Михаил Витальевич Сизов — православный журналист. Ещё в советскую пору, с января 1991 года, стал работать заместителем редактора православной газеты «Вера»-«Эском», и следующую четверть века провел в командировках, забираясь в самые глубинки Русского Севера. Автор множества очерков и нескольких книг о людях и о земле, которой они дорожат. В настоящее время живет в Санкт-Петербурге, продолжая работать в издании «Вера»-«Эском».
В преддверии пасхального поминовения усопших мы решили опубликовать рассказ Михаила Сизова «Зеркальце».
Память… Она есть у каждого. Иногда встаёт вопрос: а что с ней делать? Разбираю старые письма — одни в топку, другие в домашний архив. Беру в руки очередной конверт… И вновь, как было уже однажды, изумляюсь. Адрес написан аккуратным почерком, почти без ошибок. Неужели Танюша умела писать?! Сразу представилась мне изба в таёжном селе, дощатый стол у окошка, на столе коробка, в ней — Таня. Её младенческая рука выводит буквы:
«Здравствуйте, уважаемый Михаил Витальевич! Во первых строках своего письма хочу поблагодарить за внимание к нам, людям, нуждающимся в добрых отношениях… За крестики, которые прислали, большое спасибо, ведь они такие красивые, просто так и хочется их носить. Кто не увидит — сразу просит подарить. Но мне, конечно, очень неудобно им отказывать. Когда приедете осенью, привезите мне крестиков…»
Было это много лет назад. В одной из таёжных коми деревень по командировочным своим делам познакомился я со многими хорошими людьми, и как-то к слову пришлось, рассказали мне про Татьяну. Будто бы необыкновенный она человек, тело у неё младенческое, а ум взрослого человека. Да и какой ум! Ясный, память прекрасная, молитвы наизусть знает. Учёные из московского института приезжали, дивились, мол, такого не бывает. Поражённый, спрашиваю: «Что ж вы сразу про неё не сказали?» В ответ лишь пожали плечами: «А что говорить… Это для учёных людей она „феномен“, а для нас — просто Танюха, сельчанка наша».
И вот идём к Тане. Провожатый — сельский электромонтёр.
— Я ей телефон установил, без телефона какая ей жизнь? — рассуждает он. — Двигаться девушка не может. Иногда коробку выносят на крыльцо, к людям поближе. Кто мимо идёт — обязательно завернёт, словом перемолвится. Но чаще коротает свой век дома, на подоконнике или на столе. Домашние в заботах, им не до разговоров… А тут телефон! Все новости разом. Вот ты знакомиться идёшь, а наша Таня с тобой уже знакома, не веришь?
Встретила нас Татьянина невестка Лида: «Заходите. Таня гостям рада».
В горнице светло, на полках цветы. Осматриваю комнату и вздрагиваю от неожиданного голоса:
— Писать про меня будете? Вы — корреспондент, я знаю.
Тут только и заметил её, на подоконнике. В маленькой руке Тани — зеркальце на длинной ручке, как у сказочной Василисы Прекрасной. Подумал, что она в зеркальце глядится-любуется на себя, и мысленно содрогнулся, а потом догадался: не на себя — на меня она смотрит. Голову трудно поворачивать, вот и приспособила зеркало — через него всё кругом видно, каждый уголок в горнице и на дворе за окошком.
Весёлый мой провожатый усаживается на табурет:
— Ну, Татиана, рассказывай про свою горемычную жизнь.
К нам присоединяется невестка, и начался по-деревенски неспешный разговор.
Родители у Тани, что теперь не редкость, любили выпить на пару. Пили много, но беды не чуяли: дети подрастали здоровыми, в доме был порядок. Родился ещё один сын, Гена, и до шести месяцев развивался нормально, а потом что-то случилось: голова, как и положено, выросла, а тело осталось младенческим. В детдом его отправлять не стали, так и сидел он в ящике — одна голова, тело с кулачок.
Спустя три года появилась на свет Таня — и всё повторилось, точная копия Гены. Когда родительница умерла, отец продолжал пить. Мать его, Анна Игнатьевна, забрала детишек к себе. Человек богобоязненный, весь свой остаток жизни она посвятила им, обихаживала, учила молитвам. В грибной корзинке носила их на кладбище, и там частенько они молились перед могилой родительницы. Когда Гене исполнилось семнадцать лет, он умер. Медики предупредили — такие дети до определённого срока живут, так что Таня на очереди. Но вот минул семнадцатилетний рубеж, теперь ей двадцать три года, и жить ей ещё, жить… Всё от Бога. Разве знают люди Господне промышление о себе?
Два года назад скончалась бабушка. «Любимая бабушка, зачем ты меня оставила?» — причитала Таня, сидя в плетёном кузове, и все, кто был на похоронах, плакали. Потом снова приезжали медики, хотели забрать её в дом инвалидов. Отец тогда трезвый был, не отдал. Вступился и старший брат, за Таней стала ухаживать его жена Лида. Заходят богомолки с милостыней, в каждую родительскую субботу приносят с кладбища шаньги, пироги, разную снедь: «От мамы твоей и бабушки гостинец». Отец изменился, сделал Танюшу распорядительницей денег, теперь всю зарплату отдаёт ей, а та передаёт Лиде на хранение. Бывает, подступится всерьёз: дай денег! «Не пей, папа», — умоляет дочь. Да что поделаешь…
— Что вы там про папу говорите? — вступает в разговор Таня. — Папа у меня хороший, меня не обижает.
— Деньги ведь требует…
— Так он сам зарабатывает!
Что верно, то верно. В селе уважают его за золотые руки, мастер он делать сани и всякую столярную работу. Встретиться с ним не довелось — уехал он к наркологу лечиться. Дай-то Бог…
— Вы в статье своей похвалите моих подруг, — слышится Танин голос, — Галю и другую Галю, Люду, Нину, Альбину. Они в седьмом классе учились и ко мне приходили, буквы показывали. До сих пор приезжают, хотя замужние. И обе невестки добрые. А ещё соседи, бабка Пелагия да всё село — спасибо им.
Засиделись мы. Вот сейчас встанем, уйдём — и останется Таня одна. В её изголовье лежит иллюстрированный журнал «Мир женщины», рядом — детская книжка «Звёзды, планеты, телескопы» с картинками. Читает Татьяна немного, устаёт быстро. И телевизор не любит смотреть, лишь старые фильмы. А времени… океан. Куда же она себя девает?
— Терпеть надо, — говорит Татьяна, — Нет ничего напрасного. Мне бабушка говорила, что за грех родительский надо потрудиться, а потом будет награда. А ещё говорила, что на том свете у меня будет другое тело, красивее обычного, — лучезарное, лёгкое… И можно будет летать, а не то что ходить.
На прощание Таня дала совет всем, кто прикован к постели: «Не ропщите, иначе станете злыми. А в нашем положении нельзя быть злыми. Иначе кто к тебе будет приходить и по-доброму относиться?» Таков реализм жизни — неприкрытый и страшный.
…Прошло время. И вот в письме Таня рассказывает. Всё лето у ней гостили соседские девчонки, играли в куклы целыми днями: «Дети — они друзья! А теперь разъехались, наступает осень… Зимой-то веселее, на санках в гости возят. А нынче дожди, дожди, и на крыльцо не выносят — холодно, и окон не отворяют. Отец снова на излечении… Как бы хотелось услышать его ласковый голос! А доброе слово и кошкам приятно. Вот они сейчас ходят по столу, жмутся ко мне, мурлычат. У меня три кошки. Только жаль, они не могут разговаривать. Если тебе одиноко, они это чувствуют — подходят и лижут руки, щёки. Поглажу их, и становится легче на душе… Простите за детский лепет. Мы ведь такие разные. Где земля, а где небо — так и есть наше сходство. Я очень волнуюсь, как вы там напечатаете обо мне? Мне бы не хотелось, чтобы оно выглядело слишком уж жалостным. Не понимаю, когда говорят: „Ой, какая же ты бедненькая!“ Лучше добротой помогать, а не жалостью… На жизнь я не обижаюсь, ведь жизнь такая прекрасная… А вам пусть Бог даст доброго здоровья на всю вашу долгую и светлую жизнь. Таня».
Прошли годы. Таня лежит на деревенском кладбище, под высокими соснами. Но словно продолжает смотреть на меня через своё зеркальце…
Михаил Сизов
Сайт «Ветрово»
