– Мир сегодня горит, а монашество утрачивает силу, приходит в упадок, теряет достоинство. Если из монашества уходит духовное, то в нем потом ничего не остается. На Святой Горе один паломник спросил у какого-то монаха: «Слушай, так здесь, что же, нет подвижнического духа?» – «Сейчас, – объяснил ему тот, – новая эпоха. Старое свой век отжило». Ну ладно, предположим, что это был полоумный. Может быть, еще у пятерых или десятерых подобных ему не хватает винтиков в голове, но если они несут такой вздор, то пусть их посадят под замок в башню! Они не имеют права молоть своими языками, хулить монашество нашего времени и соблазнять людей! Ведь кое-кто только и ищет повод для этого.
Вот увидите: потихоньку в некоторых монастырях, чтобы не быть обличаемыми, упразднят чтение святых отцов. Будут читать книги социологического характера, якобы потому что в нашу эпоху пользу приносят они. Да-да, мы идем к этому! А несчастные миряне приезжают в святые обители за помощью… Как в миру человек благоговейный находится в презрении, так скоро будет презираем и хороший монах. И горе нам, если мы недооценим опасность мирского духа, тогда в ближайшем будущем юноше, приходящему в монастырь и желающему жить правильно, по-монашески, остальные будут говорить: «Что ты здесь забыл?» Видя монахов, не отличающихся от мирян, люди разочаровываются в монашестве. Многие приходят ко мне и рассказывают, как они соблазняются некоторыми монастырями. Как я им теперь исправлю их помыслы?
В монашество глубоко проник мирской дух, и зло не стоит на месте. Монахи должны проявить себя монахами, а не мирянами. Мы утратили присущую прежним поколениям простоту. Молодыми монахами движет сейчас мирская логика и мирская воспитанность: они стараются не потерять свою репутацию и часто ориентируются на законы светского общества. А еще совсем немного лет назад в монашеских общежитиях можно было увидеть состояние, описываемое в «Лавсаике». Одни уходили в монастырь от божественной ревности, другие – от покаяния. Обстоятельства, приводившие их в обитель, были разными: один уходил в монастырь после смерти жены, другой поступал туда, покаявшись в прежней, мирской жизни. И бесноватых можно было встретить в монастырях: они приходили туда за помощью, молитвами отцов исцелялись, оставались там и принимали постриг. А если потом они совершали какое-нибудь бесчинство, то в них опять входил нечистый дух. Поэтому в общежитиях были и бесноватые. Были и прельщенные, были и Христа ради юродивые, были монахи, обладавшие даром прозорливости и дарованиями исцелений. Было великое разнообразие! А сегодня не встретишь ни прозорливца, ни чудотворца, ни бесноватых, ни юродивых ради Христа. У нас иное юродство – юродство мира сего. Во главу угла мы поставили собственную голову, и от этого повредились умом. В нас вошло много мирской логики, и эта многая логика разрушила все. И худо то, что мы этого не понимаем.
Иноки некоторых обителей, заполонив сегодня свою жизнь множеством различных удобств, делают ее тяжкой. Слишком отвлекаются на вещи, нужды в которых нет, а то духовное, чем подобает заниматься, оставляют. Если юные, приходя в монастырь, меняют мирское неспокойствие на дух светского учреждения, то покоя они не найдут. Потом, чтобы развлечься, они захотят заниматься духовным туризмом, ездить по экскурсиям. Найдется и такой, что скажет: «А мне хочется в отпуск», тогда как монаху подобает отлучаться из своей кельи с болью.
Я возмущен многим, и потому из меня изливаются эти горькие слова. Мне больно: ведь раньше у бедных монахов ни духовных книг не было, ни понятия о том, что такое монашество, и, однако, они преуспевали. Тридцать процентов поступавших в монастыри были прирожденными монахами, остальные же приходили невозделанными: все ягоды с разных полей, и, однако, они преуспевали. Человек мог прийти в монастырь, не имея ни о чем понятия духовного, жил там один-два месяца, и даже игумен не знал, кто он такой. Потом, решив стать монахом, он шел к духовнику, исповедовался и оставался в монастыре. Никто и не знал, что он за человек, откуда родом и что привело его в обитель. Но, несмотря на все имевшиеся затруднения, он духовно развивался, преуспевал. А некоторые вообще были неграмотные. Слушали чтение в трапезной, синаксарий в храме и больше ничего, да подчас и этого-то не понимали. И в пении не разбирались: во время служб творили Иисусову молитву, но имели добрые помыслы. И при всем этом они приходили в духовную меру. Они достигали духовного состояния, тогда как сейчас есть и воскресные школы, и духовные книги, и столько добрых предпосылок, но все это сырье идет коту под хвост! Получается, что у неразвитых было столь сильное духовное развитие, а у образованных и развитых нет ничего! То есть имеется, скажем, разработанное поле, его засевают, но ни одно семя не всходит! Разве это не тягостно? Как вам кажется?
Так или иначе, если мы будем невнимательны, то монашество не устоит, полетит вверх тормашками. Но будущее, конечно, находится в руках Христа и Пресвятой Богородицы. Она, наша Добрая Хозяйка, возьмет метлу, выметет мусор из Своих святых обителей и опять наведет в них порядок. Нам нужно понять, что все пройдет без следа, мы же, если не будем жить правильно, по-монашески, предстанем пред Богом должниками. Мы становились монахами для того, чтобы спасти свою душу, а еще для того, чтобы помочь обществу молитвой. Поэтому не забывайте, какие обеты мы давали Христу и что переносят в миру люди, не получившие этой привилегии – привилегии призвания в ангельский чин.
Преподобный Паисий Святогорец. Слова. Том II. Духовное пробуждение. М.: Святая Гора, 2009
Сайт «Ветрово»
С удовольствием прочитала все книги старца Паисия Святогорца. Много полезного не только для монахов, но и для нас, мiрян. Однако нашла один эпизод, с которым не согласна. (Из письма): «Много помогает моему устроению, когда вспоминаю одну мою землячку из Каппадокии. Она тайная монахиня и не уходит в монастырь, пока жива её болящая мать. Она весьма богата, даёт щедрую милостыню бедным семьям и сиротам. В доме у неё живёт вдова со своими детьми. От этой вдовы она требует одной работы: чтобы та постоянно оскорбляла её при других… Бог да сподобит меня, ничтожного, подражать ей хотя бы на малую толику. Таков аристократизм духовной жизни: благодарить, когда вас незаслуженно оскорбляют, ради любви и в подражание несправедливо оскорбляемому и мучимому Сладчайшему Господу Иисусу Христу.» Но по приказу оскорблять? Это не показушность? Господа оскорбляли и мучили по настоящему. А здесь как будто игра! И почему старцу Паисия так хотелось ей подражать? Или всё таки я не права?
Мне кажется, что в этом случае гораздо труднее оскорбителю, чем оскорбляемому. Во-первых, оскорблять человека, которого любишь и уважаешь очень тяжело. Во-вторых, оскорбляющий вызывает неприязнь у окружающих. А тот, в чей адрес направлены оскорбления, зная, что это игра, вряд ли от них сильно страдает и прощать ему как будто бы некого.
Людмила Николаевна, прочитала Ваши слова и задумалась: старец Паисий Святогорец восхищается этой сестрой, а о чувствах бедняжки-вдовы как-то не думает. Вот что он ещё пишет: Требует, чтобы она говорила ей при других: «И не стыдно тебе? Где ты всё время шатаешься? Когда ты только покаешься, беспутная, дрянная женщина?» — и пр. А та, святая душа, входит тихонько и говорит ей при людях: «Прости меня, сестра, я постараюсь, по твоим молитвам, исправить себя, грешную и ничтожную». Да разве это святая душа? По моему, это издевательство над бедной вдовой! И почему преподобный Паисий этого не заметил?
Этим посрамляется тщеславие. Я думаю, что раз эта тайная монахиня попросила вдову ее ругать на людях, значит, скорее всего, вдова не очень-то хорошо к ней относилась…
«Но по приказу оскорблять? Это не показушность? Господа оскорбляли и мучили по настоящему. А здесь как будто игра! И почему старцу Паисия так хотелось ей подражать? Или всё таки я не права?»
Думаю, Вы правы. Во всяком случае, Ваша точка зрения мне понятнее и ближе.
Скорее всего люди, для ушей которых предназначался этот диалог, думали: какая неблагодарная эта вдова, что поносит свою благодетельницу. А последней сочувствовали. Разве это посрамление тщеславия? Скорее — наоборот. Думаю, что если бы вдова действительно не очень хорошо относилась к благодетельнице, та знала бы об этом и ей было бы этого достаточно для посрамления своего тщеславия (или гордыни) без публичных представлений, потому что неблагодарность, но искренняя ранит гораздо больнее, чем неискренние поношения.