Виктор Острецов. Литература и душа человеческая

 

То, что мы называем «культурой», сводится к набору многочисленных признаков и явлений, перечислять которые было бы сложно. Как говорят специалисты, существует более пятидесяти определений слова «культура». И к этим определениям можно добавить при желании еще примерно столько же. Любопытно, однако, что само это слово на Русской земле появилось, едва ли не в конце века восемнадцатого, то есть тогда, когда безбожие на Руси шло полным ходом, и нужно было как-то определить новую идеологию, новую религию и новые верования, устремленные на мирское благополучие и создание на земле царства Астреи, то есть, по-нынешнему, коммунизма, или, по-иудейски, «гао-лам габа», рая на земле.^[1]

«Культуры» не было в Московской Руси, а в Петровской, Петербургской она вдруг появилась. Откуда, с чего, с каких рыжиков? И вдруг выяснилось, что какие-то ее проблески были и в допетровской Руси, но так себе, кое-что и совсем мало. Теперь тоже мало, но будет много. С этой верой в неизбежность накопления «культуры», когда ее станет очень много, и наступит полное исчезновение всех вредных привычек человеческих, не станет воровства, убийств, угнетения богатыми бедных и не станет даже и самих-то бедных, как, впрочем, и богатых, рождались, жили и умирали целые поколения русских образованных на западный лад людей, часто вовсе неглупых во всех отношениях. А самым некультурным был, понятно, крестьянин. Он не читал романов, ничего не знал об Антоне Рубинштейне и даже о Пушкине чаще всего ничего не слыхал, не говоря уж о Толстом, или, на худой конец, о Фейербахе или Гегеле. Писарев, апостол этой детской веры в преобразующую роль «культуры», уверял из статьи в статью, что от того у нас есть душегубы и воры, что мало образования, мало знают беллетристику, биологию и физику. И как только удастся всех поголовно загнать в школы, так и наступит рай земной. В этой же детской и примитивной вере в исцеляющую роль искусств и наук пребывали и все наши народные и революционные демократы от Чернышевского до Михайловского включительно.

Главная вина «царизма» в том и состояла, что он, этот самый «царизм», не мог обеспечить всем начального образования. Не мог покончить полностью с таким «мракобесием», как церковно-приходские школы, не мог позакрывать источник «мракобесия» — церкви и организовать на их месте амбары для зерна, склады и клубы с «кофием» и чтением утренних газет с папироской в зубах для местных крестьян.

Но то, что внимательное изучение романов и повестей, стихов и умных очерков способно сделать род человеческий совершенным, никто из деятелей этой «культуры» в этой истине не сомневался ни на секунду. Именно в борьбе за «культуру» они и расшатывали основы государственного, общественного и даже семейного быта, провозглашая «свободную» любовь и равенство полов. Революционно-освободительное движение в России началось, как известно, со скандала устроенного пьяными студентами Московского университета в публичном доме в 1855 году, как вспоминает современник событий известный публицист и издатель газеты Н. П. Гиляров-Платонов.

Конечно, в придачу к магическому действию беллетристики, именуемой теперь художественной литературой, предполагалось посылать вдогонку и знания всяких там естественных наук. Но, правды ради надо сказать, что сами эти науки находились, строго говоря, в тисках идейных демагогов, и этим наукам ставилась цель доказать, что Бога нет, что человек от обезьяны имеет честь произойти, что материя вечна, и жизнь появилась согласно учению оккультистов, то есть самозародилась. Все эти идеи были заранее внесены в научную область, и сами факты менее всего интересовали тех, кто говорил от лица наук.

Среди всего набора тех явлений, что были объединены словом «культура», первостепенное значение в России приобрела художественная литература. Ее появление и развитие знаменовало собой появление новой «религии» в качестве господствующей в обществе, но вовсе не новой в своем существе. Историки литературы единогласно отмечают, что развитие художественной литературы знаменовало появление интереса к человеку, к его чувствам и мыслям, к его переживаниям и надеждам. То есть выражало собой обожествление греховной природы человека, вернее, природы, поврежденной грехом. Вместо Богочеловечества теперь пришло человекобожие. И если Церковь Христова учила и учит человека стремиться к единству с Богом через подражание святым подвижникам ее, то человекобожеская религия погружает чувства и мысли человека в состояние наслаждения чувственным и порочным, нередко прикрытым благородными мечтами и возвышенными целями, вроде «освобождения человечества от оков рабства» и «угнетения слабых сильными». На первое место вышло отношение человека к человеку вне всякого отношения к Богу, что характерно для иудаизма.

История появления беллетристики в России насчитывает всего два с половиной века и хорошо известна в своих главных чертах. Она началась, как переводческая, в сущности уже во времена Екатерины Второй. У ее истоков мы видим исключительно масонов. Нет никакой нужды их перечислять. Пришлось бы перечислять всех наших тогдашних писателей, переводчиков и стихотворцев. Более того, это внедрение в Русское общество непривычной для него литературы стало делом государственной важности, и в него включились как собственные придворные (и сама Императрица в первую очередь), так и масонские сообщества, специально для этой цели создававшие издательства, первые в России. Указ Императрицы о вольных типографиях^[2] много помог этому предприятию. А ведь оно было очень дорогостоящим. Нужно было оплачивать штат переводчиков, создавать типографии, закупать бумагу, создавать сеть магазинов, платить гонорары и так далее. Все это ни в какой степени не окупалось и требовало дотаций.

Тот, кто захочет узнать степень распространения при Екатерине Второй и Александре Первом масонства может ничего не читать на эту тему, но зная лишь поверхностно масонскую символику, пойти на кладбище Донского монастыря в Москве. Почти все могилы того времени, включая и женские, имеют богатейшую оккультно-каббалистическую и специально масонскую символику. Этот факт, сам по себе, почти поразительный в сопоставлении с мыслями о том времени, как о времени влияния на Русское высшее общество французского просветительства и появления беллетристики, как некого нового «религиозного» жанра, человекобожия, не может не навести на многие плодотворные мысли. В обществе, исключительно религиозном по своей настроенности, где любое явление общественной жизни, любая идея приобретала воистину всеобщее, религиозное значение, очевидно, и появление художественной литературы приобрело всеобщее и даже религиозное значение. Появляются всевозможные жанры, созданные идеями, культивировавшимися в масонстве: сентиментализм, романтизм и их варианты.

Воскрешаются имена языческих божков и кумиров на страницах журналов и в сочинениях писателей. Журналы Новикова несут весь мрак язычества времен упадка Римской Империи. Банальные рассуждения о страстях человеческих, о цели жизни, о долге и «достоинстве человека» наполняют новые журналы, в том числе и новиковские, то есть издаваемые московскими розенкрейцерами.

Любопытно, что к концу двадцатых годов XIX века относится одна Записка, адресованная, видимо, Императору Николаю Первому по поводу причин бунта на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Автор указывает преемственную связь между этим бунтом и семенами, посеянными новиковскими журналами и прочими изданными им книгами. В отличие от некоторых современных писателей, числящихся в лагере патриотов, и поющих осанну розенкрейцерам в лице Новикова, анонимный автор оказался более прозорлив и точен.

Для новых целей нужен был и другой язык. И вот армия переводчиков с немецкого и французского села за создание такого Русского языка, который был бы приспособлен для новой цели. Его, Русский язык, в этих целях, корежили, вычищали, вводили новые слова. Московские розенкрейцеры создали даже на свои средства Переводческую семинарию. Они знали дело хорошо.

Многие грамматические обороты в современном Русском являются просто калькой с французского языка. Точно также создавали и новые слова, способные передать смысл иностранных слов. На эту тему имеется специальная литература, и поэтому я не буду долго распространяться о сем предмете. Как на пример сошлюсь на Алексея Николаевича Толстого, который посвятил исследованию этого вопроса отдельную работу.

В конечном итоге, Русский язык приобрёл новые грамматические формы и новые слова, но попутно утерял бывшее в нём богатство, способное предать глубину духовных созерцаний и духовной жизни человека. Это богатство осталось лишь в церковнославянском языке, от которого нас хотят теперь отлучить обновленцы нынешние, наполнившие нашу Церковь, причём из числа еврейских выкрестов по большей части.

В обществе, пронизанном религиозными настроениями, как Русское, вполне естественно было ожидать, что и сами писатели приобретут значение жрецов, пророков, спасителей Отечества, коим открыта вся глубина божественного духа. Сплошь пантеисты, то есть материалисты, они невольно становились «учителями человечества», правда, неспособными сами правильно жить и быть примером для подражания. В тех немногих случаях, когда писатель обращался к вере Христовой и приходил в Церковь, он постепенно переставал заниматься сочинительством и каялся в совершенном им грехе, помноженном и тиражированном печатным станком. Внимательное изучение последних лет жизни Н.В. Гоголя является ярким примером тому. Известны терзания и мучения графа Льва Толстого, периодически отказывавшегося от своих сочинений и проклинавших их. Дело не только в том, кто и как решал эту проблему, кто и во что верил, важно, что люди, в ком религиозная жизнь была напряжённой, даже в состоянии прелести и самообожания, всё-таки, хоть и с разных позиций, но видели реальность проблемы: человекобожие, выраженное в беллетристике, или Богочеловечество, данное нам через Святую Православную Церковь. Или… или. По поводу смерти Гоголя С. Аксаков точно определил её причину: «Нельзя безнаказанно исповедовать две религии», — сказал он.

Сегодня вряд кто-нибудь из нас верит в то, что через знание художественной литературы человечество становится лучше и чище и приближается к совершенству. Повседневный опыт наглядно демонстрирует, что и жрецы искусств вообще, и в том числе, всевозможные литературоведы, философы и писатели менее всего своим личным примером могут служить доказательством улучшения человеческой природы через её приобщение к «святыням искусства». Даже приобщение к «солнцу земли Русской» — Пушкину ни в какой мере не сообщает никакой святости человеку. И между знатоком «всего Пушкина» и полным в этом отношении невеждой нет решительно никакой разницы. Подсчёт грехов там и здесь показал бы полное их равенство и количественное и качественное.

Что же даёт нам знание художественной литературы? Может ничего толкового… Такой вывод был бы слишком скоропалителен и неверен. Люди живут в общении друг с другом, и в обществе, чтобы собрание людей было именно обществом, должны быть единые представления о добре и зле и единые представления о том, что следует считать в нашей общественной жизни добром, а что злом. Должны быть единые эталоны поведения, единая гамма чувств и образцы их выражений. Должны быть общие темы в общественной и политической жизни, которые бы объединяли людей в обществе. Когда Русское общество было обществом христианским, то эту роль выполняла Церковь, и весь церковный круг праздников и церковный календарь объединял людей в одно целое. Жития Святых как общерусских, так и местночтимых, точно устанавливали: как и на что надо реагировать, во что и как верить. То есть Церковь создавала коллективное христианское тело, будучи сама душой этого тела.

Но с наступлением времени обезбоживания общества, постановлением на место Церкви Христовой алтаря князя мира сего, идёт новая «житийная» литература и новый ряд «святых» и «подвижников» новой религии. Теперь именно художественная литература выполняет роль социализации общества, объединяя людей едиными представлениями о добре и зле и единым эталоном поведения в обществе. Понятно, что эти представления имеют теперь языческий характер. То есть художественная литература создаёт, как говорят социологи, символическую матрицу социального поведения. Кроме того, в ней, через её усвоение реализуются греховные наклонности человека. Любовные мечтания, военные подвиги, денежные аферы, насилие и благородство — все это изживается в мечтательной сфере, не получая реализации в обществе.

Кроме того, поведение героев, их мысли и поступки неизбежно становятся моделью для общества. Литература сочинённая сама формирует поступки людей, их образ мышления и напоминает конкретностью представления о должном и презираемом. Причём, совершенно языческим образом. Возникает вопрос: можно ли считать литературу реалистичной, коль скоро она точно отражает нашу жизнь. Нынешнюю и прошлую. Здесь я сошлюсь на замечательную статью протоиерея Михаила Труханова, кандидата богословия, в журнале «Держава» (1996, № 1), озаглавленную «Мысли, вдохновенные Святым Духом… Объективная ложь сочинительской литературы».

«Литература отражает жизнь», — говорим мы, повторяя чужие слова. И немного найдётся людей, способных увидеть изъян в самом этом выражении. А между тем, возникает вопрос: Какую именно жизнь отражает художественная литература? — жизнь, полную лжи, погрязшую в словоблудии, мелких дрязгах, «в грязной тине страстей плотских»? И богослов протоиерей Михаил замечает по этому поводу: «Посему и не может быть достопорядочности и правды в сочинениях тех авторов, которые сами будучи рабами плоти, рабами страстей… уловляют читателей в плотские похоти».

Итак, существует ли, строго говоря, реалистическая художественная литература? Правда жизни — это праведная жизнь, жизнь по правде Божией, по истинным словам Бога. И следовательно, такую жизнь изображает нам житийная церковная литература. Именно она и является правдивой. Она изображает нам правду во всей её жизненной конкретности. За все века жизни человечества мы имеем изображение этой правды, начиная с Библии. Изображение же греховной жизни, беззаконной и ложной как бы точно это изображение ни было, есть изображение лжи во всех её оттенках.

Иерей Георгий Селин: Последние десять абзацев внесены сюда из другого варианта статьи Острецова «Литература и душа человеческая», носящего название «Художественная литература как орудие духовного разложения», потому что в них высказываются мысли, не столь отчётливо прозвучавшие в настоящем варианте. Так что не удивляйтесь буквальным и смысловым перекличкам в тексте.

Острецов: Многие грамматические обороты в современном Русском являются просто калькой с французского языка. Точно также создавали и новые слова, способные передать смысл иностранных слов. На эту тему имеется специальная литература, и поэтому я не буду долго распространяться о сем предмете. Так, например, сошлюсь на Алексея Николаевича Толстого, который посвятил исследованию этого вопроса отдельную работу.

Поведение героев, их мысли и поступки неизбежно становятся моделью для общества. Литература сочиненная сама формирует поступки людей, их образ мышления и внушает представления о должном и презираемом. Причем, совершенно языческим образом. Возникает вопрос: можно ли считать литературу реалистичной, коль скоро она точно отражает нашу жизнь. Нынешнюю и прошлую. Здесь я сошлюсь на замечательную статью протоиерея Михаила Труханова, кандидата богословия, в журнале «Держава» (1996, № 1), озаглавленную «Мысли, вдохновенные Святым Духом… Объективная ложь сочинительской литературы».

«Литература отражает жизнь», — говорим мы, повторяя чужие слова. И немного найдется людей, способных увидеть изъян в самом этом выражении. А между тем, возникает вопрос: Какую именно жизнь отражает художественная литература? — жизнь, полную лжи, погрязшую в словоблудии, мелких дрязгах, в «грязной тине страстей плотских»? И богослов протоиерей Михаил замечает по этому поводу: «Посему и не может быть достопорядочности и правды в сочинениях тех авторов, которые сами будучи рабами плоти, рабами страстей… уловляют читателей в плотские похоти».

Итак, существует ли, строго говоря, реалистическая художественная литература? Правда жизни — это праведная жизнь, жизнь по правде Божией, по истинным словам Бога. И следовательно, такую жизнь изображает нам житийная церковная литература. Именно она и является правдивой. Она изображает нам правду во всей ее жизненной конкретности. За все века жизни человечества мы имеем изображение этой правды, начиная с Библии. Изображение же греховной жизни, беззаконной и ложной как бы точно это изображение ни было, есть изображение лжи во всех ее оттенках. И именно изображение такой жизни, «чисто человеческой», вне Бога и праведности, и посвящена беллетристика как таковая. Она является ложью сама по себе. Вместо жизни по правде она дает суррогат жизни, изображая не саму жизнь, а ее разложение, умирание, бездуховность. Духовная литература ставит себе целью возрастание в человеке начал духовности через сознание своего недостоинства перед Богом, через сокрушение о грехе, через покаяние… В усвоении духовной литературы человек учится не только правильно мыслить, но и правильно жить. Слово и дело в духовной литературе реально совпадают, чего не скажешь о беллетристике.

Сколько ни читай о благородстве героев романов, благородства не прибавляется в читателе. Ибо правда и сила только в Боге. «Жизнь же во зле, в грехе — есть умирание», — заключает богослов протоиерей Михаил Труханов. Многочисленные романы, повести и рассказы, как и поэмы и стихи, не сделали нашу жизнь ни лучше, ни добрее. Они дают читателю иллюзию добра и благородства, а не добро и благородство, иллюзию любви, но не любовь…

В пределах обсуждения темы нужности и полезности художественной литературы обычно, при переходе к конкретным именам, ставятся вопросы такого типа: «Как, ты критик, посмел поднять руку на такого-то?! Да знаешь ли ты, несчастный, то такой-то просто святой человек, не говоря о том, что он — гений!» Конечно, в искусстве есть свои гении и свои пигмеи. Но вопрос в другом: а что нам от этой гениальности, что получает наша душа от глубоких переживаний героев и замечательных описаний природы… Вопрос: всякая ли гениальность полезна для человека и общества? Ответ содержится в правильной постановке вопроса. Реальный факт: языковая стихия обществ, выросшая на сочинительской литературе, бедна, отличается скудостью выразительных средств, бедностью образного строя речи. В то же время речь деревенских жителей богата и образами, и точностью определений, и глубиной сравнений. Деревенский, простонародный язык богат — городской беден и примитивен. А ведь, кажется, должно было бы быть наоборот. Пушкинский язык один чего стоит. Увы, не стоит и одной копейки в сравнении с простонародным.

Общества, которые замещают религию художественными произведения, духовно мертвы, бесхребетны и безвольны. Мы часто путаем, к тому же, воспитание и образование. Светские науки, искусства наполняют человека миллионом ненужных сведений, рассеивают его волю и погружают мысли в атмосферу подражательности и испуга перед самим собой. Религия же в первую очередь воспитывает человека и нацию, делает личность цельной.

Совершенно очевидно, что в сущности, невозможно совместить мирское и духовное. И если многие из нас пытаются это сделать, то только потому, что мы малодуховны и тешим себя надеждой, что несмотря на все предупреждения Спасителя, можно служить и Богу и маммоне. И так хорошо пребывать сразу на двух стульях! Но это пустая надежда. Не следует себя мучить вопросами, заданными умом праздным и мирским, вроде, нужен ли нам Пушкин или Лермонтов? Протоиерей Михаил Труханов отвечает так, в целом: «Из сказанного о сочинительской литературе напрашивается вывод: не читать вовсе».

Г.С.: Простите, не могу не встрять. Чтобы согласится или не согласиться с этими словами протоиерея Михаила Труханова († 2006), надо бы прочитать его статью «Объективная ложь сочинительской литературы» полностью, но я не нашёл таковой в интернете. «Не читать вовсе», ― говорит батюшка, но такая категоричность меня пугает. Можно и нужно читать художественную литературу, но вопрос зачем? Если с целью мировоззренческой и воспитательной, и, что называется, с открытой душой, тогда, да, лучше не читать, потому что будет только вред. А если заранее объяснить читателю, какие засады его подстерегают при чтении, какие западни приготовила ему лукавая Муза, водившая пером писателя, указав на эти места в тексте, тогда будет польза и научение. Чего точно нельзя делать ― ставить ВРЛ на место учительницы жизни, что и поясняет Острецов в данной статье. А вот голос отца Михаила Труханова хорошо было бы направить в XIX век. Пусть бы его послушали архиепископ Никанор (Бровкович), протоиерей Иоанн Восторгов, другие священные и несвященные лица.

Острецов: Если же это невозможно (последовать совету прот. Михаила. ― Г.С.), то нужно последовать совету Василия Великого: «к юношам о том, как получить пользу от языческих сочинений: брать то, что «нам свойственно и сродно с истиной, остальное будем проходить мимо». Василий Великий далее советует «оберегать душу, чтобы, находя удовольствие в словах, незаметно не принимать чего-нибудь худого, как иные с медом глотают ядовитые вещества».

Мы воспитаны на Пушкине и Лермонтове, Гоголе и Чехове, как поколения древних римлян и греков перед явлением Христа были воспитаны на Вергилии, Гомере, Феокрите, на Платоне и Аристотеле. Но есть разница. Те творили до пришествия Христа, мы же находимся в состоянии отпадения от Христа, апостасии. Они не имели явленной Истины, мы же отрекаемся от Нее ради игрушек языческого мира. Но те, древние, в лице своих лучших представителей стремились искренне к Ней, мы же столь же искренне от Нее отрекаемся ради похотей примитивного бездуховного ума, ради удовлетворения своих греховных наклонностей. Есть разница? Есть, и принципиальная.

Так что же такое светская «культура»? Ответ на этот вопрос представляется очевидным: это есть человекобожеская религия, отвергающая Истины Христова учения и видящая бессмертие только в делах коллективного человека, который «все может САМ». Это «религия Труда и Этики», религия «чисто человеческая». Но последние определения принадлежат масонству, которое именно так определяет свое учение. Культура — это культ поклонения Человеку, в котором все свято и греха нет. Это культ поклонения коллективному человеку, в котором отдельные персоны складываются в общества. Она, «культура», основывается на теософской мысли, что сам Бог осуществляет Себя только через дела человеческие. Тогда человеческое общество в лице «избранных» есть становящийся Бог. Вот, собственно говоря, религиозная подкладка слова «культура». Но эта религиозность «чисто человеческая», потому что такой «бог» — безличный и какой-то неполноценный.

Прежде, чем кого-то в чем-то убеждать, надо правильно расставить точки над «i». Хочется думать, что автору в какой-то мере это удалось. Перед каждым из нас — или… или. Третьего не дано.

Виктор Острецов
1997 г.