Иеромонах Роман. Не сообразуйтеся веку сему

+

В мiру знал одного человека по прозванию «ходячая энциклопедия». Обладая редкой памятью, он сыпал датами, цитатами, новостями из научного мiра. Доконав одного слушателя, он, уже с другой темой, набрасывался на следующую жертву. И так — пока все не расходились. Общительный, живой, он, как многим казалось, знал всё. Кроме главного: не знал, зачем живёт. Натура циничная, он не мучился в поисках смысла жизни. И неудивительно: для него не было ничего святого. Глядя на него, я думал: или утонул в знаниях, или чердак так перегружен, что не осталось места для основного. «Самоуверенный начётчик — не есть учёный… он просто „справочник“, да ещё часто и безтолковый. Публицист, бойко рассуждающий по чужим мыслям (вроде В. Ульянова) — не умеет самостоятельно думать: он машинист выводов, он последователь и подражатель; человек, сводящий всё глубокое к мелкому, всё утончённое к грубому, всё сложное к простому, всё духовное к материальному, всё чистое к грязному и всё святое к низкому, — есть слепец и опустошитель культуры. Человек, воображающий, будто он всё знает и всё понимает, может всех учить и наставлять, — не знает на самом деле ничего и даже не подозревает об этом своем незнании, что и передаётся словом „наивность“» (Иван Ильин).

+

В вологодском монастыре подошел молодой человек, из тех, что весьма православны. Объездил всех старцев, но смирения это ему не придало и язык не укоротило.

— Архимандрит И. сказал, что у него нужно забрать гитару, а ему дать епитимью, — весело выдал он мне и моему спутнику. Мы переглянулись.

— Он лично Вам так сказал?

— Нет, это мне сказали, что он так кому-то говорил.

— Кому-то! И сам сплетничает, и старца делает сплетником. Ни устно, ни письменно запретов он мне не давал, а заглазно судить не мог, потому что это дело шепотников, а не старцев: старцы говорят в глаза, для уврачевания, а не за спиной, чтобы унизить.

(Сказать-то сказал, а на душе остался осадок. Поехал на остров к тому, кто некогда благословил монаха на гитару.)

Из беседы со старцем Николаем (отрывок из видеозаписи).

Отец Николай. Вам надо… питаться всегда нормально. Вы человек, батюшка, нужный.

Иеромонах Роман (не соглашаясь). Да, нужен…

О. Н. Нужен, нужен, помоги Вам, Господи!

И. Р. Батюшка, а мне как с литературной деятельностью, продолжать, да?

О. Н. Батюшка, продолжайте! Вас Господь наградил. Вы очень умно творите. Помоги Вам, Господи, Вас Господь наградил. Вы этот талант не зарывайте!

И. Р. Нужно и издавать. Да?

О. Н. Да, если можно, батюшка, издавайте. Издавайте, да… И не бойтесь, пока можно, издавайте.

И. Р. Батюшка, меня уже хают и старцы…

О. Н. Да это пусть хают. Хают, это кто не сопранту (не понимает), не сопрот, а Вас никто не сопрёт. (Смеется, поясняет.) По нашему…по-литовски, не сопранту, а по-латышски — не сопрот. Вас никто не сопрёт.

+

Разными путями идут ко Спасению. Очень важно не повредить себе, избрав делание, не соответствующее житию.

«Цель общежития состоит в том, чтобы умертвить и распять свою волю, и по спасительной заповеди о Евангельском совершенстве не иметь никакой заботы о завтрашнем дне.

Совершенство пустынножителя состоит в том, чтобы иметь дух свободный от всего земного и соединять его с Христом, сколько дозволяет человеческая слабость».

(Авва Иоанн Диолкосский. Преп. Кассиан Римлянин. Писания.)

…О современном монашестве на приходах, об этом горе-пути святые отцы промолчали.

+

Мiр всегда болел гордыней и тщеславием. И если покидал свои пропасти и долины, то только с одной целью: принести на высотах жертву идолам — изваянным из камня или дерева страстям. И наше «цивилизованное просвещенное общество» также хворает идолопоклонством. То же желание чести, похвалы, премий, чинов. Сердце услаждается не Божьим, а значит — блудит. И напрасны посты и молитвы, пока человек ищет отличий от міра сего: посты и молитвы для того, чтобы уничтожить гордыню и тщеславие. И ходят православные поэты, писатели, художники, артисты в Храмы, и не знают или не хотят знать, что они уже обличены Словом Божиим. Како вы можете веровати, славу друг от друга приемлюще, и славы, яже от единого Бога, не ищете (Ин. 5, 44).

+

Кто ищет славы у людей, тот невер.

+

Время поветрий. Приснилось одному иконописцу: Иоанн Креститель держит на блюде голову Николая Второго. Недолго думая — запечатлел. Увидели ревнители — понесли эту икону Крестным ходом по всей Руси.

Написала «ревнительница» о своих сновидениях в газету о Ченстоховской иконе Божией Матери, что она спасёт Росiю, что благодать от Державной перешла к ней — и повалили читатели в Польшу, в католический монастырь. А что же делать с обобранной Державной? Молиться на доску, которая висит без благодати?

+

Рускiй народ. Это он собрал земли, создал великий рускiй язык. Посмотрите в Словарь Живого великоруского языка. Много ли там слов дворянского происхождения? Да и что было ожидать от тех, кто гнушался родным языком, предпочитая общаться на французском? Скольким Ломоносовым не дали развиться! Заставили императора отречься от престола, отвернулись от него и ещё гордятся своим дворянством! А от покинутого народа требуют покаяния! Винят его в своих же преступлениях — трусости, подлости, измене. Пусть дворяне и интеллигенция, те, кто принёс идеи Маркса в Росiю, и каются. Не крестьяне же переводили «Капитал». Нет, потомки дворян и поныне гордятся, что они Рюрики Долгорукие. Хвалёная Волконская своего крепостного не удосуживалась назвать по имени — человек приготовил ванну, человек убрал в доме. Несть правды в сынах человеческих!

+

Развивая внешнее, гасим внутреннее. Чем больше игрушек в детстве, тем скучнее в них играть, тем больших развлечений ищет душа. Наше уродство начинается дома, усиливается улицей, армией, а диплом с отличием уже выдаёт зона или прослойка «новых». Но все трудности родом из отчего дома. Больше, чем родители, никто не повредит. И если враги человеку домашние его, то уж младенцам, детям они самые страшные враги: всё делают, чтоб любимчик не миновал преисподней, и всё — по «любви», слепой, всепозволяющей и … уничтожающей личность.

+

Все мы немощны, вот почему и нужно смиряться. За одно смирение Господь допускает душу на Свой Праздник. Нам сказало: обратитесь в детей. Это самый краткий путь к миру Христову. Разве даст такой мир, покой сердечный искусство, философия, наука? Можно до гроба изучать толстые книги мудрых века сего и не понять главного — что Благодать не уму, а смирившемуся сердцу. Надолго нас не хватит, день-два — и снова выйдем на привычное своё мелководье. Но эти минуты мира нам даются как прозрение, что есть иная, Высшая Жизнь, которую только и можно назвать настоящей Жизнью, ради которой все мы и пришли на эту Землю. Не ради же состояний, званий, успехов в бизнесе. Самое великое звание Христианин мы уже получили. Когда Господь касается души, человек знает, что Господь всё устроит, и голова отдыхает от забот о завтрашнем дне. Но для того, чтобы голова отдыхала от забот, сначала в сердце нужно дать место Христу. Всё от сердца. Один человек мне писал: «сегодня Причастился, душа поёт». И знаете, где его душа пела? В тюрьме. Что значит Благодать! И в тюрьме душе хорошо! А без Благодати и в особняках-дворцах не знают, куда деваться от скуки. Жить с Богом всегда легко и просто. Вот почему все силы нужно направить на единение с Ним. Но это Единение — Наука из наук, целая жизнь должна пройти этим узким путём.

+

…В юности приехал из Калмыкии в своё село Рябчёвск. Сел вечером на любимом холме, откуда вид на луга, Десну, дальний лес. Гляжу — не нагляжусь. И слышу, как лягушачий хор, подобно грекам, держит тон, а соловей солирует. Поразился и редкости сочетания, и великому ладу. А ведь так должно быть и в душе. Но суета и заботы уничтожают этот лад, не дают слышать нужные душе звуки. Душа от суеты, как расстроенная скрипка: вроде и смычок есть, и струны, а звуки не те. Так и человек — и понимает всё умом, а мира не имеет.

+

Христианство именует семью домашней Церковью. Мiр не знает такой высоты. А Запад сгнил полностью. Там всё строится на расчете, на корысти, на партнёрстве. Там и свадьба не играется без составления договора на случай развода — кому какая вилка достанется. Опошление семьи с первых мыслей о семье!

+

…Со школьной скамьи нам вбивали в головы жуткие фантазии, что из какого-то подобия белка́ за пять миллиардов лет произошло такое разнообразие. Мол, миллиарды лет — это жутко большой срок, за такой срок и моль превратится в кошку. Но вот летает эта букашка и даже не пытается замяукать, не то чтобы отращивать хвост. Потому что всё живое уже получило свои границы, и ни один вид не переступает своих пределов.

+

…Получил странное письмо и книгу. Привожу текст с авторскими знаками препинания.

«С любовью о Господе дорогой мой брат иеромонах Роман

Милость Божия предоставила мне через песни твоей души познакомиться с тобой, Услышать голос твоей Души и понять Тебя. Для Отца Небесного нет высшей радости как видеть радостным и счастливым своих детей. Я посылаю к Тебе свою дочь, прими её с любовью о Господе Отец наш Небесный так хочет, чтоб твоя «Звезда» ещё ярче Светила на Небосводе. Он говорит, что прежде любви земной предшествовала любовь Божественная. Поэтому Он посылает к тебе очищенный сосуд, «дочь свою», прими её. Отец говорит — Ты прошёл первую половину пути «Пути отречения и духовного восхождения на вершину Блаженства, а это чистый источник любви Божественной. Теперь нужно пройти вторую половину пути, но вдвоём с Невестой Христовой. Отец даёт тебе её и благословляет Вас. Дети мои сейчас нужно слово «отречение» заменить на слово «проявление». Сойдите теперь с вершины и проявите эту любовь среди людей, братьев и сестёр наших, которые ещё спят или мертвы. Их нужно разбудить и оживить. Отец дарует тебе снова твой голос. С любовью о Господе твой брат игумен Н. Прими от меня в подарок эту книгу. Ученик Жизнь посвященного».

Такое вот письмо со схемой перевёрнутой параболы. На вершине точка — место нынешнего моего пребывания — часть первая. Далее стрелка приглашает вниз — часть вторая пути, от которой, да ещё с «невестой» — да сохранит меня Господь! Полистал оккультную книгу — подарок «брата» — и подумал: конечно, спящие или мёртвые не самый лучший вариант, но очумевшие пастыри, ведущие за собой, просто опасны. Нет, игумен Н., как-нибудь обойдусь без брата.

…Оккультную книгу сжег сразу, а вот вторую, присланную «невестой», «Библию Любви», решил просмотреть. Автор — потомок и однофамилец трагически погибшего молодого руского поэта. Живёт в Америке. С американской простотой он берёт читателя за ворот и тащит за собой, куда ему вздумается — то в горы, то в монастырь. «Тебе налить коньяку? (Смотрю на тираж — около десяти тысяч. Если бы не знал об американской любвеобильности в Сербии, Ираке — да мало ли облагодетельствованных стран — поразился бы щедрости американской души.) Не хочешь? Как знаешь, а я выпью. (Речь же пойдёт о высоком, как тут без подогрева? После рюмки-другой с тою же американской щедростью угощает сигаретой.) Ты скажешь, что курить вредно? Как можешь ты думать о пустяках, когда у нас такое великое дело!» — возмущается пустяковыми мыслями читателя раб пустяков. Дальше можно уже не читать: понятно, куда поведёт хмельной и прокуренный разум, но, может, у автора не сложилось вступление, может, в дальнейшем протрезвеет и скажет что-то полезное для души? Название-то многообещающее — «Библия Любви»! Но после предисловия неожиданно натыкаюсь на послесловие. «Просто, — поясняет непонятливым писатель, — не захотелось писать это после книги, решил сразу перейти к послесловию, а сама книга начнётся после послесловия».

Дальше также попахивало коньяком и табаком: герой со странным именем Ветер Гор выходит на берег моря, встречает русалку Дельфинарию, жутко влюбляется в неё, она ему пророчит, что он и на земле встретит свою любовь. И вот бедолага начинает искать свою единственную, но уже на земле. Поиски приводят его почему-то в северный рускiй монастырь. Пожив там недолгое время, он, как и положено американцу, начинает искать нечто особенное, и находит это нечто в виде отверженного всеми и про́клятого братией (?!) схимника. «Какая вера самая истинная?» — спрашивает у схимника американский правдоискатель. — «А разницы нет, главное — Любовь, остальное неважно», — отвечает поклоняющийся Любви и отвернувшийся от Истины. Далее схимник даёт ему чудотворный Крест (странный Дар, если согласиться с вышесказанным), Ветер Гор мчится в горы Кавказа (ну не в поле же с таким именем мчаться), где в безлюдных местах строит храм Любви. Еду́ приносит ему невесть откуда взявшаяся немая девочка-подросток. В благодарность Ветер Гор исцеляет её этим Крестом — он бы и дальше исцелял, но упавший с высот орёл вырывает у него Крест и уносит к каким-то подвижникам — как ему поведал всё тот же отлученный и жутко прозорливый схимник. Успокоенный его словами и очередным возлиянием, Ветер Гор возвращается на Кавказ и находит уже выросшую девочку, что лишний раз свидетельствует о скорости наших поездов. Дальше всё ясно, кроме одного: при чём такое название, если нет ни Библии, ни Любви? Спросить бы у автора, да поди спроси у Ветра. Отнёс это творение хмельного разума вслед за оккультной книгой.

+

Ныне покойный митрополит Псковский и Порховский Иоанн, несмотря на преклонные годы и болезнь ног, всегда вставал, когда к нему входил кто-то из священников, и всегда благословлял только стоя. Он был милостивым отцом для нас. Его почитал старец Николай. Однажды я оказался свидетелем их встречи. Был я тогда ещё иноком. Стоял и внимал словам митрополита-старца. И вдруг раздался стук, открылась дверь — зашёл отец Николай. Митрополит встал. Не глядя на него, старец прошел мимо, положил два земных поклона иконе Богородицы, приложился.

— Это прозорливый старец, — сказал митрополит, — подойди к нему под благословение.

Я подошёл. Старец благословил.

— Вот, скоро буду рукополагать, — продолжил митрополит.

— Бог благословит, Бог благословит! — отец Николай перекрестил меня, подошёл к митрополиту и положил ему земной поклон. И я залюбовался обоими. Оба показали высоту своей жизни. Митрополит стоянием на больных ногах оказывал уважение старенькому протоиерею. Старец, пройдя мимо архиерея, показал, что Небесное превыше всего, с поклонами приложился к иконе Богородицы и только потом земно, в ноги, поклонился митрополиту. «Вот как надо!» — подумал инок, ранее довольствовавшийся поясным поклоном перед митрополитом. С той поры, уже став иеромонахом, так же и я входил к митрополиту. Правда, сострадая стоящему на больных ногах и дабы не показаться дерзким (и в то же время избегая показного благоговения), быстро делал два земных поклона иконе Богородицы и третий — митрополиту.

— Лёгок на поклоны, — улыбкой одобрял он мои кувыркания, — мне уж так не сделать.

Упокой, Господи, покоившего, и прости прощавшего!

+

Как только Киево-Печерскую Лавру вернули Церкви, я приехал туда. Это было время подъёма. До сих пор очень тепло вспоминаю прихожан и братию. Но не всё душа приняла. Помню приезд киевского, не преклонных лет митрополита в Лавру. Все забегали, засуетились, промчались туда-сюда иподиаконы. Наконец явился святитель. Приложился к Престолу, сел в кресло. Опустив головы, братия поплыла брать благословение. Благословлял он сидя, как открещивался, выставляя для поцелуев руку. (Сразу вспомнился стоящий на больных ногах престарелый иерарх Церкви митрополит Иоанн.) Благословились и рассыпались партизанами кто куда. Иногда святитель подзывал к себе одного или другого игумена. Те подходили, становились на колени и внимали. Хорошо, если внешние знаки продиктованы любовью и уважением, но… впрочем, опущу свои невесёлые размышления. И вот мановением святительского пальца был позван к креслу и аз. Подошел, склонил голову.

— Вы очень гордый! — недовольно заметил митрополит всея Украины.

— Да, Ваше Высокопреосвященство, я знаю об этом. Прошу Ваших святых молитв.

— Идите! — также недовольно молвил архипастырь.

Иеромонах поклонился и, думая про себя, что лучше ходить в гордецах, чем в холуях, отправился во своя си. А нелюбимая в других гордыня привела обличителя иеромонаха в свои бездны — в раскол и лжепатриаршество.

+

Стоим возле старца. Вразумляя, батюшка легонько хлопнул по лбу приезжую.

— Батюшка! Меня ударьте! — выдвинулась вперёд её подруга.

— Да? — оживился отец Николай, собрал старческие силы и… как ахнул желающую! Голова её дернулась, на глазах выступили невольные слёзы.

— Больно? — посочувствовал батюшка. И разочарованно: — Так Вы ж сами просили!

(Не выпрашивай то, что потом не сможешь понести.)

+

Никогда не было близко творчество поэта-трибуна, агитатора, писавшего лесенкой, которая привела его на любимую многими гору известности и довольства. Так и жил бы, если бы не перемены в стране, годы да болезни. И вот почти перед смертью написал такие строки:

И, как шелуха, отпало всё наносное, человек смирился, голос наполнился Правдой. Так, под гнётом камня, привычный к обжитому мраку, жительствует росток. И то ли живёт он, то ли умирает — день, месяц, весну и лето. А в конце осени, в пору первых заморозков, чья-то нога отбрасывает камень, и видит росток, что жил-то ненастоящей жизнью — без воздуха, без света. Пожить бы новой, распрямиться, потянуться к солнцу — да муравушка в инее… Прочёл эти строки, и так близок стал мне этот человек, что захотелось о нём помолиться.

+

В Виленском монастыре игумена А. в связи со столетием наградили митрой.

— Живи ещё сто лет, сделают епископом, — шутила братия.

Новонаречённый архимандрит помолился один раз в митре на Службе и — поставил на Престол. Больше к ней он не прикасался: голова не держала. И, в самом деле, дали беззубой белке орешки. После награды начал быстро сдавать. И вот настали последние дни. Мне приходилось дежурить у его постели, видел, какая борьба происходит в душе. Силы покидали на глазах, но сознание было ясное, монах готовился к Вечности. И тут… родственница! Какая-то прапра. Спросил у неё, кем она доводится архимандриту — не могла объяснить. Но шум подняла:

— Это концлагерь! Как это, дедушка лежит, и нет врачей! Вызовите скорую!

Отец наместник вызвал скорую. Бедный о. А.! Увидев людей в белых халатах, затрепетал, лицо приняло мученическое выражение. Собрав все свои силы, он умолял жестами оставить его в покое.

— Сейчас, дедушка, тебе сделают укольчик, и тебе совсем будет хорошо.

Говорила и сама себе не верила прапра. Врачи суетились, не могли найти вены, решили колоть в кисти рук. Мне стало дурно, поспешил выйти на свежий воздух. Через полчаса, после ухода врачей, вернулся к умирающему. На стульях валялись кучи пустых ампул, кисти старца — опухшие, в чёрных пятнах. Накололи! И помереть не дадут спокойно! Прапра, убедившись, что особого наследства он не накопил, незаметно испарилась. Мы остались вдвоём. Что-то он уже начинал видеть, отмахивался от кого-то незваного, шептал невнятные слова, просил включить настольную лампу, затихал, просил выключить, пытался подняться.

— Вам нельзя, лежите, — мешал его слабым попыткам. Он опускал голову на подушку, снова от кого-то отмахивался. Видимо, жаждущие его погибели смущали душу забвенными грехами, пугали, пытались отвлечь от молитвы. А ведь он сорок лет был в монашестве! Сорок лет! Куда же идут люди, которые всю жизнь жили в своё удовольствие, без поста, без молитвы? Праздный вопрос!

…Пришёл другой послушник, заменил меня. А вскоре, на сто первом году жизни, отошёл в Вечность старейший насельник Виленского монастыря.

+

Благочестие есть премудрость (Иов. 28, 28). На первый взгляд, не совсем ясное утверждение, но если Премудрость — одно из имён Творца, а благочестие — путь к Нему, то благочестивые крестьяне были мудрее мудрствующих, писавших и пишущих мудрёные книги. Трудились, молились — держали Великую страну, спасались семьями.

+

Глаголющеся быти мудри, обюродеша (Рим. 1, 22). А как не пытаться быть мудрым тщеславному школьнику? Как и всякому гордецу, очень уж хотелось быть умнее других. В Крыму, в десятом классе, мне посоветовали читать вождя. И вот, к изумлению библиотекарши, беру какой-то том из Полного собрания, и… как же душа противилась неблагодатным словесам! Вот уж, поистине, ни уму ни сердцу! Всё чуждое! Друзья с уважением и опасением поглядывали, но чуть отстранились. Терпел-терпел я общение с вождём — и перешел на чтение уже другого тома на украинской мове. «Вiн зареготав». Читал как юмористический журнал «Перец» (на той же мове). Это было веселее, но не умнее. Повеселился пару дней и вернулся к обычным книгам.

+

Привезли Словарь. Руская литература ΧΧ века. И кого же только не увидел там! И достигших высот, и гордящихся нечистотами. Стихотворение одного срамослова получило приз «за то, что в 10 строфах С. Разместил 25 различных ранее непечатных слов в неповторяющихся комбинациях, не только поставив тем самым непревзойдённый рекорд в отечественной словесности, но и создав исключительно выразительный текст…» И чем же превзошёл? Матерщиной. И что же выразил? Смрад души. Непревзойдённый срамослов порадовал любителей срама, как радует жуков корова своими лепёшками. Но мы-то не жуки навозные, чтоб любоваться испражнениями, даже если их размазывал виртуозный язык. Хотя по стихам и приз: получил он за это «Серебряную калошу». И призы какие-то подлые. Вроде бы и благородный металл, но к чему ни прикоснётся пакостная душа — всё испакостит: калоша и есть калоша, ей и серебряной не стать кубком, как и сидящему в ней сквернослову — поэтом.

+

Ты подвержен рвоте? Неудивительно, при такой всеядности и множестве предлагаемой отравы. Иди в отхожее место, где тебе и подобает быть, пока не очистишься и не приведёшь себя в порядок. Нет, идёт на площадь и начинает фонтанировать, вызывая одобрение у любителей рвоты.

А любителей хватает. Впрочем, фонтанирование блевотиной только в лихие годы выходит из моды, а в сытые (для фонтанирующих и одобряющих) всегда развлекало поклонников блевотины.

+

Светское образование отреклось от духовных высот святых отцов. И что же дали взамен молодому поколению? «Декамерон». Знакомьтесь, юные, с проделками беса блуда. Ну почему не предложили «Исповедь» блаженного Августина? Нет, изучайте «Цветы зла». Как же можно жить без «Жена в земле. Ура! Свобода!» и прочих «лепесточков»? Учись, молодёжь, азам семейной жизни! Привыкайте к чёрным цветам, по ним давайте и плоды. И плодоносило прогрессивное студенчество пьянством, наркотиками и развратом. Когда пришёл в монастырь и начал читать «Путь ко спасению» — был потрясён, почувствовал себя обворованным. То, к чему так стремилась душа, скрыли, вместо чистой воды христианства поили отравой язычества и безбожия. И до сих пор поят и травят, и до сих пор чада беззакония подымают вой при слабых попытках ввести в школах Закон Божий. Прикрываясь лукавой заботой о правах меньшинств, зачёркиваются права коренного большинства. В чём же законность? Где справедливость? Почему с детства лишают выбора? Почему узаконены мутные источники, а доступ к чистым родникам воспрещается? Но неужели луне не светить только потому, что воют шакалы?

+

Пошли с матушками по грибы. Разбрелись. Почему-то вспомнилось, как один старец, собирая с чадами эти дары леса, помолился: «Господи, пошли тринадцать боровичков, в честь Тебя и апостолов ради чад, утешь их малым». И вот смотрят — на поляне двенадцать боровиков, а над ними — тринадцатый. Нет, думаю, то старец, а ты… Отогнал тщеславный помысл, спустился в лощинку и… семья боровиков! Один другого краше! Дерзнул пересчитать — девять. И неудивительно: знай своё место. Позвал матушек. Подошли — радуются, как дети. И вдруг: «Батюшка, ещё четыре!»

Всё правильно: не ради нас подаётся.

+

Благодетельница передала пузырёк. Читаю: «Иерусалимское маслице от Креста с могилки Праведного Николая Псковоезерского. Общество светлой памяти праведного Николая Псковоезерского». Лично знал смиреннейшего батюшку, благоговел пред ним, благоговею и пред его памятью, но душа не принимает ложного благочестия: масло от Гроба Господня — святыня и без примесей, как можно его с чем-то мешать? Зачем? Пишут «праведного» и сами же не верят написанному: ну не Иерусалимской же святыне хотели добавить святости! Ублажаю не имеющих горе-почитателей.

+

Подростком впервые услышал хвалёную английскую четвёрку и испытал нечто, похожее на уныние. Душа, воспитанная на народных песнях, отторгла чужеродное сразу, а ведь уже восхищался белорускими певцами. Гораздо позже, когда почитал перевод облетевших и покоривших весь мiр песен, был потрясён духовной скудостью содержания: «Девушка, я буду твоим парнем». И недоумевал, когда мне сказали, что королева Англии плакала на их концерте. Уж не та ли это королева, что присвоила извращенцу звание лорда? Если та, то чего ж удивляться королевскому постоянству?

+

В паломнической поездке в Иерусалим вёл дневник. Шла Страстная седмица, нужно было выстаивать длинные службы в Храме и посещать святые места. Ко всему прочему ещё и простудился. Писал наскоро, урывками, в машине или пользуясь краткой остановкой на пути к очередной цели. Потом привел в порядок свои каракули и отпечатал отдельной тонюсенькой книжечкой. И вот через десять лет прочитал о своих записках ругательную статейку в толстом русофобском журнале.

Ладно бы ругали за стиль и недоработки — нет. Пишет журналист от имени «человека и русского и православного (хотя и не клерикала)». Пояснение в скобках развеселило и показало, что не удастся воспринимать всерьёз православного не клерикала. Опасаясь возвести напраслину, обратился к разным словарям. «Кле́рик — духовное лицо католической церкви. Клерикальный, относящийся к католическому духовенству»(Толковый словарь В. Даля). Но, может, этот словарь устарел? «Клерикал — член клерикальной партии. Клерикальный — присущий клерикализму. Клерикализм… политическое направление в кап. странах» (Словарь иностранных слов. Издательство «Русский язык», 1984). А так как в кап. странах в основном живут католики или протестанты, то ясно, что речь идёт не о православных. Впрочем, писали люди светские, могли напутать, кому как не верующим истолковывать свои слова? «Клерикал, клерикализм. Оба эти слова… применяются к представителям католического духовенства»(Полный Православный Богословский энциклопедический словарь. Москва, 1992). Слово-то уяснил, а с кем имею дело, так и не понял.

Тем не менее, пишущий «скорбит» о Церкви, сама мысль, что неприязнь, которой он пропитался к паломнику, падёт на Церковь — ему просто нестерпима. (Тут у нас с ним редкое согласие — и в неприязни, и в недопустимости путания адресов.)… «Записки его напечатаны в журнале православной ориентации» — сокрушается критик, выдавая ориентацию своего журнала. Обвиняет, что арабские детишки показаны грязными и сопливыми (этот правдолюбец из явно не проарабского журнала, в пику иеромонаху, в своих воспоминаниях одел бы их во фраки, из карманов которых торчали бы белоснежные носовые платки, и уж, конечно, они бы не просили, а сами подавали). Очень оскорбило его, что паломник не почувствовал у стены плача никакой Благодати (видимо, ему, как «православному не клерикалу», там очень благодатно). Обвинил в гордыне из-за того, что паломник представлял Росiю на Голгофе (там были японцы, немцы, греки, моя финская переводчица и аз недостойный. Ну не Африку же мне представлять! Кто ещё тогда мог представлять Росiю? Финская переводчица? Впрочем, понимаю его сомнения: будь он там, пришлось бы выбирать, представлять ли ему — Росiю, где брюхом, или Израиль, где — духом). Высмеял, как масляное масло, слова «страна контрастов и противоречий». И кто же высмеял? Православный не ксендз! И себя-то толком не смог описать, а пытается демонстрировать тонкое чутьё слова. Сотруднику толстого журнала пора бы узнать, что контрасты и противоречия — не одно и то же. Контрасты всегда нейтральны и более присущи природным явлениям, а противоречия — человеческому обществу. Нет, такой не усомнится, обучит и рускому языку, и как собирать Благодать у стены плача, и как любить Родину, подвизаясь в русофобском журнале. «Уж не пародия ли он!» — в конце статьи патетически восклицает карикатура на христианина, гражданина, писателя.

Почитал я статью, закрыл журнал и думаю — ответить? Спустя десять лет? И потом, ведь этот общечеловек, радетель прав извращенцев всех мастей, не опубликует ответ священника. Таковы наши свободы, таковы права у презренного «большинства» в отличие от возлюбленных «меньшинств». Впрочем, есть Божий Суд! Пустил журнал на растопку — и продолжил чтение святителя Григория Богослова. И вдруг…

«Но что и против кого пишешь ты, пёс?.. Разве допустить, что у тебя одно было в виду: ты надеялся, что, и оскорбляя, не будешь удостоен словом. Это одно и кажется мне в тебе умным. Ибо кто при здравом смысле захочет связываться со псом?» (Максиму.)

Ох, не читал мой злопыхатель Григория Богослова!

+

На эту же тему. Лежал в больнице. Незадолго до операции наткнулся на «Открытое письмо митрополиту Иоанну». Автор, директор видного петербургского музея, представился не менее странным образом, указав, что он «православный, верующий и не атеист». Как будто православный может быть неверующим, а верующий может быть атеистом. И о чём же негодовал этот «православный верующий не атеист»? А о том, что если вернут Храм Церкви, то обделённым пионерам негде будет представлять свою культуру — петь и танцевать. Очень он ратовал за пионерскую культуру (чем бы сейчас прикрывал своё богоборчество?). Да кто же против культуры? Но мальчики и девочки в красных галстуках, поющие и пляшущие на церковном амвоне — это уже не наивная пионерская культура, а жуткое богохульство! И вот за это богохульство, уродовавшее тех же мальчиков и девочек, и стоял «православный не атеист». Не знаю, ответил ли ему митрополит, а мне очень загорелось, но когда прикатили из операционной, было не до полемики. Потом сосед по палате выписался и, видимо, забрал свою газету. А ведь такие мастера самоописания возглавляют музеи, толстые журналы — рускую культуру!

+

Скудость духа страшнее очевидного сумасшествия. Рассказывают, как развлекаются «новые». Мужья наряжаются в обноски или рваньё, натираются чесноком, луком и садятся собирать при дороге милостыню. Кто за день больше насобирал, тот и победил. Под стать мужьям и жены. Они рядятся блудницами и продают себя проезжим. Которой за день больше заплатили, та и победила. Так если высшее удовольствие понищенствовать и поблудить у дорог, стоило ли городить огород — богатеть? Выйди на дорогу и будь самим собою.

+

Некий иконописец дюже величал богослова-обновленца из Америки.

— Со временем его причислят к святым как учителя Церкви.

— А я читал о нём, что он курил и ел в Великий пост курицу.

— Это личный грех! — возмутился иконописец.

Странная святость! Жизнью, делами можно рушить заповеди только потому, что у тебя хорошо подвешен язык и голова забита гордыми мыслями. Написал пару книг — ты уже учитель Церкви! Но возможна ли святость без совести? И как быть с Евангельскими словами: А иже сотворит и научи́т, сей велий наречется в Царствии Небеснем (Мф. 5, 19)?

Прежде нужно сотворить, исполнить, а уж потом — учить.

+

Самость — искажение Божьего в человеке. И если в монашестве её выжигают как проявление гордыни, то как же дорожит ею мір! Простое, ясное слово им отвергается как примитивное. Чем больше тумана и вымысла в произведении, тем интереснее автор. А ведь глубокая мысль не любит наряжаться в словесную мишуру. Кому есть, что сказать, тот не будет умножать туманы. Но кто думает над тем, что всяк человек ложь (Пс. 115, 2; Рим. 3, 4), что егда глаголет лжу, от своих глаголет (Ин. 8, 44). О, как нужно бояться своего, самости, отсебятины, чтобы не губить слова и души ложью!

+

Археология. Учёный, носитель всевозможных званий, по зубу восстановил облик древнего человека. Всё воссоздал, без презренных сомнений. Единственное, чего не знал точно — пола обладателя зуба. Поэтому, для большей убедительности, после дикого мальчика создал и дикую девочку. Убедил, о чём свидетельствует присвоенное за открытие очередное звание и введение открытия в обязательное университетское образование. Радости археологов не было предела: вот вам переходный образец человека разумного! Но радость оказалось недолговременной: отыскался точно такой же зуб. И оказался он зубом… дикой свиньи. Конфуз науки? Нет, конфуз лженауки. Наука — не человеческие измышления, а исследование конкретных предметов и явлений. Вот почему нельзя назвать научными с потолка взятые миллиарды лет (пятнадцать миллиардов — возраст Вселенной, десять — солнца, пять — Земли). Почему не двадцать, не тридцать? Подумаешь, добавили пять — десять миллиардов. Всё равно никто не проверит. Но почему мы должны верить непроверенному?

+

Будучи иноком, не уклонялся от общения. Говорил со всеми, пытаясь обратить к Вере всех и вся.

— Что ты! — возмутился знакомый иеромонах. — Пока за тобой не пробегут два километра, пока не покажут, что это им в самом деле нужно, нечего «благовествовать»!

Трудно было согласиться, но жизнь показала его правоту.

Уже иеромонахом еду из Печор. Сидящая рядом женщина что-то спросила. Ответил. Снова спросила. Снова ответил. Завязалась живая беседа о Вере, о назначении человека — о едином на потребу.

— Прошу прощения, — обратился к ней в Пскове при выходе, — много говорил, не подумайте, что все монахи такие.

— Что вы! — улыбаясь, ответила благодарная слушательница, — мы так хорошо убили время!

А я-то о Вечности! А я-то о Боге!

+

Еду на дальний приход. Молоденькая попутчица спросила о Крещении. Ответил.

— А правда, что есть Вечность, что будет Страшный Суд?

— Вы читали воспоминания тех, кто пережил клиническую смерть?

Отрицательно качнула головой. Пришлось что-то рассказывать. Первое время девушка очень внимательно слушала, кивала, и вдруг… раскрыла сумочку и начала подкрашивать ресницы и губы. Кто её знает, может, и на Страшном Суде хочет быть неотразимой? Взял чётки и замолчал: не человеку воскрешать из мёртвых.

+

И вот уже, учёный-переучёный, еду в поезде.

— Святой отец, можно задать один вопрос?

— Один? Хорошо, давайте один, — ответил скучавшему.

— Сколько Вам лет?

(Давно как-то в монастыре задал и я такой вопрос благоговейному иеродиакону. «Прости, брат, это не монашеский вопрос», — ласково, но твёрдо вразумил иеродиакон инока. До сих пор благодарен о. Н. за то, что он не проявил человекоугодия. Но вернёмся в поезд.)

— Вы могли задать один вопрос. Ну что изменится для вас, если узнаете мой возраст? Мы же больше никогда не увидимся, неужели больше не о чем спросить?

— А почему вы не хотите мне ответить?

— А это уже второй вопрос, — ответил учёный-переучёный. Загрустил попутчик, потерял развлекателя: «с духовным говори о духовном, с внешним — о житейском».

+

Как гордость мешает жить человеку! Это она раздувает мнение о себе. Человек теряет трезвость, считает, что его недопонимают, недооценивают. И… начинает ломать себе жизнь. Гордый не может быть счастливым. И если ещё можно понять ослеплённых благополучием и достижениями, то как жалки те, кто скатился на дно общества, всё растерял, пока катился, но гордыню уберёг!

+

Давно как-то, ещё иноком, искал в Новгороде знакомого. Зашел в тёмный подъезд и… малость опешил: на втором этаже раскрылась дверь, хозяин с руганью, ударом ноги спустил кого-то с лестницы. Бедняга несколько раз кувыркнулся, приземлился у моих ног, вскочил и дал дёру. «Да! — подумал инок, — недолго прощались».

— Простите, это дом номер такой-то?

— Нет, не такой-то, — хмуро буркнул негостеприимный и хлопнул дверью.

Делать нечего, вышел на шумную улицу, ищу нужный номер, и вдруг… из-за угла выныривает акробат поневоле. Вид пришибленный, ещё не отошёл от скорого прощания, озирается, и… неожиданно его немужественный взор натыкается на того, кто, по его понятию, вообще лишенец. Нет, это нужно было видеть! Как он преобразился! Вырос на целую голову, распрямил плечи, на губах усмешка, в глазах презрение! Как советский человек, он ещё мог поддаться ковке, исправиться, а этот в рясе — элемент явно конченый. О том, что было пару минут назад, он подзабыл; из-за скорого спуска не разглядел вошедшего в подъезд и потому не знал, что это уже наша вторая встреча. Глянул по сторонам и понял, что настал его звёздный час. Поравнялись.

— Ну что, Христос, может, погадаешь? — ухмыльнулся не задержавшийся в гостях и бросил взгляд на прохожих. Не сраженные его остроумием и правильностью позиции, прохожие как шли, так и шли.

«Эх, не повезло тебе! — подумал рясоносец, — опоздал родиться. Годах в двадцатых надел бы кожанку, нацепил бы револьвер — поизгалялся бы всласть. Инок степенно поклонился спрашивающему, но степенности надолго не хватило: не смог сдержать улыбки. Ну хоть бы стёр след от подошвы с заднего места, а уж потом уничижал! Нет, идёт, предовольный, а ниже спины — отпечаток прощания. Возненавиде душа моя… убога горда (Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова, 25, 3-4).

+

В столице бывшей союзной республики адвокат делился секретами своей профессии.

— Хороший адвокат не тот, кто красиво говорит, а кто может дать взятку. Был у меня случай, — продолжил хороший адвокат, — защищал насильника. Только двое знали, что было насилие — подсудимый и я.

— А потерпевшая?

— А кто ей поверит?

— Поверили вам?

— Конечно! Мы выиграли дело! — с гордостью сказал хороший адвокат.

Что сто́ит защитник, если он защищает не Истину, а преступление? мiр не думает о Божьем Суде, потому и стремится оправдаться — всеми правдами и неправдами. «От тюрьмы и сумы не зарекайся»,— гласит народная мудрость. Не знаю, как будет впереди, но, глядя на собеседника, твёрдо решил отказаться от всех защитников: пусть уж неправедно осудят, чем неправедно оправдают. Человеческому достоинству унизительно пользоваться услугами подобных защитников.

«В народе адвокат — „нанятая совесть“, то есть подкупленная не одними деньгами, либерализмом, славой…» (Ф. М. Достоевский).

+

В книге, изданной по благословению архиепископа, приводится хвалебное воспоминание одного из современников о наместнике П., управлявшем монастырём в 1770-1787 годах: «Игумен сей был человек, соединяющий в себе духовного со светским. Хорош собой, брюнет, благообразный; с лакированными глазами и чистым голосом, великий мастер шутить, и умел тот дар употреблять кстати. Не диковинка, что его все тамошние дворяне любили, а может быть и дворянки». Похвалил!

+

Когда душа взирает на Христа — человек и в малом боится погрешить пред Истиной. Он не роняет себя до политиканства, не собирает голоса человекоугодием, не оглядывается увидеть, сколько с ним единомышленников, не мятется, если и весь мiр ополчится на него, ибо кого страшиться воину Христову? Какой страх, если с тобой Царь царей? Потому и говорит он, как думает и понимает. Нравится это кому, не нравится — он хочет угодить Истине и готов пожертвовать своим именем, жизнью ради Имени Христова, потому что думы его не о гнилой человеческой славе, а о Том, Кому подобает всякая Слава.

+

Кто-то сравнивает поэтов и писателей с пророками, кто-то считает их пророками. Первые меньше погрешают против Истины, потому что сравнение подразумевает и различие сравниваемых и не отождествление их, а вторые превышают меру похвалы и, желая возвысить поэтов и писателей, уничижают пророков. Многие пишущие не прочь покупаться в пророческой славе, но мало кто желает понести подвиги пророческого жития. Какие же это подвиги? Полное самоотречение, житие для Бога, глаголание ради Господа и что Он даст сказать, желание Славы Сотворшему нас. Не про нас вершины? Ну так и будем знать своё место и просить, чтобы сказанное нами не осудило нас.

+

Бес уныния любит мiрских поэтов. Это он привязывает к земле, загоняет в тупик, пугает старостью, ломает безысходностью — закрывает Вечность. Это он овладел сердцем поэта, заставив того сказать: «Я не буду больше молодым». Простые слова, но сколько в них тоски и безысходности! Сколько сердец было поражено унынием! Унынием, а не светлой грустью, ибо какой свет в тупике? Чем же прогоняется этот бес? Благодарением, надеждой на Милосердие Божие, на предстательство Богородицы. В великой опасности мiрские поэты. Их жизнь — яркое тому подтверждение. Пропуская через своё сердце мрак, поэт может утонуть в нём, если не вспомнит о Боге, не возблагодарит за трудную пору.

Помню, служил на глухом приходе под Гдовом. Жил в сторожке на кладбище. И вот начал писать песню «В эту ночь, в эту ночь не уснуть». И чего ж там не было! И метель, и вой да скулёж, и выход в пургу и пожелание, «чтоб снегу, словно савану, // не таять на лице». Пока писал — слёг. Всё. Идти некуда. И вдруг: «Слава, Боже, Тебе и за эту пургу! // И встаю, до скуфьи запорошенный». Поблагодарил и ожил. И в песне, и в келье. А дальше свет, покой, радость: «Вернусь обратно в келию // С надеждою в груди. // Кромешное веселие // Теперь уж позади. // Лампадку пред Пречистою // Зажгу, псалмы поя. //И в эту ночь я выстоял // По милости Ея». Горе незащищённому нецерковному поэту!

+

Кто в детстве не пускал мыльные пузыри? Надуваясь, они переливаются всеми цветами радуги, завораживают, радуют и… слепят глаза мыльными брызгами. Играют, играют дети, но при первой жажде бегут к чистой воде. Именно жажда показывает ненужность мыльной воды. Проходит детство, проходят и детские увлечения. И всё-таки людям творческих профессий не обойтись без мыльных пузырей. И сидят дяденьки и тётеньки у большого корыта с мыльной водой, и выдувают пузыри на любой вкус и цвет. Охают, ахают, рукоплещут, дают чины и награды. И как уж они не величают свои пузыри — и поэзией для избранных, и философией для избранных, и богословием для избранных! Конечно, только избранным по силам утолить жажду мыльной водой, нормальных же людей тошнит от такого пойла. Вот и делают нормальных ненормальными, отбивая тягу к воде родниковой, высмеивая её за простоту, за то, что не переливается радужными красками. А нужны ли красочные переливы утоляющей жажду, животворящей, дающей жизнь? И чего сто́ят красо́ты, источник которых — нечистая вода? И если красоты только для зрелища, если они не утоляют жажды, какая от них польза? Нет, только Чистота животворит! «Всё посвящаемое Богу должно быть естественно и безыскуственно» (свт. Григорий Богослов).

+

И слово мое и проповедь моя не в убедительных словах человеческой мудрости, но в явлении духа и силы (1 Кор. 2, 4). Ибо Царство Божие не в слове, а в силе (1 Кор. 4, 20).

Вот апостольский приговор литературе — да помнят его те, кто за неимением духа и силы ищет опоры в убедительных словесах человеческой мудрости. Это гораздо проще, чем совершать подвиг самоотречения ради любви к Истине Христовой.
+

Несколько дней жил в восстанавливающемся костромском монастыре. Монастырь на горе, внизу, неподалёку, деревенские хаты. Сама деревенька мрачная — ни садов, ни обычных деревьев. Глянешь, и душу охватывает гнетущее состояние, скорее переводишь взгляд на монастырские купола. И вот — пришла пора уезжать. Знакомый иеромонах ведёт меня к автобусной остановке. Обычно сдержанный, он резко оборачивается и пристально смотрит вслед прошедшим молодым женщинам.

— Что случилось? — одёргиваю друга.

— Вон у той, беременной — вздохнул о. А., — сильно пил отец. Пил-пил, да перед дочкиной свадьбой и повесился. Прислали за ним трактор с тележкой, в которой возят навоз. Кто будет мыть? Прямо в жижу и поставили гроб. А у кладбища сугробы — трактор на колёсах, не мог пробиться последние сто метров. Мало того, что сам удавился — мужики накинули петлю на гроб и так волокли до могилы. Закопали. Вернулись в дом помянуть покойника и заодно… сыграть свадьбу вон той, что с животом.

— Не понял!

— Решили, чтоб лишний раз не тратиться, не гнать самогонку, в этот же день, за этим же поминальным столом сыграть свадьбу.

— ?!

— Работы нет, денег на аборт нет, а на ребёнка выдают пособие, вот и будет ради пособия рожать. Пособие-то не на ребёнка пойдёт, а…

Долго не мог придти в себя от услышанного. И вдова хороша, и дочка, и жених им под стать. «Ты что! Какая свадьба в день похорон! Твоего же отца похоронили! Это его поминальный стол!» Нет, ничего подобного не выдал жених, пошёл вальсировать с невестой. И кричала им «горько» разом свихнувшаяся деревня. И что уж будет за ребёнок? Кого родит? Кого воспитает? А ведь дети — будущее Росiи. Больно! Стыдно! Страшно!

+

Сквернословие, пьянство, наркомания, блуд, детоубийство во чреве — вот что губит Росiю, вот в чём нужно каяться, а не растрачивать последние силы на лжепокаяние!

+

Известный поэт написал много жизнеутверждающих песен. Время было безбожное, посещал ли он Храмы — не знаю. Вряд ли он прожил без скорбей, но они не отражались на его творчестве. Но вот скончалась жена — и земля начала уходить из-под ног, жизнь потеряла смысл. И самое дорогое, что у него осталось на этой холодной земле — посаженное ею дерево. И никто не ждёт его:

До чего щемящие строки! Как же одиноко и обречённо он жил! Какая безысходная тоска у живущего прошлым и ничего не ожидающего от будущего!

Сирота человек без Бога!