Ольга Надпорожская. Бесплодный песок

А иное упало на камень и, взойдя, засохло (Лк. 8: 6).

По­езд «Пет­ро­за­водск — Пс­ков» де­лал оста­нов­ку в Пе­тер­бур­ге ра­но утром. Бы­ло вось­мое мар­та, на­чи­на­лись трёх­днев­ные вы­ход­ные, и в по­езд са­ди­лось мно­го на­ро­да — как ска­за­ла од­на по­пут­чи­ца, «все едут ку­да-то, а я что, ху­же?». В плац­карт­ном ва­го­не не­по­далё­ку от ме­ня устра­и­ва­лась на бо­ко­вом ме­сте ма­ма с ребён­ком лет че­тырёх-пя­ти. Ма­ма бы­ла на­сто­я­щая рус­ская кра­са­ви­ца — очень мо­ло­дая, вы­со­кая, строй­ная, со свет­лой ко­сой, прав­да, об­раз пор­ти­ли шта­ны и дур­ное на­стро­е­ние. Ребёнок был возбуждён от того, что он в поезде, невыспавшиеся глаза сияли, он рвался бегать и прыгать по вагону. Мама пыталась уложить сына рядом с собой:

— На тебе твой телефон! Лежи спокойно!

Ребёнок хватал телефон, но через пару минут бросал его, изгибался и пытался выбраться на свободу.

— Я сейчас очень злая, очень! — сквозь зубы говорила мама. — Лежи спокойно! Мне надо поспать!

Я тоже очень хотела спать и быстро провалилась в сон, не обращая внимания на ходивших мимо людей. Проснулась ближе к Пскову и сразу увидела ребёнка, который стоял рядом со мной и, как бы танцуя, делал резкие нелепые движения под однообразную музыку из телефона. Телефон стоял на столике, на экране качалась стрелка, указывающая на примитивно нарисованную чашку, и синтетический голос бесконечно повторял песню из двух нот:

— Дай пить! Дай пить!

— Может, ты хочешь попить? — решила пошутить я, но мальчик, на мгновение смутившись, ничего не ответил, продолжая подпевать бесконечной песенке:

— Дай пить! Дай пить!

Вспомнилось, как мой сын, когда был маленький, смотрел «развивающий» мультфильм, среди героев которого были географическая карта и рюкзак. Карта, появляясь на экране, ритмично повторяла: «Я карта, я карта», а рюкзак вторил ей: «Я рюкзак, я рюкзак». Мы посмеялись над этой глупостью, но через некоторое время у сына началась истерика — когда мы вошли в комнату, он, весь красный, в слезах, кричал, пытаясь подсказать героям мультфильма, как поступить, но они не слышали. После этого с развивающим мультфильмом было навсегда покончено.

Проснулась мама и дёрнула ребёнка за руку:

— А ну прекрати! Веди себя спокойно! А то отниму у тебя телефон!

Она схватила со столика телефон, мальчик заревел.

— А ну успокойся! Ты что, не понимаешь, что я устала!..

Мне вспомнился заключительный эпизод из книги Экзюпери «Планета людей». Он навсегда запомнился мне ещё и потому, что, когда нам было по пятнадцать лет, этот отрывок перепечатала на машинке и подарила мне подруга, которая вскоре после этого умерла. Очень много лет прошло с тех пор, но я часто мысленно возвращаюсь к нему — пожалуй, чаще, чем к любой другой художественной прозе.

«Несколько лет назад, во время долгой поездки по железной дороге, мне захотелось посмотреть это государство на колесах, в котором я очутился на трое суток; трое суток некуда было деться от неумолчного перестука и грохота, словно морской прибой перекатывал гальку, и мне не спалось. Около часу ночи я прошел весь поезд из конца в конец. Спальные вагоны пустовали. Пустовали и вагоны первого класса.
А в вагонах третьего класса ютились сотни рабочих-поляков, их выслали из Франции, и они возвращались на родину. В коридорах мне приходилось переступать через спящих. Я остановился и при свете ночников стал присматриваться; вагон был без перегородок, точно казарма, и пахло здесь казармой или полицейским участком, и ходом поезда мотало и подбрасывало сваленные усталостью тела…

Сажусь напротив спящей семьи. Между отцом и матерью кое-как примостился малыш. Но вот он поворачивается во сне, и при свете ночника я вижу его лицо. Какое лицо! От этих двоих родился на свет чудесный золотой плод. Эти бесформенные тяжелые кули породили чудо изящества и обаяния. Я смотрел на гладкий лоб, на пухлые нежные губы и думал: вот лицо музыканта, вот маленький Моцарт, он весь — обещание! Он совсем как маленький принц из сказки, ему бы расти, согретому неусыпной разумной заботой, и он бы оправдал самые смелые надежды! Когда в саду, после долгих поисков, выведут наконец новую розу, все садовники приходят в волнение. Розу отделяют от других, о ней неусыпно заботятся, холят ее и лелеют. Но люди растут без садовника. Маленький Моцарт, как и все, попадет под тот же чудовищный пресс. И станет наслаждаться гнусной музыкой низкопробных кабаков. Моцарт обречен.

Я вернулся в свой вагон. Я говорил себе: эти люди не страдают от своей судьбы. И не сострадание меня мучит. Не в том дело, чтобы проливать слезы над вечно незаживающей язвой. Те, кто ею поражен, ее не чувствуют. Язва поразила не отдельного человека, она разъедает человечество. И не верю я в жалость. Меня мучит забота садовника. Меня мучит не вид нищеты, — в конце концов люди свыкаются с нищетой, как свыкаются с бездельем. На Востоке многие поколения живут в грязи и отнюдь не чувствуют себя несчастными. Того, что меня мучит, не излечить бесплатным супом для бедняков. Мучительно не уродство этой бесформенной, измятой человеческой глины. Но в каждом из этих людей, быть может, убит Моцарт».

А завершался отрывок и вся книга словами, которые я не понимала тогда, но которые нравились мне больше всех и поражали неведомой красотой и тайной:

«Один лишь Дух, коснувшись глины, творит из нее Человека».

Признаться, что тогда, в пятнадцать лет, что сейчас, мне был довольно-таки безразличен Моцарт. Да, у Моцарта есть преимущество перед другими людьми — он может забыться в своей музыке, но и это в конченом итоге не избавит его от одиночества и пустоты. Важно не то, что в каждом человеке может быть убит Моцарт — убивается чистота, первозданность души, тяга к небу, простые человеческие чувства. Мама, всовывающая телефон в руки сыну, спустя немного лет горько пожалеет об этом и будет мечтать о том, чтобы он оторвал свой взор от экрана и проявил интерес ещё хоть к чему-то на свете. Мы всё дальше уходим не только от Бога — мы уходим друг от друга, от ощущения реальности, от способности осознавать себя частью творения, которое пока ещё мелькает за окном нашего поезда всеми своими соснами и берёзами. Но, если всё больше рвётся наше сознание, оскудевает мысль, если мы уходим в выдуманный ничтожный мiр и забываем, кто мы, то как сможем осознать себя пред очами Божьими? Мы давно отстали от тех людей, которых Экзюпери назвал измятой глиной: он говорил о беженцах, вкусивших горе и лишения, а мы убегаем только от себя самих.

Коснётся ли Дух того, что истёрто в песок?

Ольга Надпорожская
Сайт «Ветрово»
1 апреля 2024