Часть первая
У Василия Андреевича Жуковского есть неоконченная поэма «Странствующий жид». Вы её читали? Нет? Ну и не читайте. Лучше кого-либо из святых отцов откройте. Типичный голливудский продукт. Имею в виду поэму Жуковского. Такие же, как в исторических фильмах Голливуда, размах, яркость красок, стремительный полёт фантазии на дроне… «Лебединой песней» назвал эту поэму сам поэт, а его дальний родственник Иван Васильевич Киреевский сказал, что «в конце поэмы состояние души его [Агасфера] представляет, кажется, личное собственное состояние души самого поэта».
Некоторые произведения Василия Андреевича, как то «Людмила» (1808), «Светлана» (1813), «Ленора» (1831), мы рассматривали в статье «Баллада В.А. Жуковского «Людмила» как образчик масонской пропаганды» и говорили, что баллада «Людмила», будучи художественным описанием масонского ритуала, служила вовлечению в «священнодействия» как посвящённых «братьев», так и профанов. Посвящённые вели вокруг «Людмилы» понятные им споры на страницах журналов и между собой, а профаны, не понимая сути баллады, но, переживая в умах и сердцах её образы, становились (и становятся до сих пор) невольными участниками масонских действий.
Так работала и работает масонерия. Виктор Митрофанович Острецов (книгу которого «Масонство, культура и русская история» советую как толковый путеводитель в российскую историю всем желающим узнать её с неожиданной стороны) пишет: «Масонство в наше время есть главная культуросозидающая сила современного мiра».
Откуда есть пошла толерантность в русской земле? Из голов, разумеется. Потому что прежде совершения революции на деле, ей нужно совершиться в головах, как это случилось, например, с поэтом Жуковским.
«Путь, приведший к масонству главных представителей русской общественной мысли, был у всех их совершенно одинаковым: все они прошли через вольтерианство, испытали на себе всю тяжесть вызванного им душевного разлада и бросились затем искать спасения в масонстве. Мы видим Елагина, “прилепившегося к писателям безбожным”, “спознавшегося со всеми афеистами и деистами”, которые, “пленив сердце его сладким красноречия ядом, пагубного ада горькую влияли в него отраву”. Мы видим Новикова, находящегося “на распутии между вольтерианством и религией” и не имеющего “точки опоры или краеугольного камня, на котором мог бы основать душевное спокойствие”. Мы видим Лопухина, только что дописавшего перевод главы Гольбаха и в порыве “неописуемого раскаяния” вдруг предающего огню свою красивую тетрадку. Конечно, все они, подобно Лопухину, “никогда не были постоянными вольнодумцами”, но первое впечатление от чтения безбожных “ансиклопедистов” действовало на них настолько ошеломляюще[1], что даже лучшие принимали вначале целиком новую веру. Но переход от старой веры совершался слишком быстро, чтобы быть прочным и окончательным. Скоро заговорила совесть, и при добросовестных анализах своих мыслей и чувств молодое поколение приходило к тяжелому сознанию полного внутреннего разлада. Здесь-то и пришло на помощь забытое масонство с его мистической религиозностью и “нравственными преподаяниями”, с его “древним любомудрием” и “истинной наукой”. Здесь получила успокоение смущенная вольтерианством русская душа, найдя в “ордене” тот “краеугольный камень”, на котором “основал свое спокойствие”. Мало того, личная трагедия привела лучших русских людей[2] к сознанию общественной опасности и сделала их истинно интеллигентными работниками, боровшимися против общественного бедствия “злонравия”, избрав себе орудием религиозно-идеалистическую философию масонства. Вот с этого-то момента масонство в России становится русским масонством, несмотря на иноземное его происхождение и иноземные формы, даже содержание его было всецело чужим, но оно было согрето русским духом проснувшегося национального самосознания[3] , и потому может быть по всей справедливости названо первым идеалистическим течением русской общественной мысли». (Везде выделено мной. — Г.С.).
Этот текст я обрёл в интернете, его автором названа Наталья Макарова. Сей текст являет собой пример тех книг о масонстве, которые, якобы разоблачая его, на самом деле рекламируют деятельность каменщиков и приучают к согласию с ней. И вправду, начало текста так хорошо, что расслабляешься и впускаешь слова в душу, но подходишь к концу абзаца и недоумеваешь: грех под пером автора обращается в добродетель, а отступление от Христа называется благим делом спасения общества от злонравия. Как гладко нам стелют, и как жестко спать. Обнаруживая занозу, нарушившую здоровую работу русского мозга, Наталья Макарова ещё глубже всаживает её в расхристанные россиянские головы.
Конечно, никаким «русским» и тем более «первым» идеалистическим течением русской общественной мысли масонство быть не могло. Таким течением всегда было и остаётся для русских людей учение Господа Иисуса Христа, которое хранит и преподаёт верующим Православная Церковь. Масоны же, напротив, стараются в обход Церкви и, стало быть, без Христа, собственными силами изменить общество. «Мы наш, мы новый мiр построим…».
Почему Жуковский назвал жида странствующим, хотя известно, что он ― вечный? Я думаю, что слово «странствующий» в отличие от слова «вечный» предполагает прекращение странствий и было выбрано Жуковским, потому что более подходит для поэмы, изображающей эволюцию Агасфера, который в начале поэмы отвергает Христа, а по ходу поэмы всё более склоняется к Его приятию. Однако для такой художественной концепции уместнее было бы название «Эволюционирующий жид», или, допустим, «Развивающийся жид», потому что название «Странствующий жид» ― масло масляное.
Существо жида ― странствие, и если странствие жида прекращается, он перестаёт быть жидом. Поэтому называть странствующим того, кто без странствования не существует, значит не понимать сути жидовства. Странствующий странник ― тавтология. Подобную тавтологию заключает в себе выражение «странствующий жид». Очевидно, Жуковский не понимал, что́ есть жидовство, если дал такое название своей поэме.
Так странствую я по земле, в глазах
Людей проклятый Богом, никакому
Земному благу непричастный, злобный,
Все ненавидящий скиталец.
«В глазах людей проклятый Богом…». Что значит «в глазах людей»? А Самим Богом разве не проклятый? Видимо, нет, раз Жуковский употребил такое выражение.
«Земному благу не причастный…». Может ли благо быть земным? Не может, потому что оно принадлежит Небу. Благо есть исповедатися Господеви, и пети имени Твоему Вышний (Пс. 91:2). Благо есть надеятися на Господа, нежели надеятися на человека (Пс. 117:8). Мне же прилеплятися Богови благо есть, полагати на Господа упование мое (Пс. 72:28). Благо мне, яко смирил мя еси, яко да научуся оправданием Твоим (Пс. 118:71). Благом Псалмопевец называет то, что связано с Небом. Поэтому выражение «земное благо», с точки зрения Священного Писания, является оксюмороном, или, в буквальном переводе с греческого, остро-тупым выражением.
Мы видим, как под пером Жуковского понятия «жид», «проклятый Богом», «благо» лишаются привычных, очерченных христианством смыслов. Значения этих слов расширяются, их границы становятся подвижными, или, как нынче говорят, толерантными. К сожалению, растлению в поэме подверглись не только эти, но десятки Евангельских понятий.
Он нес Свой Крест тяжелый на Голгофу;
Он, Всемогущий, Вседержитель, был
Как человек измучен; пот и кровь
По бледному Его лицу бежали;
Под бременем Своим Он часто падал,
Вставал с усилием, переводил
Дыхание, потом, шагов немного
Переступив, под ношею Его давившей,
Как плотоядный зверь свою добычу,
Им схваченную, давит, падал снова.
И наконец, с померкшими от мук
Очами, Он хотел остановиться
У Агасферовых дверей, дабы,
К ним прислонившись, перевесть на миг
Дыханье. Агасфер стоял тогда
В дверях. Его он оттолкнул от них
Безжалостно. С глубоким состраданьем
К несчастному, столь чуждому любви,
И сетуя о том, что должен был
Над ним изречь как Бог Свой приговор,
Он поднял скорбный взгляд на Агасфера
И тихо произнес: «Ты будешь жить,
Пока Я не приду», ― и удалился.
Почему Жуковский решил, что Христос вынес приговор Агасферу, сетуя? Жуковский знал мысли и чувства Христа? Или во оправдание поэта можно сказать, что он пишет беллетристику, а не историю, и поэтому не обязан быть точным? Хорошо. Обратимся за точностью к Евангелию.
И сказал Иисус: на суд пришел Я в мiр сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы (Ин. 9:39). И дал Ему [Отец Сыну] власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий (Ин. 5:27). Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну (Ин. 5:22). Рассуждая по Жуковскому, все эти слова Господь произнёс, сетуя о том, что Он как Бог должен изречь над людьми Свой приговор. Или возьмём, к примеру, эти слова Христовы. Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда (Мф. 12:36). Жуковский может, конечно, посетовать, что Господь должен будет изречь осуждающий приговор Жуковскому, потому что Василий Андреевич написал не только праздное, но расходящееся с содержанием Евангелия слово, но Сам-то Господь почему должен об этом сетовать? Кому Он вообще что-либо должен?
Приложимо ли слово «сетуя» к совершающему Свой суд Господу? Сетуя о чём? Что Ему приходится наказывать одних и награждать других? Но разве не для этого Он пришёл в мир? Разве не для того Бог воплотился, чтобы судить людей? Разве не ждут христиане Иисуса Христа паки грядущего со славою судити живым и мертвым, как об этом сказано в Символе веры? Или мы ждём Христа сетующего, потому что Ему придётся изречь приговор? Своеобразная у Василия Андреевича вера. Благая весть, что в буквальном переводе с греческого означает слово «евангелие», превращается у Жуковского в сетующую весть.
Согласиться с тем, что Господь «сетуя» произнёс Свой приговор, значит принять ту мысль, что Он сожалеет о Своём решении, что Он хотел бы помиловать, да не может, потому что зависит от вышестоящей необходимости выносить приговоры. Но это бессмыслица, если не сказать ― хула. Яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши внегда судити Ти (Пс. 50:6). Иными словами, суд Божий всегда справедлив, каким бы он ни казался человеку. Бог не может быть неправеден. Или Жуковский хочет сказать, что Господь сетует о неразумии Агасфера, о его духовном ослеплении? С таким смыслом слова «сетуя» я бы ещё согласился, но ведь не об этом пишет Жуковский. Прочтём ещё раз его стихи.
И сетуя о том, что должен был
Над ним изречь как Бог Свой приговор,
Нет, не прав Василий Андреевич, не может Господь сетовать о Своих решениях. Причём слово «сетуя» противоречит не только Евангелию, но содержанию поэмы. Дело в том, что по ходу поэмы становится очевидно, что Господь не наказал, но помиловал Агасфера, сказав ему: «Ты будешь жить, пока Я не приду», так как затянувшаяся на тысячелетия жизнь жида обернулась для него благом. Такую же нелепость, как слово «сетуя» в отношении Господа, являют собой следующие стихи Жуковского.
Под бременем Своим Он часто падал,
Вставал с усилием, переводил
Дыхание, потом, шагов немного
Переступив, под ношею Его давившей,
Как плотоядный зверь свою добычу,
Им схваченную, давит, падал снова.
«Как плотоядный зверь». Это кто? Насколько я понял, речь идёт о Кресте Христовом. Для язычника, да, Крест ― это зверь, но с точки зрения христианской, сравнение Креста со зверем дикость. «Крест ― хранитель всея вселенныя, Крест ― красота Церкве, Крест ― царей держава, Крест ― верных утверждение, Крест ― ангелов слава и демонов язва», ― величают Крест Христов христиане, называя его животворящим. Крест ― знамение победы жизни над смертью. Почему же для Жуковского он обернулся смертоносным зверем? Видимо, поэт увлёкся. Жуковского пленила красочность образа, в котором крест, «как плотоядный зверь свою добычу, им схваченную, давит».
Продолжение, даст Бог, следует.
Иерей Георгий Селин
11 марта 2021
[1] Хорошее слово подобрала Макарова для выражения состояния подвергшихся воздействию «ансиклопедистов» ― ошеломить, что буквально означает «сильно ударить по шлему (шелому), сбить шлем». ↩
[2] Лучших? В каком смысле лучших? ↩
[3] Всё наоборот: угасающее, оторванное от православных корней российское самосознание нашло себе искусственные и ведущие к погибели подпорки в масонстве. ↩
Спасибо отцу Георгию! Как всегда интересно и познавательно.
Я не читала эту поэму Жуковского, и меня тоже очень неприятно поразило, что Жуковский, вероятно всё же верующий человек, и вдруг сравнивает Крест Христов, символ нашего спасения с плотоядным зверем.
«Наше поклонение Кресту Христову глубоко символично. Мы поклоняемся не только распятому на нём, но и Кресту, древу крестному — знамению абсолютной любви Бога к нам. Знамению победы верности над ложью, любви над насилием, доверия над обманом и отчаянием. Вместе со всею Церковью апостолов, мучеников и пророков, преподобных, праведных и всех святых мы Духом Святым прозреваем на этом древе не побеждённую покорность, а славу Христову — Воскресение. Слава Божия — на Кресте, потому что эта слава есть завершение Божия завета с человечеством, торжество Христова дела любви. Мы осознаём всю реальность страданий и смерти Господа нашего. Но Он восходит на Крест как Царь. Он является на Кресте как Владыка вселенной, царствующий над этим миром, маленьким, внезапно обнажившимся перед Ним во всём своём безобразии и распаде. Христос восходит на Крест как Победитель, как Тот, Кому принадлежит слава, честь и поклонение вовеки.»
(протоиерей А. Шаргунов «Пред Крестом и Евангелием»)