлёной». Большевистское новоязычество, разорвав на лоскуты окровавленную мученическую багряницу Христа, не только исказило, но совершенно извратило смысл Христианства — воплощение и мученичество Богочеловека. В Евангелии — муки и смерть Одного ради истинного спасения всего человечества, у них — гибель и страдания большинства ныне живущих для иллюзорно-мечтательного будущего всеобщего счастья. История свидетельствует: слишком часто человеческие благие начинания кончаются дорогой в ад, начавшись с «осанны », кончаются «распни».

«Быть нашей Родине или не быть» — судьба России видится иеромонаху Роману в двух планах. По нынешнему язычески-земному пути она спешит к погосту: «Без обретения Христа России — гибель». Есть надежда, что в судьбах Божественного предопределения она «уже спаслась, имея столько праведных у Бога». Потому отступившему от Бога миру «Спасение приидет от Росiи! — сказал великий Старец Серафим». Все дело в том, выстоит ли Россия на земле? Когда пала Византия, знамя Православия понесла крепнущая славянская Русь. Теперь у России нет равновеликого наследника и продолжателя: состарившееся человечество неспособно выдвинуть на историческую арену новые народы (К.Н. Леонтьев). Бог Россию «поставил Последним Уделом» («Слушай, Русь!»).

Для нас и для всего мира остается один исход: не перерождение, а возрождение России исторической — Святой Руси. Иеромонах Роман неустанно твердит нам о возрождении (пока не поздно!), об испытанном Святыми пути глубокого смирения и покаяния:

Смири себя. И Бог тебя простит.
……………………………………..
Как близок Бог! Умом не разуметь.
Глаголом не коснуться дивной сути.
И только сердце не престанет петь,
Что Благ Господь! И Милостив! И Чуден!

Откажемся от ложного мудрования, ограниченного человеческого умствования. «Зачем мне ум, когда есть Божья Мудрость?» — вопрошает поэт-иеромонах. Рядом ложатся строки из писем свт. Игнатия Брянчанинова: «Благодарение сильно верою, которая одна, решительно одна, способна воспринять и обнять неограниченную силу Божию: у веры нет границ, как нет их у Бога и у всего, что относится к Богу. Разум, как ни разумен, ограничен: не годится для дел Божиих. Все Божие, всякое знамение он встречает отталкиванием. «Как?», «неужели?», «почему?». Прочь, непотребный, отверженный Богом!.. Приидите, святая вера и буйство проповеди Христовой, спасите нас!» — «Нашедшие Божию Премудрость нуждаются ли в премудрости человеческой? Не уничижайте Премудрость Божию за то, что наружность ее так проста и смиренна».
К. Н. Леонтьев (в тайном постриге о. Климент) говорил в последний год земной своей жизни: Православие сложно для ума (то есть, дает обильну пищу уму), просто и глубоко для сердца.

Такие переклички между очень разными по опытам жизни, но духовно близкими людьми, обыкновенны. Духовное сродство — суть святоотеческой литературы, православной философии, создававшихся в разные века и у разных народов.

Покаянные стихи нашего современника поэта-иеромонаха созвучны суждениям свт. Игнатия Брянчанинова (первая воловина девятнадцатого века): « Небесная Истина, сошедши на землю к падшим немощным человекам, ихже сердце от юности прилежит на зло, начала учение свое с этих слов: покайся! Доколе же каяться немощному, непрестанно падающему, если не телом, то мыслию и сердцем? — Доколе он подвержен необходимо изменяемости, этому следствию падения праотеческого, даже до последнего издыхания; ибо не видно, чтоб Истина, завещевая покаяние, положила ему на земле другой предел, или окончание, кроме естественного конца его с кончиною земной жизни человека » (9 октября 1842 года).

В чем нам, современным, каяться, помимо унаследованной вины прародительской? 0, во многом: в измене вере отцов и дедов, в разрушении исторической России, в том или ином пособничестве теперешнему ее разложению, в грехе либо окамененного нечувствия, либо отчаяния, что приведет нас к еще горшим бедам и утратам. Без покаяния нет исхода, лишь бы оно не оказалось запоздалым:

Христос Воскрес! Но с Ним ли мы?
Слезит грехов рукописанье.
И в запоздалом покаяньи
Не Божий свет, а царство тьмы.

Так оставим лень умственную и нравственную, перестанем ублажать жалкое свое самолюбие. Время наступило грозное:

Слушай, Русь! Снеговая Рахиль!
Пал Израиль, блуждая в гордыне.
И, сего изблевав за грехи,
Аз на Север воззрел из пустыни.

Там нашёл Я тебя, там омыл,
Одарил одеянием белым,
Освятил от языческой тьмы
И поставил Последним Уделом.

Много крат сквозь огонь проводил
И споборствовал присно в сраженьях.
Как дитя к материнской груди,
Ты ко Мне припадала в моленьях.

И любил Я тебя как никто.
Всей душою и ты прилепилась.
И назвал тебя Русью Святой,
Дабы ведали — с Кем обручилась.

А теперь? Что глаголешь в ответ?
Оправдайся у края издоха!
Не сама ли отринула Свет
И пошла за звездою Молоха?

Окровавила брачный хитон,
Позабыла о Праведном Гневе.
Слышишь ли обличающий стон
Сонмов душ, убиенных во чреве?
……………………………………..
Слушай, Русь! Преисполнен фиал!
Я навел на тебя поношенье.
И уже б до конца покарал
За великие грехопаденья.

Но взошел до Меня фимиам
От угодников руского рода.
И помедлю ещё. Не воздам.
Да узрю́ покаянье народа.

Есть в этом призыве, в энергии стиха, что возбуждает волю, волнует сердце, будоражит ум. Тем более, ежели стихи так же грозны, так же обнадеживающи, как сказанное в глубоком нашем историческом прошлом в «Повести временных лет» под 1093 годом: «Да никто же дерзнет рещи, яко ненавидимы Богом есмы! Да не будет. Кого бо тако Бог любит, яко ны возлюбил есть? Кого тако почел есть яко же ны прославил есть и вознес? Никого же! Им же паче ярость Свою воздвиже на ны, яко паче всех почтени бывше, горее все сдеяхом грехы. Якоже паче всех просвещени бывше, Владычню волю ведуще и презревше, в лепоту паче инех казними есмы». Присоединим запись из дневника св. прав. Иоанна Кронштадского: «Боже мой! Моему взору представляется бесконечность благ, обещанных христианам, и в то же время — бесконечная невнимательность к обещанным благам, маловерие и, наконец, неверие и холодность христиан попирающих Кровь Завета, нерадящих о таинстве спасения. Но да дарует мне Господь уста и премудрость, да возглаголю я огненными языками, да возжгу огнь упования, Господу споспешествующу, в сердцах хладных…».

Великое Православное прошлое России — давнее и недавнее — через иеромонаха Романа требует от нас: «да никто же дерзнет» отчаяться или свернуть с завещанного пути, хотя и «Прискорбна заповедная дорога: // Нет Пасхи без тернового венца».

Общественно-публицистическое, земное и временное, служение музы поэта-иеромонаха находится в предстоянии перед Вечным и Небесным Словом, чтобы слово поэтическое исполнилось Духом Отца Небесного.

Быть со Христом. Всегда и всюду.
Умом и сердцем предстоять.
В уединении, средь люда,
Ему Единому внимать.

Не оскорбляться поруганьем,
Закрыть молве житейской слух,
Отгнать плотское мудрованье,
Забыть о всех, приемля Дух.

И от полуночного часа
Молитву чудную шептать,
И перед Милостивым Спасом
Младенцем руки воздевать.

Отринув «плотское мудрованье», «умом и сердцем», всеми силами души с искренностью младенца предстоя Христу, иеромонах Роман теперь уже не борется, а молится за всех.

Любить врагов — кому сие по силам?
Мы и с собой не ладим по грехам.
Но, если Божье душу посетило, —
Любой заплачет от любви к врагам.

А при Любви вражда и месть напрасны.
Обымет братом распоследний тать.
Рыдай, душа, Иосифом Прекрасным,
Святись слезою Самого Христа.

«Тайна Богообщения», как бы беседа лицом к лицу с Богом или Богоматерью, доступна Святым, например, ближайшим к нашему времени: Серафиму Саровскому, Иоанну Кронштадтскому, старцу Силуану… Для поэтов такое вряд ли достижимо. Вот разве Лермонтов («За все, за все Тебя благодарю…», «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою…»).
Потому, наверное, его и преследовал демон. В «Сказке для детей» поэт скажет:

Мой юный ум, бывало, возмущал
Могучий образ; меж иных видений,
Как царь, немой и гордый, он сиял
Такой волшебно сладкой красотою,
Что было страшно… и душа тоскою
Сжималася — и этот дикий бред
Преследовал мой разум много лет.
Но я, расставшись с прочими мечтами,
И от него отделался — стихами!

Нечто подобное засвидетельствовал апостол Павел: « Дадеся ми пакостник плоти, аггел сатанин, да ми пакости деет, да не превозношуся (2 Кор. 12: 7).

Поэту-иеромонаху через «тайну Богообщения» раскрывался смысл жизни человеческой на земле: «земная юдоль» — «купель очищения».. А еще, что отделить поэзию от «умного делания» можно только условно: стихотворение и молитва рождаются в одной душе, из одного источника.

Если б я не познал тайну Богообщения,
Повторил бы теперь, что не раз говорил:
Я на этой земле не нашел утешения,
Знать, её не для этого Бог сотворил.

Отовсюду печаль, отовсюду томление,
И рождается в муках дитя, вопия.
О земная юдоль, о купель очищения,
Смертоносна без Господа горечь твоя!

Ежели не признать жизнь «купелью очищения», то она станет злой насмешкой над человеком мрачного и коварного духа, толкающего на бунт и гибель… Будь смиренномудр, и увидишь явственно радостный, благодатный исход из «земной юдоли» через страдание — несение Креста Христова.

Окончу радостью о Боге,
Каким бы ни был мой конец.
Уже сверкнул на полдороге
Мой окровавленный венец.

Не опасаясь нареканий,
Что больно много возомнил,
В часы полночных предстояний
Об этом только и молил.

Не мне просить венец в награду:
И сам не тот, и жизнь не та.
Но, может быть, вменится в Правду,
Что жаждал смерти за Христа?

Заглядывание в будущее, предощущение будущего началось у иеромонаха Романа, кажется, с первых покаянных стихов… И о смерти в них говорится больше, чем у Лермонтова.

И все ж таки: не лежит ли пропасть между церковной молитвой к Богу и стихотворением, обращенным к людям вне церковных стен? Можно ли в наше время вернуть поэзии — Православие, а Православию — поэзию?

Выпишем еще одно высказывание свт. Игнатия Брянчанинова, где выражено настороженно критическое отношение к книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» и к художественному творчеству вообще: есть «у человека врожденное вдохновение, более или менее развитое, происходящее от движения чувств сердечных. Истина отвергает это вдохновение как смешанное, умерщвляет его, чтобы Дух, пришедши, воскресил его в обновленном состоянии. Если же человек прежде очищения Истиною будет руководствоваться своим вдохновением, то он будет издавать для себя и для других не чистый свет, но смешанный, обманчивый, потому что в сердце его живет не простое добро, но добро смешанное со злом более или менее». Гоголь — «писатель, а в писателе непременно от избытка сердца уста глаголют, или сочинение есть непременная исповедь сочинителя, по большей части им не понимаемая, а понимаемая; только таким христианином, который возведен Евангелием в отвлеченную страну помыслов и чувств, в ней различил свет от тьмы…».

Выписка — свидетельство в пользу иеромонаха Романа. Он свое естественное, врожденное вдохновение очистил несением Креста Христова, чтобы принять Дух. Приведенные в этой статье и не приведенные, его стихи как духовные (молитвенные, покаянные), так и общественного содержания, — все создались в предстоянии Христу. Наш автор не только поэт, он — монах, то есть тот христианин, который с Евангелием входит в нашу жизнь, в мир наших помыслов и чувств и различает свет от тьмы, добро от зла. Для иеромонаха Романа «Поэзия — подобие моленья, // Удел ее — к Святому возводить», он в художественном творчестве идет отличным путем не только от модных мирских стихотворцев. В его творчестве сопряжение с миром страстей человеческих иное, чем даже у великих русских поэтов. Например, у Тютчева душа — «жилица двух миров», ее «день — болезненный и страстный», «сон — пророчески-неясный, как откровение духов…»

Пускай страдальческую грудь
Волнуют страсти роковые —
Душа готова, как Мария,
К ногам Христа навек прильнуть.

Поэт-иеромонах совершил более строгий выбор: принял здесь, на земле служение, определяемое в Православной аскетике как «раб Божий».

… Воображенье ум не горячило.
Я выбрал Бога. Размышлял о Нём.
И предстоял, пока перо строчило.

Честным Крестом отгородясь от муз,
Душа лампадой слово зазоряла.
О Боге пел. И только потому
Мой тихий голос Родина узнала.

Писал не ради красного словца.
И, не хвалясь, — что не своим хвалиться? —
Скажу ещё: по Милости Творца
С молитвой песне удалось сродниться.

В этих строках — мудрость смиренных, праведное сознание своего участия в служении словом — Слову-Христу. Объяснение близости или совпадений заветных чувств и мыслей иеромонаха Романа, как мы видели выше, с православными мыслителями, с духовными писателями, причисленными Церковью к Лику Святых. Так почему иеромонаха-поэта, вернувшему поэзии — Православие, а Православию — поэзию, даже воцерковленные люди встречают порой настороженно, ежели не сказать больше?

Чтобы понять, в чем тут дело, обратимся к богословским работам А. С. Хомякова. По его мнению, разделение Церкви на церковь учащую и церковь учеников, свойственное романизму и протестанству, проникает и в Православие. Таков разделение чуждо Православию в прошлом и настоящем, пишет А. С. Хомяков, ссылаясь на Окружное Послание восточных Патриархов от 6 мая 1848 года: «Учит вся Церковь, иначе: Церковь в ее целости; учащей Церкви в ином смысле Церковь не признает», хотя, разумеется, служение и учение словом возложены преимущественно на иерархию и клир. «Всякое слово, внушенное чувством истинно христианской любви, живой веры или надежды, есть поучение; всякое дело, запечатленное Духом Божиим, есть урок; всякая христианская жизнь есть образец и пример. Мученик, умирающий за истину, судья, судящий в правду (не ради людей, а ради самого Бога), пахарь в скромном труде, постоянно возносящийся мыслью к своему Создателю, живут и умирают для поучения братьев; а встретится в том нужда — Дух Божий вложит в их уста слова мудрости, каких не найдет ученый и богослов. “Епископ в одно и то же время есть и учитель и ученик своей паствы”,- сказал современный апостол Алеутских островов, епископ Иннокентий… Поучает не одно слово, но целая жизнь». (Епископ Иннокентий — впоследствии митрополит Московский.)

Отметим, во-первых: Хомяков — поэт, философ, богослов — находит, что самые строгие требования Церкви можно выполнить в художественном творчестве: «всякое слово», в том числе поэтическое, «внушенное чувством истинно христианской любви, живой веры или надежды, есть поучение», а не праздное словоизлияние или наслаждение самовыражением. Ведь Сам наш Спаситель говорил с народом притчами (древний жанр художественной речи, известный издревле по Ветхому Завету).Сказанное вполне приложимо к творчеству иеромонаха Романа и объясняет суть его.

Во-вторых, западное разделение Церкви на учащую и учимую проникло к нам еще до Петра I и подготовило его реформы, ибо нарушило единовластие соборности в русском сознании и русской жизни, той соборности, которую возрастила Православная Церковь. Усвоивший западный принцип разделения, иерарх или даже клирик может почувствовать себя всезнающим, во всем и всегда правым…

…Вернемся к тому, с чего начали разговор о творениях иеромонаха Романа. Стихи его просты и глубоки для сердца, осознать разумом сокровенное в них куда труднее, главное же в том, что оно доступно в полноте воцерковленному, живущему в Церкви человеку.

Свеча. Лампада за Престолом.
Святой покой в Церквушке сей.
Неизреченные глаголы
Рождаются в душе моей.

Они — Небесные посланья,
Миротворят, животворят,
Несут Пасхальные взыгранья,
Но вослови́ться не хотят.

Не может тайна быть явле́нной,
Не светит солнышко в нощи́.
На то они — неизреченны,
Что невозможно изрещи.

Вспомним стихотворение « Возжадала душа…», написанное десятью годами раньше. Там иеромонах-поэт и не пытается изъяснить неизъяснимое. Теперь, насколько возможно, приоткрывает тайну творчества. В «неизреченных глаголах», в несказанной речи — «Небесные посланья». Принять и понять — прозреть — их должно всеми силами и способностями души (разумом, волей, чувствами) в полном единстве этих сил — Православной интуицией.

Поясним сказанное сродным иеромонаху Роману примером. В простом и ясном виде, не замутненную отвлеченными умствованиями, отнюдь не бессознательную, вполне осознаваемую Православную интуицию стяжал преп. Силуан, старец Афонский. «И на небе и на земле Господь познается только Духом Святым, а не от науки, » — пишет он, вернувшись от духовного созерцания к действительности, утверждает осознанность своих прозрений. Содержание этих прозрений существенно глубоко: «Кто не любит врагов, тот не может познать Господа, Который умер на Кресте за врагов…» Или: «Знает душа моя милость Господа к грешному человеку, и истину пишу пред лицом Божиим, что все мы, грешные, спасемся, и ни одна душа не погибнет, если покается, ибо Господь так благ по естеству, что невозможно описать этого никаким словом». «Знает душа» от Духа Святого несказанное, невыраженное, неявленное на земле,- и щедро делится с ближними и дальними, было бы только востребовано ими духовное знание.

Ежели суждено нынешней России возродиться в Россию Православную, то посодействуют возрождению и духовные стихи иеромонаха Романа, исполненные Верой, Надеждой, Любовью, восстанавливающие в человеке память Крестную.

Иван Рогощенков,
заслуженный работник культуры Карелии, член Союза писателей России, заведующий отделом литературной критики в журнале «Север»
2002
Петрозаводск

[1] Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27: 46).

Заметки на полях

  • Какая умная и хорошая статья! Помогает осмыслить творчество отца Романа, увидеть взаимосвязь его поэзии и святоотеческого аскетического писания, значимость и необходимость поэзии , которая учит нас , питает, помогает нам. И тянемся мы к поэзии отца Романа, как ростки тянутся к солнцу, потому что отец Роман воспевает Солнце , служит Ему, возрастает в Нем.
    «Великое Православное прошлое России — давнее и недавнее — через иеромонаха Романа требует от нас: «да никто же дерзнет» отчаяться или свернуть с завещанного пути, хотя и «Прискорбна заповедная дорога :// Нет Пасхи без тернового венца».

Уважаемые читатели, прежде чем оставить отзыв под любым материалом на сайте «Ветрово», обратите внимание на эпиграф на главной странице. Не нужно вопреки словам евангелиста Иоанна склонять других читателей к дружбе с мiром, которая есть вражда на Бога. Мы боремся с грехом и без­нрав­ствен­ностью, с тем, что ведёт к погибели души. Если для кого-то безобразие и безнравственность стали нормой, то он ошибся дверью.

Календарь на 2025 год

«Оглядывая прожитую жизнь...»

Месяцеслов

Стихотворение о годовом круге, с цветными иллюстрациями

От сердца к сердцу

Новый поэтический сборник иеромонаха Романа

Где найти новые книги отца Романа

Список магазинов и церковных лавок
// // // // // // // // // // // // // //